Жизнь NALEVO
Воровство, как общественный феномен, является одним из неизлечимых сопутствующих капитализму обстоятельств. Само развитие капиталистического общества сопровождается громадным ростом преступлений против собственности.
Большая советская энциклопедия. 1951 год.
Почти сразу же по прибытии в Россию, я оказался перед гостиницей «Европейская[1]» и пытался поймать такси. Компания «Интурист» заказала его для меня по телефону, но после двадцати минут ожидания результатов этого заказа видно не было. А я уже опаздывал на встречу. Я прошёл дальше по улице, ища глазами остановку такси, и вдруг увидел, как лимузин «Чайка» выехал от здания Адмиралтейства и высадил делегацию высокопоставленных морских офицеров в униформе. Они быстро пробежали, со своими портфелями – «дипломатами» в гостиницу, а шофёр припарковался у тротуара. Поскольку моё такси на горизонте так и не появлялось, я подошёл к «Чайке» и спросил, на своём всё ещё неуверенном русском, где я могу найти поблизости такси.
«Вам куда?» – спросил таксист.
Я объяснил. Мне нужно было попасть в другую гостиницу, и я внутренне готов был идти пешком, только не знал, сколько времени это займет.
«Садитесь – сказал водитель, жестом приглашая меня в «Чайку». Я подбежал к своей переводчице, и мы оба поехали в адмиралтейском лимузине, оценивая роскошь сидений со старомодной обивкой и занавесок с бахромой на окнах.
Моя переводчица сказала: «Вот это и называется получить услугу nalevo». Она пояснила, что водитель не только оказал мне услугу, но и использовал машину, принадлежащую министерству флота, чтобы сделать немножко денег для себя. Nalevo буквально означает «на левую сторону» но выражение больше похоже на идиому «под столом» или «вчёрную».
«А разве его не волнует то, что адмиралы вернутся?» – спросил я.
«У него есть время. Может быть, его даже отпустили на обед, и он распоряжается своим свободным временем, как ему хочется».
Когда мы приехали, шофёр запросил рубль. Это было больше, чем по счётчику на такси, но, как я позже узнал, рубль был минимумом для левых поездок на такси. Высадив нас, водитель быстро отъехал от гостиницы, возможно его ждали другие приработки.
Как любой турист, который оказался вдруг на улице и встретил кого-то, кто пытается продать тебе икону, или нелегально обменять валюту, я подумал, что имею дело с проявлениями мелочной торговли, которой промышляют во всех популярных туристических странах. В России этих дел полно: то какой-нибудь студент захочет купить у тебя диск американской поп-группы или модную одежду прямо на улице, то официант фешенебельного московского ресторана прошепчет, принеся счёт: «Вообще-то это стоит 72 рубля, но если вы хотите заплатить наличными долларами, то с вас 50». Бизнесмен, который взял на себя риск этой операции, положил себе в карман 46 долларов (официально 72 рубля равняются 96 долларам). А официант, имея в виду, что на чёрном рынке доллар котируется один к четырём или выше, сделал 130 рублей. Поэтому я и подумал, что такого рода сделка – тоже часть туристской торговли.
И я вначале не особенно задумался над рассказом одной жительницы Москвы о том, что техник, пришедший, как предполагалось, для первоначального осмотра её холодильника, предложил починить его сразу же. Это избавило её от многомесячного ожидания, а техник положил в карман 30 рублей. Но размах этого явления стал вырисовываться в моих глазах только после того, как один химик, носивший очки в толстой оправе, придававшие ему облик учёного, при всём этом он изготовлял водку [2], сказал мне, что за пять лет ни разу не заправлялся на бензоколонке. Бензин ему привозили. Регулярно, по пятницам после обеда. Водители предприятий и учреждений сами наведывались на стоянки, где автолюбители парковали свои машины. Там они сливали топливо из своих бензобаков в баки частников. Им оно стоило очень мало – сами они заправлялись по субсидируемым государством талонам.
Я выразил удивление в том, что подпольная торговля была такой систематичной и длилась так долго, но мой друг-химик сказал, что в этой акции «не было ничего особенного».
«Все настолько привыкли к этому, что ты просто показываешь два, три или четыре пальца. Это означает, что тебе нужно, соответственно, 20, 30 или 40 литров бензина. Цена на бензин с октановым числом 76 составляет 1 рубль за 40 литров. (12,5 центов за галлон). Бензин водителю не стоит ни копейки, поэтому он получает прибыль в рубль, а мне это стоит примерно треть от цены бензоколонки. Я знал парня, который имел «Москвича» в течение одиннадцати лет и купил примерно 10 000 литров горючего, но ни разу не наведывался на заправку».
Но дело касается не только бензина. Все владельцы гаражей в этой части Москвы озабочены другой головной болью. Их строения были установлены на голой земле без пола и фундамента, а почва на участке была глинистой. Поэтому бетонные полы им, по идее, надо было делать самим, то есть выполнить задачу, которую я бы счёл практически невыполнимой ввиду того, что надо же было покупать стройматериалы в обычных государственных магазинах, где их не никогда не было. Но химик сказал, что у него, как и у других, всё получилось.
«Проще всего поехать на кольцевую, ну, вы знаете, большую автодорогу, которая опоясывает Москву. Остановитесь, прикиньтесь автостопщиком, и ждите машину-бетономешалку. Их всегда полно ездит по кольцевой. Вас наверняка заметит водитель. Вы садитесь к нему в кабину и говорите: «Мне нужен готовый бетон. За сколько продашь?» Цена согласуется, и он везёт товар прямо к моему гаражу. У него в кармане десятка, а у меня – куча бетона и мне его хватит на все мои строительные проекты. Никто ничего не видел. Всем безразлично. Бетон ведь никому, на самом деле, не принадлежит».
