Хедрик Смит. “Русские”. Часть 1. Народ. Глава 2. Потребители. Искусство стояния в очередях.

Наша цель состоит в том, чтобы сделать жизнь советского народа ещё лучше, ещё прекраснее, и ещё счастливее.
Леонид Брежнев. 1971 год.


Жизнь пройти – не поле перейти.
                                                 Русская пословица

Был уже поздний вечер, когда я добрался до квартиры друга. Его не было дома. Но его мать, исхудалая пожилая женщина, проведшая 18 лет в сталинских лагерях и в ссылке после заигрывания в молодости с коммунистической идеологией, поделилась со мной размышлениями о разнице между поколениями русских людей и о новом материалистическом тренде.

«Люди средних лет, от 30 до 40 и чуть старше, были «поколением голодных детей», – рассудительно поведала она, пристально смотря на меня тёмно-карими глазами. – В детстве и юности они видели столько лишений, что их хватит на всю оставшуюся жизнь. Теперь их позиция такова: «Дайте нам еду, крышу над головой и работу, а в политике делайте, что хотите. Предоставьте нам материальный минимум. Большего мы не просим».
Эти люди, по её мнению, были советским вариантом американских «детей Великой Депрессии». Пока она объясняла мотивацию зарождающегося в новом поколении материализма, бледное зимнее солнце медленно погасло за окном. Но сумерки её не смутили, и она продолжила, не включая свет: Я знаю одну семью. Отец семейства был простым рабочим, абсолютно неквалифицированным и едва грамотным. Жена его тоже была простой женщиной. У них было 11 детей. Он работал на заводе и жили они в общежитии. В бараке, если честно. Все в одной большой комнате. Посреди комнаты висела занавеска, которую задвигали во время сна. Спали по очереди, ну это в войну. После войны тоже. Страшно трудные были времена. Мать умерла после рождения младшего ребёнка.
Теперь дети выросли, женились и вышли замуж, завели своих детей. Они по-прежнему представляют рабочий класс, но живут намного лучше родителей. У каждого своя отдельная квартира. Маленькая, да, но с удобствами, плита, холодильник. У одного – машина. Эти 11 детей превратились в 40-45 человек, если включить внуков. Через профсоюзы они получают путёвки со скидкой на отдых. Работают они на разных фабриках и заводах: один на предприятии пищевой промышленности, другой на электростанции, кто-то на заводе им. Лихачёва, ну и в других местах.

«Они хорошо понимают, насколько лучше живут сейчас по сравнению с голодными военными и послевоенными годами. Они даже не представляют, что можно жить лучше. Они считают, что у них есть всё и это – результат их напряжённой работы и заслуга системы. Ничего другого они не видели. Конечно же, они куда меньше интересуются политикой, чем люди интересовались в первые годы после революции. Тогда, я помню, мы были голодны, холодны, но строили социализм и были готовы всё вытерпеть. А в 1937 всё стало так ужасно, когда сталинский террор наступил. Теперь же люди об этом совсем не думают. Они думают только о том, насколько лучше стала их жизнь».

После мрачных годов сталинизма и войны эта женщина рада наступлению нового материализма. Но другие старые большевики сожалеют о новомодном буржуазном настрое и не приемлют его. В прессе тоже порой звучат предупреждающие нотки по поводу того, что спартанский социалистический идеализм разрушается под напором страсти к приобретательству. «Односторонняя ориентация на удовлетворение потребительского спроса, особенно когда она не подкрепляется необходимой идеологической обработкой, чревата опасностью распространения таких социальных «язв» как индивидуализм, эгоизм и стяжательство», – изрекала библия государственного планирования «Плановая экономика» в начале 1975 года.
Но такие выпады являются запоздалой реакцией, поскольку сам Леонид Брежнев задал тон для 1970х годов. После того, как по Польше в декабре 1970 года прокатились потребительские бунты, он провозгласил пятилетку, которая поставит во главу угла потребителя и «насытит рынок товарами народного потребления». Резкого насыщения рынка в те годы, что мы провели в Москве, не наблюдалось, но в некоторых отношениях потребительские стандарты улучшились, и потребитель, которым долгое время пренебрегали, почувствовал, что он живёт в самое лучшее время после большевистской революции.

Одним из моих первых впечатлений по прибытию в Москву было то, что люди одевались лучше, чем я ожидал. Ничего особенно выдающегося или стильного в их одеждах не было. Мы приехали осенью и цвета гардероба были тёмными, почти похоронными. Но я заметил некоторую пролетарскую респектабельность в людях, идущих по тротуарам. Даже если москвичи и не были облачены в одежды последнего крика моды, буржуазный инстинкт сохранения приличий в своём внешнем виде в них сохранился. Они избегали надевать нарочито неопрятное платье или потёртые и разорванные джинсы, в которых щеголяли многие жители крупных западных городов. Женские платья были скромными, мужские костюмы простыми, но выглядящими добротно даже если они не были отглажены, а в парках я видел студенток в мини-юбках, часто кричащего розового или пурпурного цвета в и сапогах-чулках до колена. Тогда я ещё не совсем осознавал, насколько лучше живут москвичи по сравнению со всей страной (у русских есть пословица про то, что все дороги ведут в Москву, смысл которой, что всё лучшее свозится туда). Но почти всюду, куда я ездил, было видно, что в то время, как буржуазный материализм официально вроде как критиковался, образ жизни американского среднего класса отвечал чаяниям всё большего числа русских, особенно жителей городов. Люди хотели жить в собственных квартирах, носить модную одежду, слушать энергичную музыку, иметь получше телевизор и кухню, ну и венцом счастья, конечно, было владение личным авто.
За три года мы могли видеть, как жизнь постепенно улучшалась. В быт вошли магазины самообслуживания и товары с фабричной упаковкой. Некоторые чувствовали себя достаточно обеспеченными, чтобы позволить себе парики, домашних животных и даже пластические операции на лице. Учёные объявили, что люди все эти годы после войны стали настолько лучше питаться, что дети стали выше родителей на 2-3 дюйма.

В комиссионных магазинах жёны генералов и режимных писателей гонялись за покупками царского антиквариата и дореволюционных безделушек, что ещё с десяток лет назад было идеологическим табу. Журналисты жаловались на то, что видели в продаже хрустальные подсвечники стоимостью в 1000 рублей ($1333), женских перстней за 2000 и соболиных шуб за 4000. Читатели Литературной газеты спорили о том, правильно ли поступают некоторые девушки, оценивая женихов по тому, сколько те будут получать и приносить в дом. Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко высмеивали в стихах новый материализм, а один отчаянный автор молодёжной газеты заявил, что высококвалифицированные рабочие должны получать в десять раз больше ленивых, и что молодые люди вправе требовать больше денег за напряжённый и качественный труд.

Ничто так ярко не характеризовало возникновение буржуазного стяжательства во время моего пребывания здесь, как запоздалый советский роман с личным автомобилем. Для того, чтобы заинтересовать элиту и растущий средний класс инженеров, технократов и управленцев среднего звена, советские власти вложили с 1965 по 1975 год 15 миллиардов долларов в развитие автомобилестроения (немалая часть этих денег была направлена на строительство заводов грузовых автомобилей и часть выпущенных машин шла на экспорт по очень низким ценам). Автомобили, однажды высмеянные Хрущёвым как «дурно пахнущие кресла на колёсах» наконец-то проложили путь в советское общество. Запад к этому времени уже подумывал, как подавать на развод с двигателем внутреннего сгорания, с которым он обручился давным-давно и теперь страдал от загрязнения окружающей среды, пробок и проблем топливоснабжения, но в России начала 1970х царило легкомысленное, подобное увлечению новобрачной пары друг другом, упоение автомобилем.

Посол одной западной страны рассказал мне, что когда однажды его жена остановилась за рулём Линкольн Континентал на перекрёстке перед красным сигналом светофора, загорелый гражданин, по всей видимости, из советской Грузии, показал ей знаком, чтобы она опустила стекло, и предложил 30 000 рублей ($40 000) за машину. Когда я был в Армении, директор предприятия с гордостью показал мне на стоянку перед заводом на 5500 работников, где была припаркована пара дюжин машин и похвастал: «Они принадлежат нашим рабочим». Один инженер говорил мне, что чувствует невероятную свободу благодаря автомобилю (пока тот не сломался) и, захлёбываясь от восторга, расписывал прелести путешествия «дикарём» (то есть вне организованных групп, автобусных маршрутов или туристических путёвок). В тёплое летнее время и в начале осени леса и поля вокруг Москвы пестрят похожими на ящики маленькими «Жигулями» («Фиатами» советской сборки), на которых люди спасаются от толчеи города.

За время моего трёхлетнего пребывания в Москве число личных автомобилей выросло в Советском Союзе от 1.8 млн. до 3 миллионов (по сравнению с почти 100 миллионами машин в США). И тем не менее, личный автомобиль оставался далеко за пределами финансовых возможностей среднего заводского рабочего, зарплата которого равняется 187 долларам в месяц. Советский автопром предложил четыре марки восьми моделей, начиная от маленького «Запорожца» – 968, европейского мини-автомобиля, приводимого в движение мотором в 45 лошадиных сил и продающегося за 3500 рублей ($4665), до «Волги М-124», пятиместного седана, похожего на «Плимут» средних размеров. Его цена 9150 рублей ($12200).

Популярные в народе «Жигули» стоят примерно $10000. Никаких кредитов не существует: только деньги на бочку. Русские друзья говорили мне, что если только автор не тот счастливчик, что принадлежит к списку людей из привилегированного класса, то ожидание покупки автомобиля может занять от года до пяти лет. Я знал журналиста, который ждал своей «Волги» пять лет и предсказал, что получит её ещё через пять лет. Но потом, благодаря связям, сумел её купить в течение нескольких месяцев. Те, кто ждёт в общегородской очереди на машину, практически не имеют возможности выбрать цвет или какие-то дополнительные приспособления, когда подойдёт его очередь. Но, похоже, это никого не волнует, русские довольствуются тем, что есть.

Советский автомобильный век имеет и другие отличительные черты, могущие сбить с толку иностранца. Правила движения практически не позволяют повернуть налево. По советским правилам ты должен проехать нужную тебе улицу, потом сделать разворот и вернуться. Автозаправки работают по принципу: «налей сам» и никакой подросток не выбежит проверить масло и протереть стекло. На автозаправках, находящихся на больших шоссе, связывающих города, есть надписи на нескольких языках, служащие хорошим средством предостережения от услуг.

Я просто не поверил глазам, когда прочитал прейскурант на английском: «протирка лобового стекла – 15 копеек, бокового – 21 копейка, заднего стекла, сигналов поворота и стоп-сигнала – 15 копеек. Подкачка колёс и проверка давления в колёсах, за каждое колесо – 15 коп.» Ещё одной особенностью русского вождения является езда лишь с включёнными парковочными сигналами, даже на междугородных дорогах (ни одну из которых нельзя назвать «хайвеем» в западном понимании этого слова). 

