Хюмпельское (Волковское или Волховское) озеро, на котором я вырос. Часть вторая. Hympelskoe (Volkovskoye or Volkhovskoye) lake, where I grew up. Part two.
| Когда в прошлый раз я опубликовал первую часть рассказа про озеро, на котором вырос и дал ссылку на этот текст в группу Sortavala valokuvina ja tarinoina, то получил вопрос, знаю ли я один мыс на озере и как он назывался при советах. И тут я должен пояснить, почему я ответил на этот вопрос… так как ответил. А именно, что мы в детстве, а когда я говорю “мы”, то имею в виду не только детей и подростков, но и взрослых, не только не знали финских топонимов озера, но даже и не подозревали, что озеро называется Hympölänjärvi. В лучшем случае его называли Хюмпельским, в худшем – Волковским. | When last time I published the first part of the story about the lake where I grew up and gave a link to this text to the group Sortavala valokuvina ja tarinoina, I received a question whether I knew one cape on the lake and what it was called during the Soviet times. And here I have to explain why I answered this question… as I answered it. Namely, that when we were children, and when I say “we” I mean not only children and teenagers, but adults as well, not only didn’t know the Finnish names of the lake, but we didn’t even know that the lake was called Hympölänjärvi. At best it was called Hympelskoye, at worst it was called Volkovskoye. |
| Что касается карты озер, то даже с русскими географическими названиями ее нельзя было купить. Таких карт в продаже не было. Вообще. Они, как и очень, очень многое в Советском Союзе, были “военной тайной”. Поскольку позже я работал редактором на карельском телевидении и не понаслышке знаю о цензуре, я хорошо изучил, что и как можно было публиковать и даже смотреть. Но однажды мы получили эту карту, правда, без топонимов. И именно “шпионским” способом. | As for the lake map, even with Russian place names, it could not be bought. There were no such maps for sale. At all. They were, like very, very many things in the Soviet Union, a “military secret”. As I later worked as an editor on Karelian TV and know firsthand about censorship, I learned very well what and how it was to be published and even viewed. But once we got this map, though without toponyms. And we did it precisely in the “spy” way. |
| Когда нам было по 12-13 лет, то мы повадились собирать шишки и сдавать их в лесхоз за деньги. Нанося природе ущерб, само собой. Но вы же знаете, что ради прибыли капиталист продаст мать родную, а мы тогда уже готовились в капиталисты. В чём был ущерб? По уму надо было эти шишки просто срывать по весне с веток деревьев. Причем принимались лесхозом только сосновые. Но, во-первых, на высоте нашего хилого роста плюс вытянутые руки шишек не было. Во-вторых, чтобы, скажем, сорвать шишки там, где повыше, нужна была лестница. Но не потащим же мы тяжёлую летсницу с собой! Поэтому делалось это так – кто-то с ножовкой залезал на дерево, пилил сук, на котором сидел, но, поскольку мы были уже тогда не по годам умными, то пилили подальше от себя и ствола дерева. Ветка под своей и шишек тяжестью рухала вниз, мы её очищали от шишек и пилилась следующая ветвь. Потом, осенью, когда ветки высыхали, они служили хворостом, то есть топливом для близлежащих домов. Самые ближние из них были домами Макаровых и бабы Фени, которая держала корову и сына-пьяницу Кольку. Фамилию их я забыл. | When we were 12 or 13 years old, we used to collect pine cones and give them to the Leskhoz (Forestry organisation) for money. Damaging nature with it, of course. But you know that a capitalist would sell his mother for profit, and we were already preparing to become capitalists. What was the damage? In a right way, these cones should have been simply plucked in the spring from the branches of the trees. And only pine cones were accepted by the Leskhoz. But, first of all, there were no cones at the height of our frail stature plus outstretched arms. Secondly, to pick cones from the higher place, we needed a ladder. But we would not carry a heavy ladder with us! That is why it was done in this way – someone climbed up on a tree with a hacksaw and sawed a branch on which he sat, but because we were smart beyond our years then, we sawed far away from ourselves and from the tree trunk. The branch collapsed under its own and cones’ weight, we cleared it of cones and the next branch was sawn. Then, in the fall, when the branches dried up, they served as brushwood, that is, fuel for nearby houses. The closest of them were the houses of the Makarovs and Baba Fenya, who kept a cow and her drunkard son Kolka. I forgot their last name. |
| Я хорошо помню, что мы за пару часов набивали примерно картофельный мешок шишек. Всё это неслось домой к Женьке Макарову, который жил в полукилометре от мест нашего шишечного браконьерства, а потом тот же Женька и Федя Курбатов везли на автобусе номер 4 урожай в лесхоз, где им давали, я не помню сколько, может быть три, может быть пять рублей за условное ведро. | I well remember that in a couple of hours we stuffed about a potato sack of cones. All of this was carried home to Zhenka Makarov, who lived half a kilometer from where we poached cones, and then the same Zhenka and Fedya Kurbatov took the harvest on bus number 4 to Leskhoz, where they were given, I do not remember how much, maybe three, maybe five rubles per conventional bucket. |