Был у меня и другой случай. Мы с Анной обедали как-то у одного молодого биолога и нахваливали парную говядину, которую подала к столу его жена. Мясо было куда лучше того, что обычно продавалось в магазинах. Но он уверил нас в том, что купил его именно в таком магазине за три рубля двадцать копеек кило ($1,92 фунт), то есть примерно за цену на 60% ниже обычной магазинной. Я поинтересовался, как ему это удалось.
«Очень просто, – ответил он. – У меня есть друг мясник в одном из этих магазинов, что расположены в сталинских высотках. Там живут «шишки», и у них хорошее снабжение. После обеда им завозят примерно 25 кило свежего мяса. Я иду в магазин и смотрю, есть ли там хорошие остатки. Если он говорит, что есть, я иду в кассу и выбиваю 20 копеек вне зависимости от количества мяса, которое я должен получить. Потом treshka (эквивалент 5 американских долларов) тщательно заворачивается в этот кассовый чек, и мой приятель отвешивает мне кило первоклассного мяса. То есть я получаю мясо, он – трёшку, а магазин – двадцать копеек».
«Но где мясник берёт мясо?» – спросил я. «Разве ему не надо отчитываться перед начальством?»
«В принципе надо. Но они отрежут кусок там, кусок тут от мяса, которое пойдёт другим покупателям, покупатели получат чуть поменьше, и таким образом они наскребут себе nalevo».
«Они?» – спросил я. – Мне показалось, что у тебя в друзьях только один мясник.»
«Ну, начиналось со знакомства с одним, но теперь они все меня знают. Они все этим занимаются. Я думаю, что у каждого из них по пятьдесят таких как я клиентов».
«А как вы все нашли, что они не прочь?»
«Одна очень хорошая знакомая женщина меня представила мяснику». Помню, она сказала: «Это мой брат, позаботься о нём. А он расхохотался в ответ, видно же было, что я никакой не брат. Но, тем не менее, теперь они все заботятся обо мне, как о брате».
Люди, которые в курсе всего этого, не обязательно заинтересованы только в деньгах и не всегда вовлечены в нелегальный бизнес. Они могут просто порекомендовать друзьям и хорошим знакомым нужные связи, чтобы те получили труднодоступные товары и услуги. Как-то раз мы с Анной с удовольствием присутствовали на обеде, где женой поэта Андрея Вознесенского Зоей подавались редкие рыбные деликатесы и прочие специальные русские zakuski, (блюда, являющиеся основными компонентами русского питания, и куда более значимыми, чем то, что называется французским словом entrée). Вдруг зазвонил необычный телефон Андрея, щебетавший, как птица. Он взял трубку, и стал быстро и напряжённо с кем-то говорить. Потом, закрыв рукой трубку, спросил меня в какой-то момент, не знаю ли я как достать два билета на завтрашний финальный хоккейный матч чемпионата мира, где встречаются команды России и Швеции. И так получилось, что у меня как раз были эти два билета с собой, и я собирался их подарить Андрею, но пока об этом не сказал ему. Он радостно сообщил об этом в трубку и повесил её с улыбкой.
Я подумал, что он сам собирается пойти на хоккей с другом, и был разочарован, узнав, что он собирается отдать эти два билета, очень ценившиеся в Москве в тот момент, женщине, с которой он говорил по телефону.
«Не волнуйся», успокоил он меня. «Мне куда важнее, чтобы эта дама получила билеты в подарок. Знаешь, кто она? Она важнее, чем член правительства. Директор одного из крупнейших московских магазинов. У неё мы закупаем продукты. Всё, что мы едим сейчас, все эти zakuski, которые невозможно просто купить, мы достали через неё. За эти вещи нельзя просто заплатить больше, чем они стоят, и получить их. Она ужасно богата, потому что другие уже переплатили ей, этой даме просто не нужно больше денег. Но она – фанат хоккея. Смогла достать только один билет для мужа. А ей нужно ещё два для неё и любовника. Поэтому для меня тот факт, что я помог ей с билетами – великое дело. Я тебе очень признателен за это». Когда Андрей говорит по-английски, то он подчёркивает и растягивает слово «грейт», которое у него звучит как «греaaaт», когда он говорит о «великом деле» (greaaat thing) или о том, что он мне благодарен (I am graaateful).
Иногда услугу способны оказать не самые высокопоставленные люди, а напротив, занимающие скромное положение. Как-то раз глубокой зимой, когда свежих фруктов невозможно увидеть на столах москвичей, телевизионная журналистка Ирина предложила мне во время нашего разговора на её кухне, роскошное блюдо со свежим виноградом, возлежавшим на нескольких слегка побитых яблоках. Когда я сделал в ответ удивлённое лицо, она сказала, что у неё есть незаметный и странный в своём поведении приятель Саша, работающий грузчиком в магазине «Фрукты-Овощи» неподалёку от её дома.
Она пояснила, что работа в таких местах столь непрестижна, что директор магазина возьмёт на неё кого угодно. Дальше – дело техники для руководства списать часть товара как некондицию, хотя на самом деле товар может быть вполне ходовым. Саша потом разнесёт эти фрукты по знакомым по стандартной цене плюс рубль сверху.
«У него остаётся рубль и половина цены за фрукты, а вторую половину директор кладёт в карман».
В первые же месяцы моей работы я стал замечать, с каким широким размахом действуют нелегалы повсюду в Советском Союзе. В Баку молодой водитель такси рассказал мне, что в его родном селе надо заплатить местной милиции взятку в 500 рублей ($667) за отвод участка земли на постройку своего дома, и чтобы получить работу таксиста в Баку, нужно отстегнуть примерно 400 рублей ($533). Один рабочий сказал, что заплатил 50 рублей ($66) хирургу государственной больницы за операцию на ногах, сломанных после падения в шахту лифта, а другой шофёр такси поведал о том, что установка трёх зубных коронок обошлась ему в 150 рублей. В музыкальном магазине в Ереване, в Армении, продавец прошептал мне на ухо, что за 50 рублей сверху официальной цены может продать импортный баян, намного лучше того, которым я интересовался, и который был выставлен в витрине. В Тбилиси мне рассказали, что взятка за поступление на медфак университета составляет 13 000 рублей. В поезде я познакомился с директором совхоза, который подробно, до рублей и копеек, рассказал мне, как ведутся расчёты за выращивание, забой и продажу овец из его частного стада (далеко превышающего дозволенные размеры).