Из неофициальных, но надёжных источников я выяснил, что примерно 45 000 человек погибли в авто авариях в 1974 году, что делает это число примерно равным американским 46200 смертям, и является, грубо говоря, почти в десять раз более высокой по сравнению с американской смертностью, если принять во внимание число автомобилей в каждой из стран.
В конечном счёте, однако, главную проблему владельца личного транспортного средства составляет техническое обслуживание. Ничего и близко похожего на сервисные центры для сошедших с советского конвейера автомобилей не существует в стране. Когда я уезжал из Москвы, в ней насчитывалось 16 ремонтных центров. Три из них были огромными, но все остальные достаточно скромными. И это всё для обслуживания четверти миллиона личных автомобилей. В 1972 году было объявлено о честолюбивых планах организации общенационального центра технического обслуживания «Жигулей», но к середине 1974 года в прессе было заявлено, что открылось менее трети из 33 центров, которые планировалось ввести в строй, а строительство остальных безнадёжно отстало от графика. И даже там, где такие центры работают, добыча запчастей представляет из себя kashmar [1], как говорят русские, потому что советская промышленность больше заинтересована в производстве новых автомобилей, чем запасных частей, не оказывающих серьёзного влияния на график выполнения пятилетки. Я знал одного автовладельца, державшего свою «Волгу» на приколе несколько месяцев, потому что замену заднему стеклу найти было невозможно. Ещё один наш друг пригласил нас поехать куда-то на природу на пикник и вынужден был извиниться в последний момент, потому что его машина сломалась. Пару месяцев спустя я спросил его про машину, и оказалось, что её так и не починили.
Дефицит запчастей ведёт к повальному воровству. Снимают даже такие мелочи, как зеркала заднего вида и дворники, которых не хватает так же, как и больших частей. В качестве меры предосторожности русские автовладельцы снимают дворники при парковке или при хорошей погоде и хранят их в бардачке.
В моей памяти останется комическая картина того, когда в потоке машин водители вдруг оказываются застигнутыми проливным дождём. Они быстро жмутся к обочине, ставят машину, и, на манер персонажей Чарли Чаплина, начинают прыгать от одного бока машины к другому, натягивая на голову пиджак и засучивая рукава, промокая до нитки, пока им удастся прицепить стеклоочистители. Да и сам я не раз присоединялся к автолюбителям в этом весёлом танце.
На сегодняшний день лишь небольшая часть советского общества вступила в автомобильный век, но советская экономика, упорно трудясь, обеспечивала менее обеспеченную часть народа другими благами. К началу 1974 года, две трети семей имели телевизор, почти 60% – швейные машины и почти половина – холодильник [2]. Зарплата квалифицированных рабочих постоянно росла и к 1975 году равнялась в среднем 1728 рублям ($2244) в год. Денег на счетах у населения стало 80 миллиардов рублей ($92 млрд), то есть сумма выросла на 2% за год. Отмечая радикальные перемены, происшедшие за послевоенный период, американская экономист Гертруда Шредер признала, что с 1950 по 1970 год потребление продуктов питания на душу населения увеличилось вдвое, располагаемый денежный доход учетверился, рабочая неделя стала короче, социальные выплаты выросли, потребление важнейших товаров утроилось, а покупки «твёрдых» товаров (мебели и электробытовых приборов) в розничной торговле возросли в 12-кратном размере.
Но несмотря на этот поразительный прогресс, недостаток самого необходимого, как я обнаружил, был также велик. Проблемой иностранца, судящего о Советском Союзе, всегда будет выбор мерила. Если сравнивать с прошлым, то Россия прошла большой путь. Если поставить страну рядом с промышленно развитыми Европой и Америкой, то идти остаётся тоже очень много. Как говорит Гертруда Шредер: «Несмотря на внушительные достижения, уровень жизни советского человека равнялся одной трети американского, примерно половине английского, французского и западногерманского. Возможно он был чуть ниже итальянского и японского и достаточно ниже таких восточноевропейских стран, как Восточная Германия и Чехословакия[3]. В середине 1970х этот разрыв, возможно, сократился, но лишь слегка. Не только люди с Запада отмечают этот факт. Один восточногерманский учёный, проработавший несколько лет в России, сказал мне что был «удручён тем, как бедно живут обычные русские люди». Похожая реакция наблюдалась и у других представителей Восточной Европы.
Потому что несмотря на брежневские обещания провести пятилетку, ориентированную на потребителя, главный экономический планировщик страны, первый заместитель премьер-министра Николай Байбаков ещё в 1974 году допустил, что эти обещания могут быть не выполнены и что громко провозглашённые потребительские цели «оказались недостижимыми» в период с 1971 по 1974 год и правительство совершенно неоднозначно делает теперь ставку на тяжёлую промышленность.

Очень наглядную картину важности этих приоритетов нарисовал мне Виктор Перстев, очень опытный краснолицый руководитель строительства высоко престижного Камского автозавода. Три из каждых четырёх рублей капиталовложений, как он объяснил, идут на строительство самого предприятия, и только один рубль из этих четырёх направлялся на возведение города на 160 000 жителей: на все дома, магазины, предприятия бытового обслуживания и прочее, что должно быть построено с нуля. Для того, чтобы ускорить строительство завода и побороть прогулы, был полностью запрещён алкоголь, давний утешитель русского рабочего и его же печаль. Я спросил, имеет ли город, в котором находятся, среди насквозь продуваемой степи и при полном отсутствии каких-либо заведений для досуга, скученные в перенаселённых общежитиях в 650 милях от Москвы 50 000 рабочих, хотя бы один пивной или ликеро-водочный завод, потому совершенно не мог себе представить, как такая армия мужчин может существовать без алкоголя.
«Нет, пивзавода нет, – сказал начальник стройки. – Приезжайте через пять лет и пивзавод будет. В плане он есть». Потом он усмехнулся: «Но раньше пяти лет не приезжайте, нам надо сначала автозавод построить».
Образ мышления такого рода в том, что касается приоритетов советской экономики, оказывает громадное воздействие на жизнь русских потребителей. Люди с Запада первым делом спрашивают статистические данные и, как правило, на них производит большое впечатление тот факт насколько дёшево жильё, сколько стоят продукты питания, а также одежда. Я помню мой разговор в полёте в Ташкент с женщиной, у которой было девять золотых зубов, работавшей на текстильной фабрике, как и её муж. Как она рассказала, вместе с мужем они получают 210 рублей в месяц ($280). Две трети тратят на питание для троих (их дочери три года), и всего 12 рублей ($16) платят за двухкомнатную квартиру. Остальные 56 рублей ($75) идут на одежду, транспорт, развлечения, сигареты и номинальные налоги.

Но эти цифры ничего не скажут о повседневной жизни советского потребителя и огромной пропасти между ежедневными испытаниями русского покупателя и лёгким стилем жизни американцев. Мои русские друзья с трудом верили моим рассказам о том, как американская домохозяйка из пригорода садится пару раз в неделю в машину и затаривается продуктами в ближайшем торговом центре. Потому что им обычно приходится ходить за едой каждый день, часто далеко, и обходить несколько магазинов. В одном продают хлеб, в другом молочные продукты, в третьем – мясо и так далее. Некоторые стараются купить продукты в центре города, потому что магазины там лучше снабжаются, а потом тащат сумки домой в метро и на автобусе. Другим приходится покупать всё в центре потому что в спальных кварталах магазины с необходимым набором основных продуктов будут построены лишь два – три года спустя, когда большинство жителей эти кварталы заселило, да и потом торговля в этих магазинах не будет налажена как следует. В прессе я читал множество жалоб от людей, рассказывавших о том, что им приходится прошагать больше полутора километров, чтобы забрать ботинки из ремонта или получить другую столь же тривиальную, но необходимую услугу.

Хождение по магазинам в целом похоже на большую лотерею. Я слышал о нехватке потребительских товаров задолго до приезда в Москву, но когда приехал, то мне показалось, что магазины полны товара. Только когда мы начали серьёзно закупать продукты на семью, я понял масштаб затруднений русского потребителя. Вначале нам понадобились учебники для детей (они ходили в русскую школу) и обнаружили, что учебники для шестого класса кончились. Чуть позже мы попытались найти балетные тапочки для нашей 11-летней дочери Лори, сразу же обнаружив, что на этой земле балерин, в Москве, найти чешки восьмого размера невозможно. В ГУМе, прославленном торговом центре на Красной площади, с фонтаном в центре и причудливой атмосферой базара 1890х годов, я пытался найти себе ботинки. Ничего подходящего мне по размеру не было, кроме халтурно сделанных сандалий или лёгких неосновательных туфель, про которые продавец, мельком взглянув на меня, сказал: «Они недолго прослужат». Энн хотела купить эмалированные сковородки (русские не советовали брать обычные цинковые или алюминиевые; они оставляют привкус на продуктах, а сковород из нержавеющей стали, меди или с тефлоновым покрытием просто не существует). Она безуспешно обошла все четыре самых крупных торговых центра Москвы. Другими словами, магазины, впечатлившие меня сначала своей заполненностью, были наводнены рядами костюмов и пальто, которые либо были плохо сшиты, либо давно вышли из моды, а на полках других стояли кастрюли и сковородки, а также другие не пользующиеся спросом товары, которые русские просто отказывались брать. Несмотря на разные плохо работающие реформы, советская экономика по-прежнему работает по плану, спущенному сверху, а не является ответом на потребительские запросы снизу и производит кривобокий ассортимент товаров.
Товары производятся для того, чтобы выполнить план, а не на продажу. Аномалии иногда просто ошеломительные. Ленинград может быть наводнён гоночными лыжами и несколько месяцев в городе нельзя найти мыла для мытья посуды. В Армении, в Ереване, я обнаружил большой ассортимент баянов, а люди жаловались, что месяцами не могут купить чайных ложек или самоваров. Я знаю одну московскую семью, которая провела месяц в лихорадочных поисках детского ночного горшка, в то время как радиоприёмниками были завалены все магазины. В жаркий июньский день, когда температура воздуха была в Ростове больше тридцати градусов, все ларьки с мороженым закрылись к двум часам дня, и гид сказала мне, что мороженое кончилось во всей округе, что случается ежедневно. Мой друг, американский журналист, приехавший в командировку в Москву, безуспешно искал кремень для своей зажигалки, пока русские курильщики не сказали ему бросить эту затею, потому что кремней в Москве не было уже несколько месяцев.
Перечень дефицитных товаров практически бесконечен. Они не то чтобы навсегда исчезали из магазинов, просто их появление на прилавках непредсказуемо: зубная паста, полотенца, топоры, замки, пылесосы, кухонные мойки, утюги, ковры, запчасти ко всему, начиная от тостера или фотоаппарата до автомобиля, модная одежда или приличная обувь, и это если отметить лишь небольшую часть из того, что перечисляет советская пресса. Путешествуя по провинции я отметил, что не хватает и такой основной части рациона, как мясо. В таких городах, как Нижневартовск и Братск люди настолько привыкли к тому, что мяса нет, что мясные отделы продуктовых магазинов зимой закрываются. Я знал молодого человека, семья которого жила в Калинине, городе с населением в примерно 350 000, расположенном в 150 милях к северо-западу от Москвы. Он сказал мне, что никогда не приезжает навестить родителей без мяса, потому что в Калинине они не видят настоящего мяса, если не считать сосисок.
Качество представляет из себя ещё один кошмар для советского потребителя. Невысокое качество советских потребительских товаров слишком хорошо известно, чтобы на нём останавливаться. Сами русские воротят нос от товаров, которые называют shtampny, то есть отлитые из одной формы [4], что является воплощением конвейерной продукции или, другое название brak, то есть товар, который не служит долго или даже просто разваливается. Все эти названия относятся к товару без цвета, формы, силя или привлекательности. Найти обувь для людей составляет настоящую головную боль. “Литературная газета” писала в конце 1973 года, что одна из восьми пар обуви, произведённая в стране, была забракована приёмщиками и должна быть списана. Если речь пойдёт о бытовых машинах, то американская домохозяйка, доводись ей прочитать про них и прикинуть это оборудование на свои нужды, испытала бы настоящий шок. Даже украинский исследователь писал в 1972 году, что 85 процентов советских стиральных машин устарели (нет сушки вращением, автоматических регуляторов, каждую операцию нужно запускать вручную и стирать одновременно можно полтора-два килограмма белья), что советские холодильники во многом уступают импортным (их вместимость равняется примерно одной трети от западных аналогов, а приспособления для изготовления льда отсутствуют). Очень наглядным подтверждением этому выводу была картина, которую я неоднократно видел сам: бессчётное число советских семей по-прежнему вывешивает зимой быстро портящиеся продукты в авоське за форточку, чтобы они сохранились.
Но это – старая история. Если что и является новым и революционным для советских семидесятых, так это то, что советский потребитель стал куда более искушённым покупателем. Люди из деревни по-прежнему купят всё, но горожане стали более разборчивыми и стали разбираться в моде. Денег в их карманах стало, возможно больше, как никогда прежде, но они теперь тратят их осмотрительнее. И поскольку появление товаров в магазинах настолько же непредсказуемо, как погода (и эффективной рекламы, могущей помочь покупателям, почти нет), русские развили в себе целую серию защитных механизмов для того, чтобы совладать с ситуацией. Они знают, что некоторые советские фабрики, особенно расположенные в Балтийских республиках, производят хорошие товары: сильную женскую одежду, мужские рубашки с яркой расцветкой, добротные спальные мешки, радиоприёмники или подвесные лодочные моторы, а также то, что все эти товары мгновенно будут сметены с прилавков при их появлении в магазинах. Поэтому они непрестанно патрулируют магазины, надеясь оказаться в нужном месте в подходящее время. Как говорится в разговорной речи oni vybrasyvayut chto-to khoroshoye, то есть товар поступит в продажу.