| Может быть и больше. Но иметь в то время в кармане рубля три для подростка 10-12 лет было приятно, учитывая, что в школьной столовой завтрак (тефтели и чай) стоил 15 копеек, а бутылка водки 2 руб. 87 копеек. (12 копеек стоила бутылка, которую можно было сдать) | Maybe they were paid more. But to have three rubles in your pocket at that time for a teenager of 10-12 years was pleasant, considering that breakfast (meatballs and tea) cost 15 kopecks in the school cafeteria and a bottle of vodka cost 2 rubles 87 kopecks (12 kopecks was the cost of a bottle you could return to recycle). |
| Но я начал это предисловие только потому, что оно органично вписывается в рассказ об озере. Когда Женька и Федька пошли в лесхоз сдавать шишки, они остались наедине с подробной картой озера. Возможно, она висела на стене лесхоза. Каким-то образом Федя, я думаю, что он, будучи гораздо умнее Жени, скопировал очертания озера, пока работник или работница лесхоза ушли взвешивать принесенные ими конусы или просто отошли. Как я полагаю, была прозрачная бумага, на которой контур озера и был очерчен быстро, и калька, спрятанная в кармане. В то время мы очень гордились этой добычей, карта была размером примерно в половину листа А4. | But I started this preface only because it fits seamlessly into the story of the lake. When Zhenka and Fedka went to the Leskhoz to deliver cones, they were left alone with a detailed map of the lake. Perhaps it hung on the wall there. Somehow Fedya, I think he, being a much smarter guy than Zhenya, copied the outlines of the lake while the Leskhoz employee had gone to weigh the cones they brought, or simply stepped away. As I believe, there was a transparent paper, on which the outline of the lake was quickly done and tracing paper was hidden in a pocket. We were very proud of this booty at the time; the map was about half the size of an A4 sheet. |
| Тут же, перекопировав карандашами карту ещё и ещё раз, мы принялись давать названия мысам и заливам. Я помню, что место, где стояла лодка Женьки Макарова называлась “У Морозова”, потому что там стоял хутор каких-то Морозовых, сгоревший ещё до того, как мы переехали на Совхозное из Тункала. Если бы мой снимок июля 1982 года был панорамным, то место, где сначала лежали остатки дома Морозовых, железная крыша, перекошенная от пожара, куча кирпичей от печки (их, конечно, растащили потом), находилось справа от этих двух деревьев. Я хорошо поню эти обломки в 1960х годах. Разумеется, в начале 1980х всё уже поросло травой. | Then, copying the map again and again with pencils, we started naming capes and bays. I remember that the place where Zhenka Makarov’s boat was moored was called “At Morozov’s,” because there was a farmstead of some Morozovs that had burned down before we moved to Sovkhoznoye from Tunkala. If my picture of July 1982 was a panoramic one, the place where the remains of the Morozovs’ house first lay, the iron roof warped from the fire, the pile of bricks from the stove (they were, of course, stolen later), was on the right side of the two trees. I remember the debris well back in the 1960s. Of course, in the early 1980s, everything was already overgrown with grass. |
| В 2012 году мы были на участке моего друга Саши Изотова и я сходил специально на берег, чтобы посмотреть на место бывшей швартовки примерно пяти лодок. Случалось, правда крайне редко, что и свою лодку я прицеплял здесь. В моё время тут была слева скалка, с которой можно было даже купаться. Сейчас если она и есть там, то к ней не подойти. | In 2012 we were on my friend Sasha Izotov’s property, and I went especially to the shore to look at the former mooring site of about five boats. It was very rare, though, that I would hook my own boat here, too. In my time, there was a rock to the left here, from which you could even swim. Now, even if it is there, you can’t get close to it. |
| В галерее внизу, все фотографии которой сняты в июле 2012 вы видите участок Саши и дорогу, ведущую к месту “у Морозова”. Гигантский и, говорят, ядовитый борщевик растет практически у самого уреза воды в этом месте. Я сфотографировался рядом с ним, чтобы вы получили представление о размерах этого монструозного сорняка, о котором в мое время мы даже и не слыхивали. Это какой-то мутант, право слово. | In the gallery below, all photos of which were taken in July 2012, you can see Sasha’s plot and the road leading to the site “at Morozov’s.” Giant, and, they say, poisonous bortschevik (hogweed or cow parsnip) grows practically at the water’s edge in this spot. I took a picture next to it so you can get an idea of the size of this monstrous weed, which in my time we had never even heard of. It’s some kind of mutant, really. |
| Скалу на противоположном берегу (снимок ниже) все называли “Горелой”. По той простой причине, что она часто выгорала. Ещё одной нашей забавой было поджигать сухую траву, ну а потом огонь перекидывался и в лес. На моей памяти скала горела раза три. В 2012 году видно, что пожаров давненько нет. Слева от неё, примерно в километре, расположился “железнодорожный дачный посёлок” где моя тетя Тамара имеет дачу, построенную ее покойным мужем Николаем Соколовым. | The rock on the opposite shore (picture below) was called “Gorelaya” by everyone. For the simple reason that it often burned out. Another of our fun activities was setting dry grass on fire, and then the fire would spread to the forest. In my memory, the rock has burned three times. In 2012, you can see that there were no fires for a long time. To the left of it, about a kilometer away, is the “railway dacha village” where my aunt Tamara has a dacha, built by her late husband, Nikolai Sokolov. |