Но самым поразительным для меня был рассказ как один инженер крупного автозавода присвоил столько запчастей, что смог собрать из них кемпинговый караван, неслыханную и практически несуществующую роскошь для Советского Союза. Один мой знакомый, начинающий лысеть языковед, который лично знал этого инженера, подробно поведал, как осуществлялась сборка этого каравана прямо на площадке завода ЗИЛ в Москве, где делаются лимузины для членов Политбюро. Вполне возможно, что все рабочие либо были в доле, либо думали, что машина собирается для какого-то важного лица, про что нужно было хранить молчание. Каким-то образом ему удалось всё это провернуть, но не без проблем.
«Пару недель назад я с ним разговаривал, и он беспокоился о том, что собранную машину никак не вывести с завода» – сказал лингвист. Потому что на каждом предприятии есть охрана, стерегущая государственную собственность от «несунов».
«Инженер беспокоился, что ему всё не удаётся найти «правильного» охранника, который пропустит машину из ворот завода за взятку. Но вот несколько дней назад я его снова встретил, и он похвастался, что караван уже на даче. Нашёл–таки «правильного» сторожа!»
Коррупция и незаконное частное предпринимательство, «ползучий капитализм», как в шутку называют это русские, произрастает из самой природы советской экономики и её недостатков: нехватки товаров, плохого их качества и задержек в обслуживании клиентов. Они составляют не один лишь чёрный рынок, как об этом склонны думать на Западе. Параллельно официальной экономике существует целая процветающая контрэкономика, в которой вращаются огромные объёмы скрытой и полускрытой торговли, необходимой как для учреждений, так и для частных лиц. Практически любой материал или услуга могут пойти nalevo – от сдачи в наём летнего домика в деревне, покупки плаща или пары хорошей обуви в госторговле, до заказа элегантного платья у хорошей портнихи, перевоза дивана через город, починки сантехники или установки звукоизолирующей двери, до блата у хорошего зубного врача, устройства детей в престижную школу, от консультации на дому первоклассного хирурга до сооружения зданий и прокладки канализационных труб в колхозе.
Эта контрэкономика стала неотъемлемой частью советской системы, встроенной в советское общество. Она включает в себя всё, начиная от мелкого взяточничества, чёрного рынка, оптового воровства у государства и подпольных частных производств, до полновесных операций в стиле «Крёстного отца», приведших к ниспровержению высокопоставленного члена КПСС и кандидата в члены политбюро ЦК Мжаванадзе. Она работает с почти восточным размахом, и воспринимается совершенно нормально, хотя тех, кто изначально делал большевистскую революцию, она, вне всякого сомнения, возмутила бы. Простые же люди воспринимают её как само собой разумеющееся дело, как естественную смазку для скрипучего механизма плановой экономики. То, что элита получает законным путём через специальные магазины и систему привилегий, простой народ вынужден добывать нелегально в лоне контрэкономики. «Это то, что придаёт нашему социализму человеческое лицо», пошутил мой приятель – химик.
Однажды я спросил у Андрея Сахарова, нобелевского лауреата и физика-диссидента о размере этой экономики, и он посчитал, что она составляет «несомненно не менее десяти процентов, а то и более» от валового национального продукта, то есть около 50 миллиардов рублей (66 млрд. долларов). Мне приходилось слышать оценку, как выше этой, так и ниже. Профессиональные советские экономисты, даже из тех, что признают в частных разговорах гигантский размах этой контрэкономики, не пойдут на риск дать цифру. «Она огромна, особенно в секторе розничной торговли, но серьёзной статистики насчёт этого не существует» – заметил бывший профессор экономики МГУ, недавно эмигрировавший на Запад.
Никто, однако, не отрицает существования этой другой экономики. В прессе часто появляются статьи о коррупции, воровстве и незаконных доходах, но, что характерно, там никогда не публикуется широкой статистики, которая давала бы представление об общих размерах подпольных операций. Но каждый год публикуются статьи про экономические преступления против государства, где преступники приговариваются к высшей мере наказания за оборот в сотни тысяч рублей и, время от времени даже фигурирует цифра в один миллион. (Смертная казнь за экономические преступления была восстановлена в 1961 году, очевидно в связи с обострением проблемы). В 1966 году в одной из статей говорилось о том, что четверть преступлений в стране составляет присвоение госсобственности. В сентябре 1972 года «Правда» раскрыла информацию о том, что за последнее время в Российской Федерации (где живёт половина населения СССР), было выявлено более 200 случаев крупномасштабного воровства государственного имущества, и что больше половины самых серьёзных преступлений составляли ведшиеся в течение долгого времени операции организованных криминальных синдикатов.
Проблема настолько серьёзна, что в министерстве внутренних дел был образован специальный отдел борьбы с хищениями социалистической собственности (ОБХСС) ведущий работу по всей стране. Но это агентство не только не сумело победить проблему, но те русские, которых я знал, рассказывали о неопубликованных случаях, когда работники ОБХСС покупались, как покупаются на Западе наркодилерами полицейские, которые, как предполагалось вначале, должны были с ними бороться. Вдобавок, сообщения прессы говорят о том, что во многих случаях тщательно разработанная система проверок и контроля на складах, заводах и в сельском хозяйстве не срабатывала, так как проверяющие были в доле.