Ради такого счастливого случая, женщины (и мужчины – доп. перев.) носят с собой растягивающуюся сетчатую сумку, которая называется avoska, производное от русского «авось», то есть «а вдруг, на всякий случай, может быть». Другими словами, сумка на счастливый случай, вдруг обнаружится что-то неожиданное, потому что магазины не дают бумажных пакетов. Примерно также каждый мужчина таскает с собой повсюду портфель. Вначале я думал, что русские очень любят учиться и все из себя такие деловые, когда видел все эти портфели. Потом однажды я сидел с хорошо устроившимся учёным в парке и он вдруг полез в портфель. Я подумал, что сейчас он достанет какой-нибудь документ, который проиллюстрирует его довод, приведённый только что. Потом я невольно проследил взглядом за его рукой и увидел окровавленный кусок мяса, завёрнутый в газету. То есть учёный, живущий за пределами Москвы, купил домой мяса и проверял, не течёт ли оно в портфеле. С течением времени я понял, что портфели чаще таят апельсины, тюбики зубной пасты и даже пару обуви, чем книги и документы.

Другой предосторожностью является всегда иметь при себе деньги, потому что советской системе кредитки не свойственны, как нет в ней дебетных счетов, чековых книжек и кредитных линий. Покупка в рассрочку возможна только на такие товары, которые не пользуются спросом и заполняют магазины и плохо продаются, типа радиол и телевизоров. Поэтому, как сказала мне одна коренастая женщина, для того, чтобы поймать шанс и попасть в магазине на хорошую покупку «нужно всегда иметь при себе пачку денег. Представьте, что они продают хорошие сапоги-чулки за 70 рублей. Надо сразу вставать в очередь. Времени, чтобы сходить домой за деньгами нет. Сапоги разберут к тому времени, как ты вернёшься».
Одной из привлекательных черт русских людей, которую выковали в них подобные ситуации, является, является практически мгновенная готовность одолжить денег друзьям и коллегам, чтобы те смогли сделать какую-либо крупную покупку. Парадокс состоит в том, что у русских денег меньше, чем у большинства американцев, но русские почти инстинктивно более щедры по отношению к друзьям. Люди легко занимают 25, 50 и даже 100 рублей до получки, если могут себе позволить и иногда даже если позволить не могут. Для большинства деньги значат меньше, чем хорошая возможность их потратить.
Другим кардинальным правилом русской потребительской жизни являются покупки для других. Непростительным грехом является, например, попасть на что-то редкое, типа ананасов, польских бюстгальтеров, восточногерманских бра или на югославскую зубную пасту и не купить того же для своих лучших друзей на работе, для матери, сестры, дочери, мужа, шурина и какого-либо ещё родственника или соседа. В результате, как я обнаружил к своему изумлению, люди знают размеры обуви, нижнего белья, брюк и платьев друг друга, в курсе у кого какая талия и рост и знакомы с цветовыми предпочтениями целого ряда друзей и родственников и находятся во всеоружии, когда подвернётся удача, и они окажутся в нужное время в нужном магазине. И тут-то они и спускают все наличные.
Одна женщина средних лет рассказала мне, как служащие предприятия организуются в шопинг-пулы и поочерёдно совершают походы за продуктами для нескольких коллег, примерно так, как американские домохозяйки затевают кар-пулы. В их маленьком отделе, «коллективе», кто-то в обеденный перерыв идёт покупать основные продукты для всех, чтобы избежать ужасной толчеи в очередях после работы. Частенько женщины уличают минуту, что пробежаться по основным центральным магазинам и во время работы, а бывают, что и возвращаются в отдел и сигнализируют, что им нужна подмога для того, чтобы купить что-то оптом. В таких случаях нормально, если извлекается небольшая выгода при перепродаже купленного. Один молодой человек рассказывал, что видел, как в автобус садилась женщина, авоська которой распиралась 20 тюбиками пользующейся спросом югославской зубной пасты «Сигнал». Её сразу же окружили с расспросами, где достала и предлагали купить с наценкой.

Покупка импортных товаров является ещё одной линией обороны как обычных потребителей, так и привилегированного класса. Хотя в магазинах бывает очень мало товаров с Запада, даже вещи из Восточной Европы и из стран третьего мира имеют определённую снобистскую привлекательность и русские охотно заплатят чрезмерную цену за такой товар при том, что советский аналог может быть вполне адекватным. «Я лучше переплачу вдвое за импортные ботинки, чем куплю советские», сказал молодой гид Владимир. У него на ногах были испанские туфли, которые он приобрёл за 35 рублей (почти $48), потратив более трети месячной зарплаты. Продавцы даже рекламируют иностранную продукцию в ущерб сделанной в Советском Союзе.
Однажды вечером я заехал в ГУМ, чтобы купить ради эксперимента каких-нибудь советских туалетных принадлежностей. Но когда я показал на коробку с простой надписью по-русски «Крем для бритья», продавщица показала мне продукцию-конкурента.
«Он советский?» – спросил я
«Нет, – ответила девушка, ГДР (Восточная Германия). Он лучше, чем наш».
Потом я спросил зубной пасты. Она порекомендовала болгарскую «Мэри».
«А как насчёт советской зубной пасты? – спросил я. «Есть у вас советские марки?»
«Конечно есть, – ответила она, рассматривая меня как весьма странного клиента, – Но болгарская-то лучше».
Я настоял чтобы купить советскую, с апельсиновым привкусом. После первой же пробы понял, почему девушка рекомендовала болгарскую. Кислый вкус апельсина никак не смешивался с пастой.
«Все хотят импортного, – заметил один учёный. – Я помню была такая важная дама, подруга моей жены, она занимала высокий партийный пост на киностудии «Мосфильм». Заведовала отделом «редактирования» фильмов. Он посмотрел на меня поверх очков, чтобы убедиться, что я понял смысл его высказывания. «Я помню, а ведь это было 15 лет назад, она говорила: «Мне всё равно, даже если говорят, что ткань плохая, я хочу, чтобы платье было импортным». Даже вот такой человек! Конечно, никакого воздействия на её принципы и на лояльность партии это не оказывало. Но она хотела вещи из заграницы, потому что считала, что они лучше и они являются атрибутом хорошей жизни. Тогда они ещё назывались importny. Теперь люди хотели бы, чтобы о них думали как о более подкованных, поэтому теперь называют такие вещи firmenny, то есть от слова «фирма», торговая марка. Но вообще-то смысл один и тот же. Люди хотят чего-либо не сделанного в Советском Союзе. Это помогает им ощущать, что они лучше других».      

Стремление показать класс, иметь что-то лучше, чем у других оказывает дополнительное давление на этот классический русский институт – очередь. Клиенты стоят в очередях по всему миру, но у советских очередей – особенная стать, как у египетских пирамид. Они очень много говорят о русских проблемах и о русской душе. И механизм их действия куда более сложен, чем кажется на первый взгляд. Прохожему они кажутся неподвижными лентами смертных, приговорённых к стоянию в своего рода торговом чистилище перед тем, как совершат свою скромную покупку. Но человек со стороны пропустит тот скрытый магнетизм, ту внутреннюю динамику, тот специальный этикет, которые в подсознании русских, имеются в очередях.

В Америке единственным настоящим примером стоицизма в очередях явилось наличие предрассветных скоплений автомобилей у заправок во время топливного кризиса 1973-1974 годов, что вызвало волну национального самоунижения. Но это явление было временным и касалось лишь одного товара. А представьте, что это происходит повсюду, всё время, и вам покажется, что советский шоппинг – это круглогодичная погоня за рождественскими подарками. Приемлемой нормой является то, что русская домохозяйка проводит в очередях два часа ежедневно, семь дней в неделю, каждый день испытывая то, что её американская коллега делает с куда меньшим напряжением сил максимум два раза в неделю. Советская пресса даёт цифру в 30 миллиардов человеко-часов, теряемых в очередях ежегодно только в магазинах. Сюда не входят несколько миллиардов, проведённых в швейных ателье, парикмахерских, на почте, в сберкассах, химчистках и различных приёмных пунктах, типа ларьков для сдачи стеклотары и т.п. Но 30 миллиардов человеко-часов достаточны для того, чтобы 15 миллионов работников были заняты по 40 часов в неделю.

Я лично знал людей, которые стояли в очереди 90 минут для того, чтобы купить ананас, по три часа, чтобы две минуты покататься на американских горках, три с половиной часа, чтобы купить большой кочан капусты, причём перед самым подходом их очереди капуста кончилась, 18 часов люди стояли на запись на покупку ковра, которую им предстояло сделать в будущем, и при этом были безмерно счастливы. Очереди могут быть от нескольких сотен метров, но могут и растягиваться на полквартала, достигая полутора километров, причём двигаются они с изматывающе малой скоростью. Наши московские друзья, живущие на юго-западе, сфотографировали очередь, стоявшую целых два дня и две ночи в четыре ряда и тянувшуюся через весь жилой район. По их оценке, в очереди было 10-15 тысяч человек. Они записывались «на ковёр», пользуясь возможностью, которая выпадает раз в году на один московский квартал. Жгли костры на снегу, и треск горящего дерева, а также приглушённый мерный шум разговоров помогали нашим друзьям не заснуть ночью.