| Но что я ещё очень хорошо помню, что скалистый выступ справа от “горелой” мы окрестили сами. Назвали его “Нептун”, потому что одному из нас, мальчишек, показалось, что лишайник на склоне скалы изображает бога Нептуна с трезубцем в руке. Разумеется, название было в ходу примерно у полдюжины мальчишек, мы говорили, что поедем ловить рыбу с “Нептуна”, тем более, что ловить её там на удочку было удобно. Cама скала спускалась к озеру довольно круто, но в ее окончании был выступ, рядом с которым начиналась приличная глубина, куда можно было закидывать удочку и ловить крупную плотву. В июле 1982 года я сделал несколько цветных слайдов, в том числе и у этой скалы. Два из них вы видите. | But what I still remember very well is that we christened the rocky ledge to the right of the “Gorelaya” rock ourselves. We called it “Neptune” because one of us boys thought that the lichen on the side of the rock represented the god Neptune with a trident in his hand. Of course, the name was on the lips of just about half a dozen boys, and we said we were going to fish from “Neptune,” especially since it was convenient to fish there with a rod. The rock itself went down to the lake rather steeply, but at its end there was a ledge, next to which there was a decent depth, where you could cast a fishing rod and catch big roach. In July 1982 I took several color slides, including one at this rock. Two of them you can see. |
| Дальше по направлению к речке Китеенйоки, которую мы звали “Тихая”, находится ещё одна заводь, где я искупался, а моя бывшая жена сняла кадр этого знаменательного события на слайд-плёнку ГДРовской фирмы Орво. | Farther down towards the Kiteenjoki river, which we called “Tykhaya” (Quiet), there was another backwater where I went for a swim, and my ex-wife took a picture of this momentous event on GDR produced ORWO’s slide-film. |
| Прямо по курсу моей головы виден посёлок Совхозное шоссе и может создаться впечатление, что дачный посёлок уже помаленьку застраивается. Но я вас уверяю, что впечатление ложное: дачи появятся позже и в том месте, которое скрыто кустами противоположного берега, слева от моей головы. А строения, видимые на слайде – постоянные дома обитателей посёлка. К сожалению, разрешающая способность плёнки невелика и противоположный берег виден плохо, но если присмотреться, то можно увидеть, что дом Волкова ещё стоит, а здания туберкулёзного санатория, то есть бывшей усадьбы Галлонбладов уже нет. Я помню, что оно было большое и его обязательно было бы видно. Но то, что дачи ещё не построены, хорошо видно, например, на снимке зимы 1981 года. | Straight ahead of me one can see the Sovkhoznoye Chaussée village, and one might get the impression that the dacha village is already being built up. But I assure you that the impression is false: the dachas will appear later and in a place that is hidden by the bushes of the opposite bank, to the left of my head. And the structures visible on the slide are the permanent homes of the inhabitants of the settlement. Unfortunately, the resolution of the film is low and the opposite bank is poorly visible, but if you look closely, you can see that the Volkov house is still standing, but the building of the Tuberculosis Sanatorium, that is, the former Hallonblad estate is gone. I remember that it was large and would certainly have been visible. But the fact that the cottages have not yet been built is clearly visible, for example, in a photo from the winter of 1981. |
| Если проплыть на лодке дальше от крестика, который обозначает место, где я купаюсь в июле 1982 года в сторону устья реки, то можно увидеть слева маленькое озерцо, на самом деле это просто бухточка. Оно называлось при нас “Колхозное”, хотя в Карелии колхозов не было, а были совхозы. Но так же назывался и водоём за железной дорогой, который при финнах носил название Хотинлахти (Hotinlahti). Может быть, чтобы их различить, мы называли одно малым, а другое большим колхозными озёрками, но ручаться за точность этих воспоминаний спустя полвека я, сами, понимаете, не могу. | If you row the boat further from the cross, which marks the place where I was swimming in July 1982, towards the Kiteenjoki river mouth, you can see a small lake on the left, in fact, it’s just a cove. It was called “Kolkhoznoye” (Collective farm’s), although there were no collective farms in Karelia, there were only Sovkhoses (State farms). But so was also the name of the water body behind the railroad, which under the Finns was called Hotinlahti. Perhaps, in order to distinguish them, we called one a small and the other a large collective farm lake, but I cannot vouch for the accuracy of these memories half a century later. |
| Продолжение следует. В следующей части рассказа про озеро, на котором я вырос, я поведаю о речке Китеенйоки, горбатом (красном) мосте, первой, второй и т.д. скалках и пока ещё не знаю о чём… Будет день, будет и пища. | To be continued. In the next part of the story about the lake where I grew up, I will tell you of the river Kiteenjoki, the Gorbaty (Humpback) or Krasny (Red) bridge, the first, second, etc. “skalkas” (small cliffs) and I don’t know what else… Give and spend, and God will send |