Коррупция, конечно же, не родилась вчера. Даже в разгар сурового сталинизма, рассказывали мне русские, она существовала (для того, чтобы её искоренить, смертная казнь за экономические преступления была впервые введена Сталиным в 1932 году во время принудительной коллективизации и насильственной индустриализации, и была отменена только после войны, в 1947 году). Но русские настаивали на том, что её уровень резко повысился с повышением благосостояния советских людей в конце 1960х и начале 1970х. Один человек с Запада, имеющий давних друзей в Москве рассказал мне, как съездил к ним в гости в 1972 году после долгого перерыва и спросил эту пару, какая самая большая перемена произошла во время его десятилетнего отсутствия. Ответом было единогласное: «коррупция».
«Она чудовищно разрослась» – пожаловался муж.
«Ты даже не представляешь, чем стала наша коррупция» – выпалила его элегантно одетая жена. «Раньше она состояла в основном из людей, оказывающих услуги друг другу, ну, там, билеты на балет за импортные сигареты, баночка икры портнихе. Теперь всё стоит денег, реальных денег» – и она потёрла большой палец о другой, делая всемирно известный жест, обозначающий наличные.
Советская контрэкономика имеет свой фольклор и свой жаргон, свои каналы и понятия, ясные всем, и используемые практически всеми на повседневной основе. Её варианты и мутации бесконечны. Но самый её безобидный и самый распространённый вид – это то, что русские называют blat – влияние, связи, манипуляции. В экономике хронического дефицита и тщательно распределяемых привилегий, блат является основной жизненной смазкой. Как правило, тот, кто обладает большей властью и чином выше, имеет больше блата. Но практически каждый может сделать для другого что–либо по блату, будь то швейцар, носильщик на вокзале, уборщица в магазине, продавец, автомеханик или профессор, потому что каждый имеет доступ к вещам или услугам, которых трудно получить другим, а они в них нуждаются или хотят их иметь. Блат начинается там, где кто-то просит кого-то об услуге с пониманием того, что в нужный момент этот второй тоже окажет услугу в ответ. Технически блат не касается денег. Как пояснила одна актриса: «Блат на самом деле не коррупция. Это отношения ty mne i ya tebe». Другими словами, ты мне почешешь спинку, а я почешу её тебе.
Почти любая трансакция может проводиться po blatu, то есть благодаря связям или po znakomstvu, как говорят русские, от билетов на хоккей, которые Андрей Вознесенский подарил директору продмага, до просьбы генерала профессору университета поставить хорошие оценки его сыну, за что профессор получит отсрочку от военной службы для своего отпрыска (реальный случай). Одна актриса хотела устроить своего сына в детскую плавательную секцию. У сына не было соответствующих задатков, и тест он не прошёл. Поэтому она хотела получить от меня экземпляр журнала «Плейбой», чтобы вручить тренеру. В другом случае украинка получила по блату работу в консульстве Болгарии в Киеве. Её единственной проблемой было то, как она рассказывала друзьям, что некоторые знакомые стали её избегать, потому что по их представлениям, любой советский гражданин, работающий в иностранном посольском учреждении или предприятии одновременно стучит в КГБ, что было неверно, по её словам.
Ольга, молодая секретарша, которую я знал, получала по блату бесплатные билеты на самолёты Аэрофлота во многие населенные пункты Советского Союза. Один из её школьных приятелей стал диспетчером этой компании и занимался составлением списка пассажиров внутренних рейсов. Когда Ольге заблагорассудится куда-нибудь слетать, она свяжется со своим диспетчером, и он поставит её первой в списке пассажиров, ожидающих посадки на самолёт. И даже без билета ей обеспечено лучшее место. Если все места были раскуплены, что случается регулярно, диспетчер скажет кому-нибудь крайнему в списке, что на одно место были проданы два билета, и тому придётся ждать следующего рейса. Поскольку такое происходит очень часто, то люди мирятся с этим неудобством и не поднимают скандал. Благодаря её другу у Ольги ни разу не проверяли билетов. Я так и не узнал, чем она расплачивалась с этим диспетчером, но полагаю, что чем-то стоящим.
Отступление переводчика
В студенческие времена я жил хорошо. И, можно сказать, очень хорошо. Мой месячный доход составлял сначала 140, а потом 146 рублей в месяц. Он складывался из стипендии сначала обычной, в 40 рублей, а потом повышенной, в 46 рублей и почтового перевода, который приходил от мамы неукоснительно, как поезд во Франции на почту и был равен 100 рублям. Это были деньги, заслуженные папой до того, как Хрущёв стал разгонять советскую армию в 1950е годы. Обо всё этом я пишу в своих личных воспоминаниях о «петрозаводском взрослении». Они пока не открыты для широкой публики. Поэтому, даже если учесть, что пропивалось тоже достаточно много, в деньгах недостатка за все пять лет у меня не было и мне практически не пришлось подрабатывать на старших курсах, если не считать натирания поров в публичной библиотеке, куда меня устроила тёща, заведовавшая там отделом. Но это было уже в 1978 году, потому что я в первый раз женился 15 декабря 1977 года. Да и то, паркетные полы потом сломали для ремонта, натирать их нужда отпала, но денежки я месяца три исправно получал. Поэтому у меня было, на что покупать шмотки, которые мне хотелось купить, и пластинки, которые я покупал, нечасто, впрочем, неизвестно зачем, так как даже проигрывателя для них у меня не было. Из одежды я купил пары три джинсов, джинсовую куртку Lee, джинсовую же жилетку Wrangler, белую вельветовую куртку в мелкий рубчик, туфли на платформе модные тогда и что-то ещё, чего сейчас не вспомнить уже. Да, польскую джинсковую куртку “Одра”, купленную у Саши Глухова, студента нашего курса из Марманска рублей за 40, у меня спёрли детишки в интернате на улице Красной, когда я подменял, единственный раз, друга на дежурстве в ночь. Ещё помню, что одну пару штанов, которая оказалась женской по покрою и не линяла, если её не класть в раствор с хлоркой, что я и сделал, я купил рублей за 80, а продал за 120. Причём продал одному дельцу из студентов университета, который кому-то загнал их за 160. Курточка Lee, спускавшаяся ниже пояса, досталась мне тоже вроде за 80, и была перепродана приятелю Славе Пичугину, естественно, дороже, после носки пару лет. Дружба дружбой, а бизнес бизнесом.