И всё же, несмотря на такие испытания, инстинктивной реакцией женщины, видящей очередь, является позыв немедленно занять её, прежде чем она выяснит, что дают. Очередь обладает своей собственной притягательностью. Не раз и не два я слышал от русских, что нормальной реакцией человека на очередь должно быть предположение, что стоят за чем-то стоящим. Неважно за чем. Вставай в очередь, потом спросишь. Или узнаешь, когда твоя очередь подойдёт. Одна женщина- юрист рассказала мне, что однажды увидела громадную очередь, выходящую из дверей ЦУМа. Она спросила в конце очереди, что выбросили. Ответом ей было: «Не знаем». Некоторые даже шикали на неё за то, что она мешает. По её словам, она прошагала вдоль очереди метров 20-30 и спрашивала всё время, что же такое дают, но ответа так и не получила. В итоге она отказалась от мысли встать в очередь.

Нина Воронель, переводчица детской литературы, рассказала, как однажды она покупала про­стой ручной миксер за 30 рублей ($40), когда к прилавку поднесли восточногерманские бра в коробках. «Я сказала продавцу, что возьму одну лампу, отложите мне, и пошла выбивать чек. Пока я ходила на кассу, образовалась очередь из по меньшей мере 50 человек. Как они об этом узнали, я понятия не имею, просто прошёл слух. Как это всегда тут бывает, мы так узнаём. Почти весь магазин сбежался в отдел. Не имело никакого значения, нужны были им бра или нет. Люди покупают далеко не только то, что им нужно, а то, что, по их мнению, стоит того, чтобы заиметь. Некоторые их перепродадут. Некоторые подарят друзьям. Но большинство оставит «про запас». Лампа всегда может пригодиться. Хорошая ткань всегда нужна, шуба, меховая шапка, хорошие зимние сапоги, яркие летние платья, напольные коврики, посуда, эмалированные кастрюли, чайники, хорошие свитера типа кардиган, зонтики, приличные сумочки, секретеры, пишущие машинки, хорошие женские лифчики, а не уродцы советского покроя без возможности подгонки, не поддерживающие грудь и сварганенные для полногрудых колхозниц. Спросом пользуются чешские или польские лифчики, белые и приятные для глаза, а не русские синие и мешкообразные, да ещё и разрисованные розочками. Вот почему люди так быстро встают в очередь. Может быть достанут что-такое».

Люди образуют очередь наподобие уток, бросающихся за куском хлеба, брошенным в пруд. В одном киевском магазине я как-то оказался недалеко от отдела, где продавали женские перчатки, как вдруг услышал, что кто-то произнёс слова «улучшенные перчатки». Меня чуть не снесло волной женщин, устремившихся к прилавку. Одна особенно агрессивная молодая дама пролезла вперёд, осмотрела перчатку через голову стоящей впереди неё женщины, громко провозгласила, что перчатки не импортные и стала прорываться обратно из очереди. Некоторые из женщин последовали её примеру и перестали стоять. Но в конце очереди люди об этом по-прежнему не знали и продолжали толпиться до того момента, как мимо не прошла продавец с тележкой, гружёной мужскими ветровками приличного вида. Словно отливная волна, толпа покупателей отвернулась от отдела с перчатками и чуть ли не впечатала бедняжку в угол, где, по мнению толпы, предполагалось устроить продажу этих курток. Но продавщица совсем не собиралась торговать ими в углу. Ей удалось прорваться к лифту только после допроса о цене, размерах и отделе, где куртки будут продаваться.

К тому же, когда очередь уже сформировалась, она более подвижна, чем кажется вначале. Внутри очереди работают завихрения и течения. В большинстве магазинов, например, пытки покупателя не ограничиваются стоянием в одной очереди. Он должен пройти их три: вначале отстоять за товаром, узнать цену и выбрать. Потом пройти в кассу и оплатить, получив чек. А потом только пройти с чеком в отдел и получить покупку в обмен на него.

Но в одно субботнее утро я обнаружил в молочном магазине, что игра эта и сложнее, и проще одновременно. Я пошёл купить сыра, масла и копчёной колбасы. Всё находилось, к несчастью, в разных отделах, и в каждый стояла очередь. Я выругался про себя, но тут же заметил, что ветераны торгового фронта пропускают первую стадию. Они знают, сколько стоит большинство наименований продукта и идут прямо в кассу за чеками. После некоторого изучения цен я стал делать то же самое. Потом, с чеками в руках, пошёл сначала в сырную очередь, самую длинную, человек в 20, чтобы пройти неприятный этап в первую очередь. Но я успел постоять в ней примерно минуту, когда женщина передо мной обернулась и попросила меня придержать место для неё. Она ринулась в очередь «масло-молоко». Очередь за сыром двигалась так медленно, что она успела получить и масло, и молоко, а очередь не продвинулась и на полтора метра. Я тоже решил рискнуть и вернулся с маслом, а очередь за сыром почти не продвинулась. Потом до меня дошло, что весь магазин поступает точно так же, занимая очередь, прося предупредить соседа по ней что отойдёт и вернётся. Все использовали сырную очередь как основную базу. Поэтому она почти не двигалась: в центре очередь постоянно раздувалась. Поэтому я снова предупредил старика позади меня, что отойду, и пошёл и купил свою колбасу. Это опять сработало. В конечном итоге на то, чтобы купить всё намеченное у меня ушло 22 минуты и, вместо того, чтобы выть вне себя от злости, я испытал что-то похожее на удовлетворение, как человек, победивший систему благодаря срезанию вот таких углов.

Однако серьёзные покупатели предупредили меня, что метание от очереди к очереди, как правило, принимается при покупке обычного, но не дефицитного товара. «Народ напрягается, – сказала одна молодая блондинка. – Люди по опыту знают, что пока они стоят, товар потихоньку кончается. Поэтому если стоят долго за чем-то очень хорошим, то люди очень раздражены и если кто-то говорит, что отойдёт, то могут быть ссоры, и человека рискуют не пустить обратно на его место. Это дело каждого – охранять своё место в очереди. Попросить кого-то подержать очередь – дело весьма серьёзное. Люди берут на себя моральный долг не только пустить вас в очередь снова, но и защищать вас. Вам нужно быть достаточно стойкой, чтобы не реагировать на оскорбления и косые взгляды. А когда дойдёте до головы очереди, и, если товара отпускают в одни руки без ограничений, сзади, человек за пять-шесть от вас будут кричать, чтобы вы много не набирали, что вы бессовестная и плюёте на других. Это всё может быть очень неприятно».

Такое соревновательное хождение по магазинам придаёт поверхностное натяжение русской жизни и, как и всё остальное, отгораживает обычных людей от элиты. Американский журналист однажды сравнил такой шоппинг с армейской муштрой, где сержанты намеренно унижают новобранцев. Он имел в виду нетерпимость часто низкооплачиваемых и чрезмерно загруженных работой продавцов и представителей сферы обслуживания, а часто и просто ленивых, по отношению к клиентам. Рассказам о том, как можно прождать в ресторане час, прежде чем у вас примут заказ, потом полчаса ждать его исполнения, а потом услышать, что этого блюда не имеется в наличии несть числа. В Ташкенте одна пожилая женщина рассказывала мне, как отстояла длинную очередь к мясному прилавку, а потом минут пять ждала, пока мясник болтает о спорте с приятелем. Когда она спросила, чтобы он отрезал ей кусок мяса, то он с ворчанием спросил ей, не хочет ли она, чтобы он его разжевал и положил ей в рот. Стереотипы по поводу продавцов настолько устойчивы, что ведущий советский комик Аркадий Райкин всегда срывает аплодисменты с помощью зарисовки о советской продавщице, которая полностью игнорирует очередного советского Каспара Милктоста [5] с просьбой подобрать ему подарок для дамы среднего возраста и настаивает на том, чтобы тот купил игрушечную пушку. Отношение продавцов к покупателям является неотъемлемой частью советской торговли. «Продавщица думает: вас много, а я одна, куда мне торопиться? В любом случае подождёте. И она права, конечно же, куда же ты пойдёшь, чтобы получить нужное?»

Во многих магазинах покупатели лишены доступа к товару на полках за спиной продавца и вынуждены ждать, пока их обслужат. Исключением являются хлебные магазины. В таких магазинах для покупателей положена вилка, чтобы пробовать, не чёрствый ли хлеб. Но в больших универмагах покупателей допускают лишь небольшими контролируемыми группами в огороженные верёвками секции, где продаются женские пальто, детская обувь или спорттовары. Внедрение магазинов самообслуживания начинает менять это заносчивое отношение со стороны продавцов, но клиенты не встретили новшество с распростёртыми объятиями. В двухэтажном продмаге на проспекте Калинина в центре Москвы, например, покупатели привыкли брать расфасованную муку, сахар и макароны, но многие всё ещё предпочитают отстоять очередь и видеть, как продавщица нальёт свежей сметаны [6] в принесённую ими баночку, чем взять расфасованную сметану, что было бы намного быстрее. Многих от таких магазинов отталкивает унизительный досмотр их сумок, призванный предотвратить воровство.

Покупательские испытания русских осложняются также и непредсказуемыми перерывами в обслуживании и закрытии магазинов. Куда чаще, чем в других странах, советские магазины закрываются на «санитарные и инвентарные дни» и торговля в них прекращается полностью. Покупатель может натолкнуться на табличку remont на двери магазина, что на самом деле означает «ушли на бессрочный обед». В провинциальных магазинах двери закрываются просто в зависимости от того, как удобнее работающим в них, несмотря на официальные часы работы. «Они ведут себя как хозяева», – сказала мне одна женщина на Кавказе, когда я поделился с ней своим возмущением по поводу того, что единственный продмаг в округе был закрыт. «Когда они знают, что торговать есть чем, то открывают, а коль товара нет, так нет». Другие заведения планируют свой обеденный перерыв без всякого внимания к клиентам, как например это было сделано в буфете гостиницы «Украина», который закрывался с полудня до двух. В московском Парке Горького заливаются прекрасные ледовые дорожки, по которым можно скользить на коньках между деревьев, но в самое людное время, в воскресенье с 16 до 18 их закрывают. Более того, как я выяснил, билетерши избегают продавать билеты после 15 часов на основании того, что, как пролаяла одна из них, «у вас будет слишком мало времени, чтобы подготовиться». Никакие логические убеждения на неё не подействовали.

Русские удивительно флегматичны по отношению к этому, и на посещение магазинов смотрят обычно как на физический и психологический поединок, подобно тому, как житель Нью-Йорка готовится нырнуть в метро в час пик. Люди врываются в магазины, натыкаются друг на друга с угрюмыми агрессивными лицами, не дают себе труда поблагодарить того, кто придержал им дверь и даже не сторонясь в проходе. Москвичи, закалённые проживанием в мегаполисе, имеют среди других репутацию особенных грубиянов. В прессе периодически появляются статьи об их плохих манерах. При этом русские, такие душевные в личном общении, часто удивляются тому, что иностранцы находят их суровыми и мало улыбчивыми на публике. «Вы должны понять, – говорил мне добродушный седой литературный критик, – что для нас, насколько мы себя помним, хождение по магазинам всегда было борьбой. Жизнь – это борьба. Когда ты стоишь в очереди, ты занят серьёзным делом. Это идёт ещё с военных времён, когда мальчишка, для того, чтобы занять очередь за хлебом, должен был вставать ни свет, ни заря, иначе вся семья останется без хлеба целый день. Конечно сейчас такого нет. Но люди всё равно напряжены, когда делают покупки». И конечно же, ежедневное изматывание, не только от магазинов, но и от работы, питания, других жизненных стрессов, отражается на внешности людей. Они старятся раньше. Многие из моих собеседников в возрасте за 30 лет считают, как я обнаружил, что американцы выглядят на 8-10 лет моложе по сравнению с их советскими сверстниками, а американцы думают, что русские на самом деле на 8-10 лет старше своего возраста.