Но блат является лишь верхушкой айсберга. Взяточничество также широко распространено. То, что арабы называют «бакшишем», мексиканцы mordida, американцы «смазкой ладони», русские зовут vzyatka. Её наиболее распространёнными формами является припрятывание низкооплачиваемыми ($80-120 зарплаты в месяц) продавцами советских магазинов дефицитных товаров с целью последующей их продажи и «чаевые» за услуги людям, занятым в сфере обслуживания. Один специалист по ЭВМ сказал мне: «Никто не живёт только на заработную плату. Вы знаете, в Одессе, если человек хочет показать, что действительно на тебя сердит, то он ругается в твой адрес: «чтоб ты жил на одну зарплату!» Страшное ругательство, никто бы не хотел быть такой судьбы».
Как я отмечал раньше, одним из моих самых первых впечатлений от Москвы было-люди одеты намного лучше, чем я предполагал. Но когда я стал сравнивать ту одежду, которую я видел на людях с той, что лежит на прилавках магазинов, то баланс не сходился. Совершенно очевидно, что вещи брались откуда-то ещё. Как раз из придержанного дефицита. В обычае продавцов было просто отложить в сторону часть завезенной в магазин партии привлекательно товара, и продать его потом либо постоянным покупателям, которые уже оставили аванс в предвидении его поступления, или тому, кто точно заплатит при доставке. Десяти или пятнадцатирублёвая наценка на плащ или пальто стоимостью в 60 рублей является стандартной практикой.
Эта практика настолько распространена, что советская пресса постоянно и безуспешно на неё набрасывается. Я помню статью в «Ленинском знамени», провинциальной газете Подмосковья, вышедшую в феврале 1973 года, в которой разоблачался случай продаж по завышенным ценам в магазине «Чайка» в Щёлково. Магазин снабжался необычайно хорошо, потому что в этом пригороде Москвы жили учёные, техники и рабочие, занятые в отраслях космоса и обороны. В ходе одной проверки, говорилось в газете, было найдено 35 видов дефицитного товара – меховые шапки и воротники, женские сапоги марки «Аляска», ботинки и сапоги «под мокрый асфальт», свитера, исландские шерстяные пледы, оренбургские платки, ковры, перчатки, чайные наборы, портфели-«дипломаты», мохеровые шарфы и т.д. Бичуя эту практику, советский юмористический журнал «Крокодил» однажды поместил плакат, который нёс на груди работник типичного магазина, на котором рекламировалось поступление нового товара: «Уважаемый покупатель, в отдел кожгалантереи нашего магазина поступила партия из 500 импортных женских кожаных сумочек. 450 из них были приобретены работниками магазина. 49 нахо-дятся под прилавком и предназначены для продажи друзьям. Одна сумочка выставлена на прилавок. Мы приглашаем тебя в отдел кожгалантереи для покупки этой сумочки».
Чёрный рынок начинается там, где придерживается дефицит, потому что, как показывал «Крокодил», сами продавцы скупали defitsitny товары, и затем незаконно продавали их в розницу в своё свободное время, но бывало и так, что сами покупатели сметали товар, чтобы потом перепродать его. Пресса всегда разоблачала тех, кого называют spekulyanty. Эта практика распространена настолько широко, что люди не видят ничего необычного в том, чтобы заплатить четыре-пять рублей за билет в театр, который стоит два рубля, а за билет на популярное шоу и намного больше. Один молодой человек рассказал мне, что купил у спекулянта пару сапог-чулок для своей «сестры». Спекулянт приобрёл их по госцене в 60 рублей (плюс 20 рублей надбавки продавцу), а с него запросил 140 рублей. Студенты, имеющие льготные проездные билеты, перепродают их. Но есть и куда более масштабные операции. Одна женщина купила 200 шарфов, 800 платков и партию свитеров в государственных магазинах, а потом была арестована за их продажу на рынке в Душанбе, где торговала прямо из открытых чемоданов. Другая группа спекулянтов продавала кроликовые шапки за 30 рублей (госцена – 11 руб) и шубы из голубой норки по 500 рублей (госцена – 260).
У чёрного рынка нет одного постоянного места базирования. Часто таким местом бывает квартира продавца или покупателя. При операции «из рук в руки» этого рынка вроде бы нигде нет и в то же время он вездесущ. Правда некоторые его сегменты имеют постоянную дислокацию. Одна женщина сказала мне, что самый активные рынок губной помады и косметики в Москве находится в общественном туалете на боковой от Большого театра улочке. Он стал излюбленным местом для спекулянтов, потому что мужчины-милиционеры туда не суются. Черный рынок импортных коротковолновых транзисторов, кассетных магнитофонов и хай-фай оборудования, как я обнаружил, стихийно возник на Садовом кольце перед комиссионным магазином, специализирующимся на продаже электроники.