Одним из позитивных результатов вечных мытарств потребителя является то, что любое незаурядное приобретение холится и лелеется. Русские менее материалистичны, чем американцы и способны испытывать тёплое чувство дополнительного удовольствия и удовлетворения достигнутым по поводу относительно простых вещей. Это чувство у них куда острее, чем удовольствие, которое испытывают от покупок люди на Западе, для которых шоппинг является куда намного более простым занятием.
«В Америке, если ваша жена купила хорошее новое платье, а я это заметила, то скажу: «Ах, как хорошо!!» да и всё, – заметила одна журналистка, побывавшая в США и общавшаяся с американцами. – В Москве, когда мне удаётся достать пару туфель на мой вкус, то это для меня праздник, подвиг, достижение.
Это означает, что я прошла какой-то замысловатый путь к этому результату: возможно через друзей, через взятку продавцу или часами обегала магазины и выстояла в очереди много часов. Заметьте, я сказала: не просто «купила новые туфли», а «достала».
То есть когда я их заполучила, то была ими очень горда.
Друзья мне скажут: «Ого! У тебя новые туфли! Где брала, расскажи?» И это не праздный вежливый вопрос, а настоящий вопрос. Потому что они думают: «Может и мне тоже посчастливится разжиться парой таких туфель?» Американцы просто не могут в это врубиться, да?» И она была права, потому что в глазах женщин, простоявших в очереди вечность я видел триумфальный блеск возбуждения из-за того, что они достали какой-нибудь шиньон или югославский свитер. Это картина, согревающая душу.

Первое отступление переводчика

Я помню какой гордостью светились глаза советских девушек и женщин, когда им с боем удавалось достать сапоги-чулки! Причём буквально через месяц, это чудо-изделие, за которое отдавалась месячная зарплата, начинало шелушиться, трескаться, шло разводами. Именно в СССР, лаковые облегающие сапоги дополнительно обзывались «чулками», хотя на западе они имели другое название «go-go». Такую модель сапог придумал Ив Сен Лоран (хотя подобные сапоги выпускались и Пьером Карденом и другими модельерами), который впервые продемонстрировал их в 1963 году. Со временем через страны соцлагеря, говорящее название того, чем был этот союз стран, особенно через Чехословакию, эти сапоги попали и в СССР, где быстро завоевали популярность модниц.

И тем не менее, для многих русских другие элементы экономической жизни компенсируют недостатки их потребительской системы и заставляют предпочесть их социализм более свободному, но менее надёжному стилю жизни западного обывателя. Экономический кризис, случившийся на Западе в 1970х годах, побудил их в последнее время с бòльшим доверием относиться к своей собственной системе, несмотря на все их недостатки.
Инфляция, выражавшаяся в двузначных цифрах, безработица, дороговизна жилья, медицинского обслуживания и высшего образования в Америке, приводили русских в изумление, когда они об этом узнавали. Для многих преимущества недорогого жилья, бесплатной медицины, субсидируемого университетского образования и гарантированное рабочее место – прежде всего именно гарантированное трудоустройство – перевешивали  выгоды рыночной экономики.
Я помню, как однажды ужинал в доме одного эколога, который был почитателем коротких рассказов О.Генри и пел для нас с Энн под гитару песни про Волгу, прежде чем не зашёл разговор об экономике. «Мы знаем, что наша жизнь будет похуже американской – сказал он, – но нам тут не нужно откладывать на случай потери работы. Я приношу домой зарплату, отдаю Любе, а она ведёт хозяйство. О чём мне беспокоиться? Денег хватает. А вам нужно экономить. Вам нужно создавать запас, потому что вас в любой момент могут уволить, и вы должны думать о пенсии. А мне не нужно. Мне вообще не нужно тревожиться ни о чём. Специальность у меня есть и те же деньги, 220 в месяц, я получу где угодно, без проблем. Я могу рассчитывать на свои 220 рублей. Вот что составляет большую разницу: я не думаю о своём будущем, а вы о нём думать должны!»

Эти мысли высказываются и повторяются изо дня в день в прессе и практически всякий раз, когда русские встречают людей с Запада, особенно американцев. Они имеют смысл, особенно в том, что касается безработицы. Советская статистика, говорящая о социальном обеспечении, выглядит всегда внушительно, хотя реальность, стоящая за цифрами, на самом деле куда менее замечательна. Власти любят, к примеру, говорить о том, что ежегодно 20 миллиардов рублей идёт на пенсии. Но когда ты обнаруживаешь, что эта цифра распределяется между 41,5 миллионами пенсионеров, то она оказывается равной 40 рублям ($53) в месяц, что на самом деле ниже официальной черты бедности в СССР. На практике многие бабушки с дедушками имеют подушку безопасности в виде совместного проживания со взрослыми детьми, а многие и продолжают трудиться после выхода на пенсии на таких низкооплачиваемых работах, как сторожа, уборщицы, лифтёры, гардеробщицы или горничные, и правительство это поощряет. Но ведь в конечном итоге это не есть уход на пенсию [7] в полном смысле этих слов.

Отступление переводчика

Моя мама начала работать ещё в войну, в 16 летнем возрасте, списчиком вагонов в эвакуации из Петрозаводска в Архангельской области, в Мудьюге. Когда вышла на пенсию, проработав больше сорока лет делопроизводителем в железнодорожной санэпидстанции отделения Октябрьской дороги, вынуждена была работать в маленьком магазине уборщицей. Пенсию ей “отвалили” рублей 60 в месяц, если не ошибаюсь. Потом её из этого магазинчика уволила продавщица и пару лет присваивала зарплату, естественно, не прибираясь совсем или кое-как. Мама узнала это лишь много лет спустя случайно, потому что та дура похвасталась по пьянке какой-то знакомой. В маленьком городе все друг друга знали, знакомая маме и рассказала. Многие, да почти все, кому позволяло здоровье и была возможность трудоустройства, работали, чтобы дополнить нищенскую пенсию…

Подобным же образом инфляция, поразившая в последние годы западную экономику, не затронула экономики советской. Но эта последняя совсем не так прочно защищена от неё, как утверждают официальные лица. Верно, что транспорт русских по-прежнему субсидируется и проезд в метро стоит те же 5 копеек (примерно 6,5 цента) что и 20 лет назад. Квартплата в государственном жилье фиксирована и очень низка: 6-8 рублей ($8-11) в месяц за две комнаты, кухню и санузел с ванной. Пол литра молока стандартной жирности стоят 16 копеек (примерно 35 центов за четверть галлона (0.95 литра). Картошка в госторговле стоит всё те же 10 копеек за кило (примерно 6 центов за фунт). Потолок цены на говядину установлен в 2 рубля за кг ($1,20 фунт). Проезд дёшев. Русский может преодолеть расстояние в тысячу миль и заплатить 50-60 рублей ($66-80) за билет на поезд или самолёт. Гостиничный номер, обычно на несколько гостей, стоит рубль-два за ночь. Субсидируемые путёвки очень дёшевы: 120 рублей ($160) за 26 дней с полным пансионом в скромном доме отдыха.

За смену в пионерском лагере продолжительностью три с половиной недели родители платят 9-15 рублей ($12-20) на ребёнка. Но проблемой является наличие мест в гостиницах, билетов на поезд и путёвок.
Более того, в последние недели моего пребывания в Москве в конце 1974 года, обычные люди жаловались в частных разговорах, что потребительские цены выросли с 1970 года на 0,3 процента. Одна женщина средних лет сказала, что то, что стоило несколько лет назад пять рублей, теперь стоит семь. Другая женщина-лингвист заметила, что для того, чтобы накормить и одеть-обуть семью из четырёх человек с двумя растущими сыновьями она стала тратить чуть ли не в два раза больше, чем в 1970м. Врач оценил рост цен в скромные 20 процентов, не больше. Некоторые западные экономисты считают, что инфляция в Советском Союзе составляет 5% в год [8].
В нескольких случаях цены росли открыто. В 1973 году они удвоились за ночь на такие «предметы роскоши» как икра, копчёная лососина, меха и драгоценности, хотя цены на некоторые марки телевизоров и радиоприёмников снизились примерно на 20%.

Отступление переводчика

Мы купили первый в нашей семье телевизор телевизор “Темп” (на снимке) ещё до этого понижения цен. Году, может в 1969-1970. Он стоил 415 рублей, что для нашей семьи было целым состоянием. Экран казался огромным! Продавец утверждал, что партия была выпущена на экспорт и поэтому аппарат очень надёжный. И действительно, он прослужил лет 10 без ремонта и был сменён на какой-то цветной телевизор, который то и дело ломался. В этом телевизоре я умудрился, в отличие от 99% взрослого населения СССР не посмотреть полностью НИ ОДНОЙ СЕРИИ “17 мгновений весны”. Просто когда все садились за эту церемонию, я брал велосипед и уезжал кататься по пустынным улицам города. Их словно метлой выметало на час или сколько там серия шла. Почему я так поступал, наверное не мог и сам сказать себе чётко, но мне было просто не интересно. Или чувствовал, что всё враньё. Или дядька мой, который всю жизнь оттрубил в КГБ, заметил за пьяной беседой как раз когда кино пошло, а он приезжал каждый год и в первый день покупал ящик водки (24 бутылки) на весь период отпуска из расчёта по бутылке в день, и это он пил только дома, не считая добавлений где-то на стороне, сказал, что такого в жизни не бывает и если шпионов и вербуют, то только из тех, кто родился и вырос ТАМ, иначе этот херов агент проколется на какой-нибудь мелочи типа станет крутить сигарету, растирая табак, как в каком – то фильме с Олегом Далем, и завалит всю малину. В общем убедил.
А вот “Сагу о Форсайтах” смотрел всю, не отрываясь. Великий фильм был. С Эриком Портером в роли Сомса… Жаль его сейчас нет качественного в сети, очень бледная копия только имеется. Update от 26 июля 2022 года.

Одно время в Ютьбе была выложена полная версия сериала в хорошем качестве и я даже потрудился сделать три поста, вот первый, с эпизодами 1-26 в этом блоге. Сегодня захотел дать на них ссылку и обнаружил, что видео в сети больше нет, так как правовладелец Уорнер Брос вынудил Тьюб снять его оттуда: This video is no longer available due to a copyright claim by Warner Bros. Entertainment

Но более частой практикой является простая замена товара на новый, чуть выше качеством или без улучшения оного, но стоящего дороже и изъятие из продажи прежнего наименования. Другой формой инфляции является нехватка продуктов, вынуждающая людей идти на колхозный рынок, где цены на мясо и овощи, не регулируемые сверху, стоят намного дороже. В 1970 году это универсальное мерило стоимости в России, которым является водка, вдруг замысловатым образом подорожала. Знаменитые старые сорта её типа «Столичной» за 2 рубля 87 копеек за поллитровку исчезли из продажи, (чтобы пойти на экспорт), а взамен появилась новая водка, грубее на вкус, уже по цене 3 рубля 62 копейки.