В маленьком московском парке рядом с памятником первопечатнику Ивану Фёдорову, расположился чёрный книжный рынок, состоящий как из легальных книг, так и из того, что называется samizdat, то есть книг, печатаемых и распространяемых нелегально. За время моего пребывания в Москве, самиздатовская версия «Ракового корпуса» Солженицына доходила в цене до 100 рублей, а изданный на Западе трёхтомник стихов Анны Ахматовой стоил 200 рублей. Некоторые книги, напечатанные в России, стоят бешеных денег, потому что публикуются в ограниченном числе экземпляров и не удовлетворяют спроса. Я помню, какой сенсацией 1973 года стал выпуск однотомника из трёх романов покойного Михаила Булгакова, включая «Мастера и Маргариту» – сатиру на сталинскую Россию. Официально было напечатано 30 000 экземпляров, из которых 26 000 предположительно были отправлены для продажи за границу. («Для того, чтобы произвести на иностранцев впечатление того, насколько мы либеральны» – иронизировал один писатель.) 4000 оставшихся в Росии книг разошлись за день продаж. Но мне сказали, что издательство, которое печатало книгу, выпустило 900 книг что называется sub rosa [3], и имевшие к ним доступ получили баснословную прибыль. Официальная цена книги была 1 рубль 53 копейки, а на чёрном рынке она шла от 60 до 200 рублей.
Тем не менее, два самых изобильных источника появления товаров хорошего западного качества на чёрном рынке Москвы это те, кто едет на Запад в составе спортивных команд, официальных делегаций, балетных трупп и возвращаются оттуда нагруженными всеми дарами капиталистического Запада, на чём могут сделать немалую прибыли, и сеть магазинов «Берёзка». К товарам этих валютных заведений имеют доступ некоторые русские, получающие иностранную валюту (дипломаты, специалисты, ездящие в заграничные командировки, писатели, получающие в валюте гонорары, те, кому делают подарки их заграничные родственники и т.д.) либо те, кто получает так называемые «сертификатные рубли».
Магазины «Берёзка» являются открытым приглашением на чёрный рынок ввиду низких цен на дефицитные товары. Покупка в «Берёзке» и перепродажа на чёрном рынке даёт гарантированный эффект многократного умножения, типа высокомаржинальной покупки–продажи акций, только без всякой биржи. Один еврей, учёный, получавший деньги из-за границы, рассказал мне в 1974 году, что ярко раскрашенные японские зонтики, стоившие четыре сертификатных рубля, продавались на улице за 40 рублей и расходились как горячие пирожки. Когда в «Берёзку» поступила партия джинсов «Super Rifle» итальянского изготовления, то, по его словам, они стоили 7 рублей 50 копеек в этом магазине и 75-80 рублей на чёрном рынке. «Торговая надбавка» не всегда получается такой крутой, но первоклассные сертификатные рубли (существует несколько их категорий) обычно идут в отношении 8:1 к обычному рублю. Одной из особенностей советской контрэкономики является наличие серого рынка всех видов товаров. Особенно этот рынок развит в сфере торговли подержанными автомобилями, где продаётся больше машин, чем на рынке новых авто.
По всей стране государство устроило сеть магазинов, которые называются kommissiony: в них продаются любые подержанные товары от электроники до одежды и цветов в горшках. Эти магазины сами устанавливают цены на товар и берут 7% комиссии за продажу. Что касается автомобилей, то госцены на них настолько низки, если иметь в виду высокий спрос, а ожидание поступления их в магазин настолько долгое, да ещё надо иметь в виду тот факт, что очень большое число людей не могут записаться на покупку новой машины, то люди вынуждены торговать подержанную машину. В результате и возник этот серый рынок с параллельными ценами комиссионных автомагазинов, где цена фиксированная и устанавливается государством, а покупатели потом договариваются между собой о реальной цене.
Одним пасмурным октябрьским днём мы с другом поехали на московский авторынок, чтобы посмотреть, как он работает.
Рынок был устроен на заброшенной площадке, где повсюду валялись осколки бетонных блоков от близлежащей стройки, и кишел машинами разных марок и годов производства, начиная со старых маленьких «Москвичей», и заканчивая новенькими седанами марки «Жигули», от черного «Мерседеса» до убитого «Форда Фарлейн» 1968 года (обе последние машины были куплены у отъехавших дипломатов через советское государственное агентство).
Небольшие группки людей собирались у отдельных машин для их осмотра и переговоров между покупателями и продавцами.
Одна покупка совершалась у меня на глазах. Это был своего рода торговый флирт по поводу потрёпанного старого «Москвича» (компактная машина, в которую русские каким-то образом умудряются забраться вчетвером). Флирт вёлся между миловидной темноволосой женщиной и молодым человеком с козлиной бородкой. В любой другой стране и при любой другой обстановке можно было бы подумать, что они торгуются по поводу чего-то другого. Она, продавец, сидела в машине, стёкло окна было опущена, и отвечала на его тихие вопросы, строя глазки. Её, несомненно искусная, торговля вызвала интерес зевак. Когда он стал обходить машину, она из неё вышла и стала протирать лобовое стекло мягкой тряпочкой. Кокетливо изогнув фигуру, она переместилась к бамперу и стала протирать сначала его, а потом фары, в то время как он всё задавал её вопросы, осматривая машину, и слегка попинывая шины. В конце концов они оба сели в неё, поговорили ещё пару минут и уехали.
«Сейчас наступил самый важный момент» – просвещал меня мой русский друг. «Они уехали якобы под предлогом тестирования машины. Но они оба хотят избавиться от внимания других и обсудить цену приватным образом». Официально изменение цены является незаконным, но ни для кого не секрет, что подержанная машина никогда не продаётся по стоимости, назначенной официальными оценщиками, хотя московский авторынок переполнен милицейскими стукачами, маскирующимися под покупателей. Когда настоящая цена, обычно превышающая установленную на несколько тысяч, оговорена во время этой короткой поездки до ближайшего квартала, покупатель и продавец возвращаются на торговую площадку и проходят процедуру госоценки и заполнения документов, а потом ждут ещё три дня, прежде чем автомобиль сменит владельца.