Отступление переводчика

Эту водку я помню хорошо, только её в студенчестве (1973-1978) и пили. Называлась она в народе “коленвал”, почему, станет ясно, если посмотрите на буквы. В принципе редкая неделя обходилась без бутылки – другой, помню, что старшие товарищи типа Вити Гундалова и покойного Андрюши Гусева пили вообще чуть ли не каждый день. После определённой дозы непременно переходили на английский. На период сессии объявлялся “сухой закон” на пару недель, и язык всегда все сдавали на пятёрки. Это считалось делом чести у парней на инязе. Андрюша Гусев как-то получил наследство тысяч в пять-шесть от умершей бабушки. Снял все деньги со счёта в сберкассе, положил в пакет из коричневого картона производства Сегежского ЦБК за 4 коп. и пришёл с ним к нам в комнату общежития. Квасили, наверное, неделю. На эти деньги в 1974 году можно было машину купить. Конечно, пропил он тогда лишь малую часть. Но никто, заметьте, не грохнул, не дал по голове, чтобы ограбить парня. Он был довольно тщедушен. Как – то даже и не удивились. Не было такой уж страсти к деньгам. Но я говорю исключительно об обстановке в общежитии иняза Карельского пединститута. В других местах я бы не поручился за целость Андрюшиных денег.

В 1974 году старый «Жигуль» первой серии (советская версия Фиата 124) стала постепенно заменяться «тройкой» (Фиат 125). Новая машина обладала чуть большей мощностью, имела немного улучшенную отделку салона, индикаторы открытых дверей, побольше хромированных деталей плюс ещё несколько незначительных изменений. Но рост цен заставил бы облизываться от зависти как итальянских, так и американских автомобилестроителей: прежняя машина стоила $7333, а новая – $10000. Единовременное повышение цены составило 36 процентов.
                                                               
Более обиходные товары типа пищевых продуктов или носильных вещей, таких как носки или мальчиковые куртки подвергаются таким же ценовым махинациям. Одна домохозяйка, говоря о курах, сообщила мне: «Самые дешёвые виды бройлеров исчезли из продажи. Теперь нужно выбирать между подорожавшими курицами за 2 рубля 65 копеек килограмм (($1,59 фунт) или импортными венгерскими или датскими, которые дороже, или, если уж совсем некуда деваться, брать потрошёных кур за 3,40 кило ($2,04 фунт). Так тут главным образом идёт инфляция. Что подешевле, того не найдёшь. По средним ценам товара мало, а на прилавке только то, что дорого. Так что вроде цены не растут, а стоимость жизни увеличивается».

Одной из жизненно важных сфер, в целом не подверженных инфляции, является медицинское обслуживание. Свобода от оплаты неподъёмных счетов, особенно в период их космического роста в США, является одним из предметов законной гордости советских людей.
Мой личный контакт с советской медицинской системой был ограничен парой визитов в клиники, предназначенные для исключительного обслуживания иностранцев. Наши дети однажды проходили медицинский осмотр в клинике для дипломатов, полинявшем здании бежевого цвета в центре Москвы, куда люди приносили свои «анализы» в лабораторию, открытую час в день, в баночках из-под Nescafe, бутылочках из-под воды и в прочих разношёрстных склянках (поскольку специальных медицинских сосудов не предусматривалось). Для полного медосмотра требовалось приходить несколько раз. Но доктора, все они были женщина средних лет, были очень приятны в обиходе и казались компетентными, так что Энн была под сильным впечатлением от тщательности медицинского осмотра.

В моих поездках по Центральной Азии и по другим местам я был поражён общими успехами советской медицины, казавшейся мне одним из самых поразительных достижений системы за последние полвека, с тех пор как Ленин объявил, что «либо вошь победит социализм, либо социализм победит вошь». Эпидемии практически исчезли. Детская смертность приблизилась к уровню 15 наиболее развитых стран. Продолжительность жизни равнялась 70 годам. К 1970 году Советский Союз обладал высочайшим в мире соотношением врачей по отношению к численности населения – 23,8 врача на 10 000 человек (по сравнению с 15,8 в США) и насчитывал больше больничных коек, чем Америка (10,6 против 8,2 на тысячу человек, хотя одной из причин этого была госпитализация таких больных, которые в США лечились амбулаторно, например, хронических алкоголиков). По западным подсчётам Кремль тратит 5-6% валового национального продукта на медицину по сравнению с 7 процентами в Америке [9]. Советские официальные лица без устали повторяют, что защищённость от финансового краха в случае проблем со здоровьем является одним из самых важных и популярных аспектов системы. Знакомые мне русские не раз упоминали о случаях с людьми скромного достатка и положения получивших практически даром такую медицинскую помощь, которая была бы безумно дорога на Западе, включая операции и лечение в самых престижных университетских клиниках, находившихся вдали от места жительства пациентов.

Но в частном порядке многие русские жаловались мне на то, что система здравоохранения, как и всё остальное на потребительском рынке, страдает от того, что врачи изнурены переработкой, что лекарств не хватает, оборудование старое и в целом медицинское обслуживание не очень качественное. В основном они ругали правительство за то, что докторам и прочему медперсоналу, большинство из которого составляют женщины, платят мало. Практически те находятся внизу тарифной сетки, получая от 100 до 130 рублей ($133-173), то есть меньше, чем средний рабочий завода. Диссидент-физик Андрей Сахаров оценивал качество советского медобслуживания как «очень низкое» и послал жену за границу лечить глаз.

Глава советской Академии наук Мстислав Келдыш пользовался услугами американского специалиста, чтобы лечить сердце. Другой хорошо известный учёный осторожно выразился в отношении советской системы здравоохранения таким образом: «Местами. Некоторые врачи, некоторые больницы хорошие. Другие неважные. Угадать, будут вас лечить хорошо или плохо невозможно. Конечно, я говорю о Москве. За её пределами, по всей стране, всё обстоит хуже».
Один советский учёный – медик, эмигрировавший в Америку в 1974 году, проработав в одном из ведущих московских медицинских учреждений, хвалил русских докторов как «более человечных» по сравнению с нацеленными на прибыль частными американскими практиками и поддерживал концепцию общественной медицины. «Но вы не можете представить, насколько низким является общее качество медицинского обслуживания, – сказал он. – В Рязани (городе с 400 000 населения), где я вырос, оборудование в больницах очень плохое. Самых простых вещей, например лекарств, не хватает. Квалификация врачей намного ниже, чем в Москве. Но самой большой проблемой в системе является неважная организация и плохое обслуживание со стороны младшего медицинского персонала. Медсёстры очень плохо проводят стерилизацию инструментов. После операций даже в нашем институте, одном из ведущих в стране, мы имели не раз случаи сепсиса, нагноений и инфекций. Сами сёстры недостаточно соблюдают гигиену. Совершают ошибки при операциях. Директор нашей клиники, случалось, очень сердился, потому что он делал блестящую операцию, а потом видел, что внесена инфекция. Очень часто. Знаете, средний медицинский персонал оплачивается плохо, он ненадёжен и некомпетентен. Однажды в Харькове у меня случился приступ аппендицита и понадобилась операция в обычной районной больнице. Вы не можете себе представить, как грязно там было. Простыни были серыми от долгого употребления. Одежда на медработниках была далеко не чистой. Обо мне заботились отдельно, потому что я был из важного московского института. И всё равно внесли инфекцию, как и другим. Я видел, как мужчина умер после операции аппендицита вследствие такой проблемы».

Отступление переводчика.

Аппендицит мне вырезали в городской больнице г. Сортавала, когда мне было лет 13 и оперировали, конечно же, под местным наркозом, который потом отходил, доставляя нехилые боли. Никогда не забуду фразу женщины-хирурга во время операции: «А теперь втяни животик, нужно заправить кишочки». Я был в полном сознании всё время операции и даже ко-что из того, что делалось с «кишочками» мог наблюдать на отражении хирургического абажура. Наркозом служила новокаиновая блокада. Может это и хорошо – я не терял сознания и вообще, насколько помню, было просто любопытно. К счастью, больше столкновений с советской медицины у меня не было в молодые годы, если не считать наложения швов на разбитый хоккейной клюшкой рот, выковыривания свинца из “огнестрельной раны левой кисти” с последующим опять же зашиванием раны, и некоторых других пустяков. В 1990е, точнее в 1996м зато хлебнул по полной, вплоть до лапароскопической операции, но это – другая история, происходившая не в советское время.

Когда в 1970е годы советские врачи стали эмигрировать в числе других  евреев, как американские, так и израильские врачи стали помогать им приспособиться к требованиям зарубежных медицинских систем и, к своему удивлению, обнаружили что ни менее квалифицированы, чем ожидалось. «Разрыв был огромен, – сказал мне один из нью-йоркских врачей, помогавших перестроиться советским специалистам. Другой врач был поражён, узнав, что женщина-врач из ведущей ленинградской клиники не знала как пользоваться отоскопом, прибором для осмотра ушей, а когда её спросили, как она узнавала, есть ли в ухе инфекция, та ответила: «Нас учили потянуть за мочку уха и если ребёнок плакал, то значит инфекция есть».

Отступление переводчика (не личное).

Интересно, что когда я искал, что у Хедрика Смита переведено на русский, то сделал закладку одной пропагандистской статьи какого-то Беляева. Он писал под “броским”, как ему, наверное, казалось, заголовком “Вся чернильная рать“, в том числе и про книгу “Русские”. Цитирую:

Семидесятые годы — особенно вторая их половина — оказались на редкость «урожайными» по части производства громадной массы различного рода опусов — от романов до кинофильмов — о некоем «коварстве» советских людей, об их неистребимой «приверженности» шпионажу против Америки, о некой вожделенной мечте советского человека, который якобы спит и видит, как бы половчее да повнезапней десантироваться на Американский материк, взорвать Белый дом и установить власть Советов в США… Назовем, к примеру, романы Форсайта «Дьявольская альтернатива», Смита «Парк Горького», книги журналистов Гедрика Смита «Русские», Роберта Кайзера «Россия. Народ и власть», Елизавет Понд «Ярославский вокзал» и другие, сотни страниц которых наполнены враньем и самой оголтелой антикоммунистической и антисоветской пропагандой.

Я с интересом пролистал всю статью, выхватывая взглядом про Хедрика. Что любопытно, цитат, конечно, с гулькин нос. Всё положительное, что Хедрик Смит пишет о советской медицине, конечно, выпущено. А вот про отоскоп оставлено. И я просто делаю копипасту, чтобы вы насладились слогом:

Г. Смит иллюстрирует подобные «жалобы» ссылкой на некоего безымянного врача из Нью-Йорка, который будто бы рассказывал Смиту о своем опыте общения с советским коллегой, стажировавшимся в одной из детских клиник Нью-Йорка и не знавшим, как пользоваться отоскопом — инструментом врача-отоларинголога, применяемым для исследования уха. Удивленный американский врач спросил якобы у советского стажера: как же тогда в Советском Союзе определяют, здоровое или больное ухо у ребенка? И услышал он, по словам Смита, поистине потрясающий ответ: «Нас (то есть советских врачей. — А. Б.) учили потянуть за ухо ребенка, и если он заплачет, значит, ухо больное». Подобную, извините, брехню преподносят широкому американскому читателю сегодня, в последней четверти XX столетия! Преподносят в явном расчете на абсолютную неинформированность американского обывателя о реальной постановке народного здравоохранения в СССР и уровне квалификации советских врачей. Скажем прямо, подобного рода «клюква» встречается в американской прессе разве только в изданиях самого оголтело-реакционного толка.