Я не имею ни малейшего понятия о том, какую сумму та темноволосая женщина получила за свою машину, но те цены, которые запрашивали на остальные автомобили, могут дать представление. За «Форд Фарлейн» и «Мерседес» просили по 20 000 рублей ($26 000) несмотря на их пробег. Но что меня удивило больше, это то, что никто и ухом не повёл, когда одна хорошо одетая пара пригнала новый седан «Жигули-3», на креслах которого виднелся ещё заводской целлофан и с пробегом всего в 493 километра (306 миль) на спидометре, и запросила за него 12 000 рублей, то есть наценку в 4,500 рублей от цены новой машины. Я знал одного учёного, который выручил 12 000 рублей за старую «Волгу»: новая, она обошлась ему всего в 5500 рублей, и на ней он проехал примерно 55 000 км. Два брата-мусульманина из Азербайджана планировали использовать его в качестве нелегального такси и заплатили бы и больше, потому что это занятие там очень выгодно.
«Они практически впрыгнули в окна машины от радости – вспоминал мой друг. – Даже не стали смотреть подвеску снизу, и вообще что-либо проверять. За три минуты они купили старую машину по цене двух новых «Кадиллаков», не попробовав проехаться на ней и не осматривая её. По-русски они говорили очень плохо. А понимали ещё меньше. Когда расплатились, один из них сказал: «Слюшай, отвези нас гостиница. Права есть, Москва сам ехать боюсь». Конечно, мой друг был рад выполнить их просьбу.
Точно так же, как и подержанные автомобили, вторая работа является широко распространённым элементом контрэкономики, находящейся на границе серого и чёрного рынков. Технически русские могут заниматься какими-то частными переводами, машинописью, репетиторством, или сдавать комнату в квартире отпускникам и постояльцам, при условии уплаты налогов и умеренной цены за это. Но практика давно превзошла все ограничения, и размер прибыли от таких операций бывает удивителен. Один московский инженер рассказал мне, что его соседка, учительница иностранного языка, получавшая в институте 110 рублей в месяц, смогла заработать 500-600 рублей, занимаясь репетиторством выпускников средней школы, желающих держать вступительные экзамены в университет. Объявления, развешанные повсюду по Москве, говорят о том, насколько велик сектор частного репетиторства. Одно время говорили даже о том, как один честолюбивый репетитор, явно обладающий способностями к саморекламе, и занимающий хороший пост в образовательном учреждении, выступила на собрании числом в полтысячи абитуриентов, предложив свои услуги, и тут же договорилась оказать их больше чем на 4000 рублей. Преимущество таких преподавателей, по словам родителей абитуриентов, состоит в том, что они нацелены на результат и избегают строгих, неинтересных, повторяющихся уроков, дающихся в обычной советской школе. «Мы учим их тому, чему в школе не обучают – думать» – похвасталась одна из репетиторов.
Пришествие частного автомобиля, как и состязание за поступление в университет детей – выходцев из семей среднего класса, который имеет лишние деньги, дало реальный импульс ещё одной ветви нелегальных операций. Рассказам о таксистах и шофёрах госпредприятий, сливающих по дешёвке бензин и торгующих запчастями, несть числа. Услуги любого, разбирающегося в моторе, пользуются постоянным спросом. Мне рассказывали, что один автомеханик, зарабатывавший 200 рублей в месяц, добавлял к ним 700-800 рублей ежемесячно, чиня машины приватно. «Он делал столько денег, что мог нанять частного репетитора для поступления в университет обоих своих сыновей». – сказал мне один инженер. «Одного мальца надо было подтягивать по трём предметам – математике, физике и английскому. Такие уроки стоят очень дорого, если длятся несколько месяцев. Но он делал nalevo столько, что мог себе позволить».
Перечень услуг, предоставляемый теми, кого называют shabashniki, практически неисчерпаем. Женщина, следящая за модой в одежде, понимая, что советская промышленность не может предоставить ей желаемого, пойдёт к частному портному, или приплатит портнихе в государственном ателье, чтобы получить лекало или картинку для будущего заказа, взятого из западного журнала [4]. Некоторые представители интеллигенции и семей элиты пошлют своих детей в нерекламируемые частные детские сады. (Солженицын и литературный критик Андрей Синявский пользовались такими садиками для своих детей). Я знал одного дантиста, обслуживавшего знаменитую международную труппу, и имевшего процветающую частную практику. Он лечил зубы пациентам прямо в своей квартире, а оборудование по частям списал из клиники по основному месту работы, после чего установил дома. В отличие от зубных врачей в госклиниках, которые будут сверлить вам зуб без новокаина, или выдерут его в случае образования в нём серьёзной полости, этот врач обращался с пациентами очень бережно. «Он в самом деле может запломбировать зуб безболезненно или поставить коронку или мост, и они будут выглядеть очень прилично» – сказала мне одна американка, посетившая приватно его кабинет.
Цены внутри контрэкономики могут быть довольно высокими. Корреспондент Си-Би-Эс Мюррей Фромсон однажды нанял советского кинооператора-фрилансера [5] для того, чтобы провернуть какую-то работу на стороне, и был поражён ценой, которую тот запросил: три рубля ($4) за монтажный кадр.
«Это – дух частного предпринимательства», – сказал в свою защиту советский кинооператор.
«Ну да, без духа конкуренции. – ответил Фромсон. – При свободном рынке ты бы себя такими расценками быстро вышиб с него».
Для меня было очень удивительным, какое множество людей были вовлечены в действие, сколько денег вращалось в контрэкономике, и как много народу, жаждущего побыстрее обслужиться или получить приличный товар, готово было обратиться к тем, кого называют levaki, то есть людям, работающим nalevo. Советское жилищное строительство, например, такого низкого качества, что только что сданные квартиры требуют ремонта. Время от времени мне попадались статьи о том, что рабочие намеренно косо навешивали двери или некачественно вставляли окна, оставляли течь в водопроводе, плохо соединяли электровыключатели, оставляли неработающими дверные звонки с тем, чтобы их попросили вернуться и оказать качественную услугу за дополнительные деньги. Возможно, существенно занижая цифру, «Литературная газета», орган Союза писателей, говорила о том, что только в одной Москве жильцы новых квартир заплатили за такие несложные ремонты около десяти миллионов рублей в течение одного года.