То есть, даже если допустить, что Смит выдумал про тягание мочки уха в качестве диагностического прибора, хотя зачем ему это нужно я решительно не понимаю, то передёргивания дикие, как и во всей статье: у Хедрика в оригинале, который я только что перевёл, речь идёт об американских специалистах, помогавшим массово эмигрировавшим советским врачам-евреям, ведь не секрет, что изрядная доля их предпочитала из Вены отправиться в США, а не в Израиль. У Беляева же говорится про какого-то мифического “советского стажёра”. Кто, когда, посылал советского врача “стажироваться” в Нью-Йорк в 1970е?

Гинеколог из Восточной Германии, с которым я познакомился на Кавказе, проработавший там к тому моменту три года, был согласен с такой американской оценкой. «Советы пытаются изо всех сил пропагандировать достижения своей системы здравоохранения, – говорил он мне, – но я работал в их больницах и на их «скорых» и могу сказать, что лечение не очень хорошее. Лекарств и лечебных средств очень мало. Необходимого оборудования не хватает. Конечно, у них есть исследовательские институты и спецбольницы вроде кремлёвской клиники для важных персон и те, возможно, стоят на одном уровне с вашими американскими больницами и специалисты там хорошие, как и снабжение. Но мы в Восточной Германии, скажем так, лет на 15 отстали от вас в том, что касается общего качества медобслуживания, а русские находятся далеко позади нас. В обычные больницы и поликлиники правительство просто вкладывает недостаточно средств. Скорые слишком долго едут к больным. Часто их вызывают ради пьяных, а пациент с сердечным приступом ждёт два часа. Больницы переполнены. Палаты теперь делаются маленькие, скажем, на шесть человек, но я видел, что на самом деле больных в палатах больше. Обстановка не из приятных. Питание плохое. Большинство посетителей приносит своим родственникам поесть и платит или дают подарки с тем, чтобы saniturki [4] регулярно меняли постельное бельё и наводили чистоту».
Перенаселённость палат и задержки с госпитализацией упоминались многими. «Что касается неотложной помощи, то с попаданием в больницу препятствий нет, устраивают туда сразу же, – сказал московский врач. – Но на запланированные (не срочные операции), связанные с хроническими заболеваниями и, следовательно, подпадающими под расписание, проблемы существуют везде». Инженер из Молдавии сказал мне, что ждал несколько месяцев полостной операции в Кишиневе. В московском институте сердечно-сосудистой хирургии «три года, даже пять лет» ожидания не являются исключением по словам одного учёного. В менее престижных учреждениях этот период короче, но тоже значителен.

Врач из ГДР в ответ на моё замечание о хорошем обслуживании в клинике для дипломатов сказал: «У вас специальная больница (для иностранцев), где обслуживание намного лучше, чем больницах для обычных русских». И даже при этом я знал пациентов с Запада, лечившихся там и раздражённых антисанитарными условиями. Некоторые из них были удивлены информацией о том, что при несложных операциях типа абортов или удаления аппендикса русские врачи предпочитают использовать новокаин, а не общую анестезию, и что почти всё лечение зубов, за исключением удаления, проводится без наркоза.
Дешевизна медикаментов, часто они стоят доллар за рецепт, является одним из больших плюсов системы, но постоянная их нехватка часто сводит это преимущество на нет. Это – одна из тех проблем, на которую русские жалуются совершенно открыто. Даже пресса периодически отчитывает фармацевтическую промышленность за нехватку обычных лекарств или медицинских ингредиентов типа нитроглицерина для сердечников, настойки йода, перекиси водорода, новокаина, даже аптечек скорой помощи и жгутов, не говоря уже о сложных антибиотиках. Один из врачей сказал мне, что существуют постоянные инструкции не выписывать лекарства, если доктор знает, что его нет в продаже. Как и многие иностранцы в России, я часто слышал просьбы от российских друзей срочно достать какое-нибудь лекарство, недоступное в Москве ни за какие деньги. И тем не менее, для большинства русских улучшения по сравнению с прошлым перевешивают такие проблемы. Они рассматривают систему бесплатного медицинского обслуживания в качестве одной из самых положительных черт советского социализма.                            

Для советского потребителя жильё, возможно, ярче всего иллюстрирует причудливое сочетание триумфа и трагедии. Достижения в жилищном строительстве, достигнутые в последние годы, были огромными. И тем не менее его нехватка поразительна. За двадцать лет, прошедших с 1956 года, государством, индивидуальными застройщиками и жилищно-строительными кооперативами было построено примерно 44 миллиона жилищ. Больше чем в любой стране мира [11].

В первой половине этого десятилетия 35 миллиардов рублей (почти $48 миллиардов) было выделено на жилищное строительство, и только на один 1975 год поставлена цель улучшить жилищные условия 11 млн. человек, при этом более половины из них должны получить жильё в новых домах. Визуальный эффект от советской жилищной программы поразителен. Люди с Запада, приезжающие в СССР после десятилетнего перерыва, видят на окраине Москвы и других крупных городов ряды домов, изготовленных из произведённых на заводах панелей, возвышающихся на высоту 9-11 и даже 14 этажей. Однообразие архитектуры этого жилья и совершенно нечеловечные размеры зданий поразительны, а внутренности намного скромнее грандиозных фасадов. Но размах строек сильно впечатляет. Повсюду, куда я ездил, я встречал учёных, инженеров, рабочих и учителей, хвалившихся своими новыми квартирами. По западным стандартам они скромны, но светлы и достаточно просторны для того, чтобы придать новую перспективу тем, кто годами ютился в переполненных коммуналках, деля кухню и санузел с четырьмя – шестью соседскими семьями. «Вы не можете представить, какое важное изменение происходит в жизни людей» – сказала учительница средних лет.
И тем не менее, недостаток жилья столь болезненно велик, что западные экономисты типа Гертруды Шредер утверждают, что население Советского Союза «является самым необеспеченным жильём среди крупных стран Европы – и даже по сравнению с советскими государственными стандартами минимальной обеспеченности, необходимой для здоровья и человеческого достоинства». Русские «санитарные нормы» для жилья были разработаны в 1920 году и рассчитываются по девять квадратных метров на человека, то есть равняются  комнате три на три метра. И вот уже спустя полстолетия Генри Мортон, американский эксперт по советскому жилищному строительству, обнаружил, что «подавляющее большинство советских людей в городах не обеспечена нормой жилья 1920х годов».
Более 25% из них, как неохотно допускает официальная статистика, а западные специалисты считают, что их число достигает трети, по-прежнему живут в коммунальных квартирах. В 1972 году средний городской уровень обеспеченности  жильём по стране равнялся 7,6 кв. метрам, то есть примерно трети от американского среднего и половине западноевропейского уровня. А внутри советских городов Москва и столицы прибалтийских республик Таллин и Рига идут намного впереди менее развитых республиканских столиц Центральной Азии и Кавказа типа Ташкента, Еревана или Душанбе. Измерение этой проблемы во многом является более человеческим, чем статистическим. Для того, чтобы проиллюстрировать её, мои московские друзья одним пасмурным ноябрьским днём повезли меня в старый квартал неподалёку от Ржевских бань, чуть в стороне от проспекта Мира.

Я увидел, как сотни людей ходят по кругу с самодельными плакатами, подобно демонстрантам протеста. Обмотанные шарфами, руки в карманах, картонки прицеплены на кожаные куртки  и пальто. Время от времени кто-то останавливается в паре или тройке, спокойно беседует о чём-то и продолжает молчаливое шествие. Несмотря на внешнее сходство – это не демонстранты, а ходячая реклама. Москвичи рекламируют обмен квартир в надежде улучшить свои жилищные условия. Одна приятная молодая пара подошла к нам и предложила «размен». Они меняли четырёхкомнатную, большую по советским стандартам квартиру на две меньших, потому что хотели разъехаться с родителями одного из супругов. Пожилая женщина пыталась уговорить мужчину в тёмной шляпе взять комнаты в двух разных коммунальных квартирах в обмен на его отдельную квартиру, где кухонька, ванная и туалет подразумеваются автоматически, в отличие от коммуналки. Все по умолчанию понимают, что столовых не существует и что гостиная часто превращается ночью в спальню. Четыре человека: пара, их ребёнок и babushka, живущие в двух комнатах – это стандарт и такие условия даже считаются хорошими, если комнаты достаточно просторны. В то воскресенье сделок было мало. В основном приценивались, расспрашивали, спорили, отклоняли предложения и продолжали ходить по кругу. Однако в дальнем конце пространства явно происходило действие. Студенты и один военный толпились вокруг нескольких хозяев, предлагавших для сдачи небольшую квартиру, комнату или даже койку. Одна молодая женщина, окружённая многочисленными претендентами, предлагала комнату в центре и уже отказала майору, очевидно боясь, что к нему въедет жена и ребёнок откуда-то из дальнего гарнизона. Как она сказала, для этого её квартира слишком мала. Высокий крепкий мужчина с кудрявыми седыми волосами и толстой синей куртке вызвал оживление, предложив двухкомнатную квартиру в старом доме с газовым отоплением.
«Вода и туалет – на дворе», сказал он. Два молодых человека сразу же отошли.
«Кому это нужно?», с выражением отвращения на лице сказал один из них.

Но одну женщину средних лет это обстоятельство не остановило. Она хотела квартиру для своей дочери и её подружки, студенток медицинского факультета. «Очень хорошие девочки, круглые пятёрочницы», – убеждала она сдающего квартиру.
«Да мне всё равно, отличницы они или троечницы, – возразил мужчина. – Не хочу студенток, они превратят квартиру в общагу».
«Вы хотите семейных?» – спросила шатенка, стоявшая на некотором отдалении от группы, окружавшей седовласого мужчину и, когда он утвердительно кивнул, она громко прокричала через плечо: «Kotik, иди сюда». Все рассмеялись. Это ласкательно-уменьшительное обращение значит «маленький кот». Котик подошёл и оказался темноволосым кудрявым парнем лет 25. Последовал обмен вопросами и ответами. Затем уже хозяин стал допрашивать кандидатов на его квартиру.
«Вы кто по профессии?» – спросил он.
«Аспирант», ответил Котик.
«Прописка московская есть?» обеспокоенным тоном спросил седовласый, очевидно не желая ввязываться в долгий и, как правило, безуспешный процесс регистрации будущих съёмщиков в сдаваемом жилье.
«Да, временная», – заверил Котик.
«А у вашей жены?», спросил хозяин, осматривая молодую женщину.
«А я не его жена» – простодушно ответила та.
«Ну как насчёт её прописки?», спросил мужчина, больше заинтересованный в официальных документах, чем в личных отношениях.
«У неё московская прописка, – заверил хозяина Котик. – Сколько за квартиру?»
«Пятьдесят рублей в месяц, плата – за год вперёд» – уверенно отчеканил седоволосый мужчина. Сумма втрое превышала цену подобного жилья в новом доме со всеми удобствами, которых не было в предложенной квартире. Но квартир  настолько не хватает, что пара радостно взяла её даже без предварительного осмотра. Они ушли, чтобы заполнить необходимые бумаги.
Квартирная биржа у Ржевских бань является одной из 30 подобных в Москве и одной из сотен в стране с населением в 250 миллионов человек. Во многих городах, как и в Москве, выпускаются местные бюллетени обмена квартир. Люди стали экспертами чтения между строк, отделяя менее привлекательные «хрущёвки» с плохой звукоизоляцией от более современных квартир. «Избегайте верхних этажей, крыши обычно текут, – посоветовал один московский охотник за квартирами, – как и квартир на первом этаже, где больше шума и всё, что происходит в вашей квартире видно в окнах. Квартира с телефоном имеет преимущество, потому что получить линию практически невозможно. Проверьте, есть ли в квартире мусоропровод».
Обмены могут происходить месяцами, в течение которых перебираются различные варианты требований, предъявляемых к квартирам: они должны отвечать условиям обеспеченности квадратными метрами, диктуемым правительством. Они могут вовлекать в свой круговорот «музыкальных стульев» пять, шесть, семь, а иногда и дюжину семейств. 
Один мой знакомый, худощавый, но жилистый подпольный художник, искал, после рождения второго ребёнка, более просторную квартиру. Они с женой вели безуспешные поиски в течение нескольких недель. Убедили своих хорошо обеспеченных родителей выставить на обмен их четырёхкомнатную в надежде разменяться на две трёхкомнатных. Но эта надежда тоже не оправдалась. В конце концов они нашли трёхкомнатную квартиру, но в коммуналке, где жили ещё две семьи и одинокий старик. Тогда художник с женой стали помогать этим людям организовать свои сложные обмены. Когда сделка была, наконец, совершена, в неё были вовлечены шесть квартир и восемь семей. Старику, которому не очень нравился новый вариант, было заплачено 500 рублей, чтобы он согласился переехать. Потом надо было утвердить обмен у городских властей, которые под лупой рассматривали, чтобы не был нарушен ни один из пунктов витиеватых ограничений, касающихся максимума и минимума норм жилплощади, с учётом  разных категорий жильцов (учёным, некоторым чиновникам и инвалидам войны положены особые льготы, и т.д.) А милиция должна была проверить, чтобы все были законно прописаны в Москве и провинциалы не проникли в столицу.

Иногда обмен заканчивается не так радужно. Известный писатель Юрий Трифонов написал роман «Обмен», рассказывающий о том, на что идут люди в поисках дефицитного жилья. В этом романе сын и невестка уговаривают мать мужчины, умирающую от рака, переехать из квартиры, где она прожила всю свою жизнь, прежде чем она отдаст концы, и квартира останется государству. Другие писатели и просто частные лица возлагают вину за большое количество разводов в Советском Союзе на нехватку жилья, являющуюся одной из самых высоких в мире.

Ленинградский сценарист отразил в душещипательной драме «С любимыми не расставайтесь», агонию супружеской пары, прошедшей процедуру развода и вынужденной жить в одной квартире, потому что не могут найти жилья. Мне рассказывали о конкретных случаях из реальной жизни.
Советские демографы считают, что небольшой размер русских городских семей, обычно с одним ребёнком, тоже вызван нехваткой жилья. Пресса часто ругает большую текучесть кадров в советской промышленности, вызванную неспособностью предприятий и строителей предоставить подходящее жильё для своих работников. Часто вопрос дадут ли квартиру стоит у работника на первом месте при трудоустройстве. Мой знакомый инженер-физик ушёл с постоянной работы на полтора года на стройку дома за пределами Москвы, чтобы получить квартиру. Этот способ используется многими для улучшения своего условий. Он жил со своей семьёй из трёх человек в девяти-квартирной коммуналке, где рядом жили ещё 54 человека. В конце концов они получили новое жилище, но обнаружили, что в их квартале новостроек нет магазинов и удобного транспортного сообщения. Его жена сказала мне, что ежедневно им нужно было тратить по два часа в один конец, чтобы попасть на свою прежнюю работу. Года через два она переехала в свою старую коммунальную квартиру, где к тому времени осталось только 27 человек.

Одной из главных причин нехватки жилья является то, что квартирная плата, щедро субсидируемая советским правительством, остаётся очень невысокой. Но основной причиной, несмотря на впечатляющие успехи в строительстве за прошедшие два десятилетия, является печальное наследие сталинских времён, когда жилищному строительству отводилось, пожалуй, самое последнее место в числе задач, стоявших перед государством. Если добавить к этому бурный рост городов и разрушения в Европейской части России, Белоруссии и на Украине во время войны, то вы получите представление об основных факторах, обусловивших то отчаянное положение с жильем, которое сложилось в СССР после войны. Кроме того, значительная часть усилий, предпринятых за последние годы, ушла на то, чтобы решить жилищные проблемы, связанные с ростом населения и его миграцией в города. Если с 1956 по 1975 гг. было выстроено 44 млн. единиц жилья, то население страны за тот же период выросло на 45 млн. человек.
С 1962 года для более обеспеченных семей появился ещё один вариант улучшить свои жилищные условия. Стало развиваться кооперативное строительство посредством правительственных агентств, предприятий, научных институтов и культурных организаций. Общепринятая советская практика требует 40-процентного первоначального взноса и 15 лет на выплату оставшейся части. По мере спроса росли цены. Друзья рассказали, что уютная трёхкомнатная квартира, стоившая 6000-6500 рублей ($8000-8600) в 1966 году, стоит 8500-1000 ($11450-13300) в новом кооперативе. Несмотря на то, что люди на Западе сочли бы эту цену низкой, русские с доходом в 400 долларов на семью или около того, считают её неподъёмной. Кроме этого, кооперативные квартиры доступны только обеспеченным русским и распространяются лишь на три процента городского жилья. [12]
Во многих отношениях ситуация с жильём является типичной для жизни советского потребителя середины 1970х годов. Его уровень жизни значительно улучшается, но не приближается в сколь-нибудь заметной степени к уровню жизни западного человека, тем более американца, с которым русский любит себя сравнивать. Внимание к нуждам потребителей постоянно было низким в первой половине этого десятилетия в силу того, что Кремль стремился к тому, чтобы ничто не мешало его упорным усилиям добиться ядерного паритета с Вашингтоном, строить флот, или продолжать оказывать экономическую помощь арабам. Как мне кажется, на среднего русского руководители смотрят скорее, как на производителя, чем как на потребителя, и если для него делаются послабления, то всегда с задней мыслью: дать стимул к увеличению производительности труда.
Верно и то, что потребительские ожидания русских растут. Но если что и удивляет людей с Запада, так это тот факт, что несмотря на полвека жертв, они не растут ни в более значительной степени, ни становятся более настойчивыми. Несмотря на все проблемы, Кремль никогда не сталкивался с таким взрывом потребительской неудовлетворённости, который поразил, например, Польшу в 1970 году, привёл к свержению Гомулки и вынудил к тому, чтобы польским потребителям были сделаны уступки. Советские руководители, по сравнению с лидерами любой экономически развитой страны, добились куда больших успехов в убеждении своего народа отложить удовлетворение потребностей, довольствоваться малым в обмен на обещание светлого, постоянно пятящегося вперёд, будущего. Советские потребители куда более охотно стоят в очередях как в прямом, так и переносном смысле по сравнению с потребителями других стран. Однажды на Кавказе мы разговорились про автомобили с водителем лет за пятьдесят, возившим нас на длинную экскурсию. Этот человек получал 95 рублей в месяц ($127), отработав шофёром 25 лет. Я спросил его, какой автомобиль, на его взгляд, лучше: «Волга», «Жигули», «ЗИЛ» или «Чайка», а может какой ещё, имея в виду иномарку.

Прежде чем ответить, он начал издалека.
«Победа» была хороша для своего времени -, осторожно начал он. – «Волга» старой модели была хороша в свою эпоху. Но новая её модель лучше.  Ни «Жигули», ни «ЗИЛ» ни «Чайку» я никогда не водил. Техника развивается. Всякая следующая модель – лучше предыдущей. Всё хорошо для своего времени».
Для меня этот ответ прозвучал весьма типично в русском стиле. Он отражал полную неосведомлённость обычного русского человека, особенно в возрасте за 40 лет, в том, что на каждом этапе где-то ещё на свете производились лучшие машины и в то же время некритическое принятие каждой из выпущенных моделей. Молодые интеллектуалы среднего класса могут вожделеть заграничные товары, но простые работающие люди вроде этого шофёра принимают жизнь такой, какова она есть, с незначительными улучшениями. Как ни парадоксально, даже те, кто жалуется на качество советских товаров и на недостатки, через секунду могут сказать, что сейчас живут лучше, чем когда бы то ни было.
«Вам, возможно, трудно будет это представить, но вы должны понять, что большинство людей удовлетворены своей жизнью, – сказал один учёный, сам очень критически настроенный по отношению к советской системе. – У многих из них квартиры в городе, двух или трёхкомнатные, комнаты маленькие. Но эти люди помнят, что их родители жили в деревне, в izbas. Вы знаете, что такое «избы»? Это такие бревенчатые домишки, абсолютно без всяких удобств. И вот теперь они обитают в своих городских квартирах. Они даже не дают себе труда задуматься о том, что улучшения также наблюдаются по всему миру. Они не сравнивают себя с вами. Они сравнивают свою жизненную ситуацию с тем, как они жили раньше, как жили их родители, и видят, что улучшения значительны. Поэтому они довольны».              

---

[1] Так в тексте, видимо, писалось со слуха (прим. перев.)

[2] В. Переведенцев. “Литературная газета”, 24 апреля 1974 года. (прим. Х. Смита)

[3] Эти данные, которые Гертруда Шредер приводит в работе “Soviet Economic Growth and Consumer Welfare: Retrospect and Prospect” (Бюллетень министерства сельского хозяйства. Перспективы торговли продукцией сельского хозяйства, апрель 1974 г.) были подтверждены в исследовании НАТО, проведенном в 1973 году “Economic Aspects of Life in the USSR”, вышедшем в январе 1975 года. (прим. Х. Смита)

[4] Как показывает пояснение к слову, сделанное Х. Смитом, он хотел сказать “штампованные”, как расслышал. (прим. перев.)

[5] Каспар Милктост – персонаж комиксов, выходивших с 1924 года, робкий нерешительный мямля. (прим. перев.)

[6] Хедрик пишет, что продавщица наливала “йогурт”, чего не могло быть в 1970е годы. Такого слова не знали даже в Москве. (прим. перев.)

[7] Хедрик употребляет слово retirement, производное от глагола to retire, первое значение которого «удаляться, уходить, изымать из обращения». Французское (латинскогое) слово pension, англоговорящий, конечно, поймёт, но оно малоупотребительно и означает больше пенсионную выплату, чем состояние нахождения на пенсии (прим. перев.)

[8] Keith Bush. Economic Aspects of Life in the USSR (NATO, Brussels, 1975), p.13. (прим. Х. Смита)

[9] Эти сравнения базируются на работах “Health As a ‘Public Utiliy’ “ и ‘Maintenance of Capacity’ in Soviet Society, Марка Филда (Mark Field), включённых в только что вышедшую книгу под его редакцией Social Consequences of Modernization in Communist Societies (Baltimor, John Hopkins, 1976). (прим. Х. Смита)

[10] Я уже не раз говорил, что Хедрик пишет многие слова, как слышит. Хотя в данном написании слово должно произноситься как «санитёрки», наподобие «турок» ( turks – тёркс). (прим. перев.)

[11] Генри Мортон (Henry Morton) “What Have the Soviet Leaders Done About the Housing Crisis?” В сборнике изд. Soviet Politics in the 1970’s (New York, Free Press), 1974. Стр 163 и далее. Многие статистические выкладки этой главы взяты из Мортона. (прим. Х. Смита)

[12] Как это ни странно, Генри Мортон высчитал, кооперативы частной собственности в сочетании с тем, что подавляющее большинство сельского населения живёт в собственных домах означает, что большинство советских людей живёт в частном секторе, нежели в государственном. (прим. Х. Смита)