Эта цифра – всего лишь намёк на настоящие размеры нелегальных операций и на ту степень, в которой люди от них зависят. Потому что в прессу периодически попадают истории о том, что не только частные лица прибегают к контрэкономике, но также целые сельскохозяйственные и промышленные коллективы. В середине 1974 года «Литературка» писала о том, что двух председателей колхозов посадили за покупку краденой продукции, предназначавшейся не для их личного обогащения, а для того, чтобы выполнить экономические показатели, поставленные начальством перед этими колхозами. Одному из них очень нужны были ящики для сбора урожая яблок, а другому просто позарез необходимы были трубы для водоснабжения коровника. Ни один из них не мог купить требуемого в нормальном госсекторе.
Сельскохозяйственные и промышленные предприятия часто обращаются к частным строительным бригадам для того, чтобы построить объекты к сроку, чего обычным путём достичь не удаётся. Эта практика, как мне сказали, особенно сильно распространена в Сибири и на Севере, где даже с надбавками не удаётся удержать строителей. Хотя официальные лица обязаны соблюдать правила приёма на работу, пресса часто сообщает о том, да и по разговорам моих собеседников было понятно, что рабочие бригады, которые, на самом деле, являются «частными фирмами», заключают договоры с колхозами, совхозами, предприятиями или стройорганизациями на возведение отдельных зданий, прокладку труб или укладку асфальта к определённому сроку по определённой цене. Эти бригады пользуются репутацией работающих сверхурочно, и делающих дело намного быстрее обычных стройбригад, известных своими перекурами, сверхнормативными расходами и долгостроем.
Как правило, речь идёт о небольших операциях контрэкономики, тех, о которых русские говорят, основываясь на своём собственном опыте. Но время от времени рассказывается и о крупномасштабных коррупционных сделках. В 1973 году газеты рассказывали о преступной группе, действовавшей на фабрике в Литве, присвоившей тканей и сукна на сумму 260 000 рублей. Другая банда нелегально продала на 650 000 рублей фруктового сока в Азербайджане, а третья увела драгоценных камней с московской ювелирной фабрики на 700 000 рублей. В начале 1975 года под суд в Москве попала ещё одна шайка с её главарём, который был приговорён к смертной казни за подпольные махинации, давшие чистую прибыль примерно два миллиона рублей. Главный обвиняемый на этом процессе, Михаил Лавиев [6], директор магазина «Таджикистан» на улице Горького, был обвинён в том, что подкупал государственных инспекторов, они занижали цену товаров, поступавших из республики Таджикистан, таких как шёлк, вина и продукты питания, а разницу от выручки он клал себе в карман.
Но первоклассным примером операций чёрного рынка, включающим все ингредиенты контрэкономики, начиная от воровства, фальшивой бухгалтерии и заканчивая производством, продажей и сбытом, является частное подпольное предприятие. Время от времени такие фирмы разоблачаются то в одном, то в другом месте. В 1972 году, в Башкирии был обнаружен настоящий завод, выпускавший пластмассовые изделия, скатерти, женские босоножки и другие товары. Два года спустя пресса рассказала о том, как одна одесская шайка организовала настоящую фабрику меховых изделий: они воровали невыделанные шкурки пушных зверей, обрабатывали их и шили роскошные шубы, которые шли по весьма высокой цене.
Но ничто не могло сравниться по своим масштабам с сенсационным скандалом, связанным с организацией подпольного производства в Грузии.
Жизнь в Тбилиси, столице Грузии, носит собственный латинский флёр. Грузины, по своему облику, нравам и обычаям намного ближе к жителям Средиземноморья, чем к обитателям Москвы. Улицы столицы чаще называются именами поэтов, нежели комиссаров. Тёплыми вечерами чернобровые грузины неспешно гуляют по проспекту Руставели, а в утреннюю жару в пыльных городских скверах работают поливальщики. Узкие, гористые, мощёные камнем улочки, извиваются наподобие пересохшего русла реки под обветшалыми решетчатыми балконами старых кварталов, вызывая в памяти переулки Бейрута или Алжира. Модно одетые молодые люди знаком руки могут пригласить иностранца зайти в кафе или парикмахерскую и предложить ему 50 рублей за пару туфель английского производства или 30 рублей за мужскую сорочку яркой расцветки. Вечером толпа может наблюдать, как милиционер преследует подростка среди потока автомобилей и никто, в отличие от русских, не сделает даже попытки помочь представителю закона. В этом безошибочно чувствуется налёт сицилийского неповиновения закону.
В 1893 году один безымянный французский путешественник записал, что в городе 126 портных, 104 сапожника, 40 парикмахеров, 4 ювелира, 5 часовщиков, 16 художников и 8 игроков на балалайке, что свидетельствовало о тонком вкусе жителей города и их тяге к изящной жизни. Даже в советскую эпоху город Тбилиси умудряется ненавязчиво показать уровень благосостояния, неприлично высокий по сравнению с жизнью в других городах страны. Портные и сейчас шьют там дорогие костюмы, а группа клиентов ресторана в центре города легко выпьет пол-ящика вина под свои песни горцев. Они могут послать от своего стола бутылку вина посетителю, привлекшему их взгляд. Однажды в буфете ресторана мне и Бобу Кайзеру из «Вашингтон Пост» была послана кем-то на завтрак бутылка коньяку в знак гостеприимства.
Грузины пользуются, среди других народов, населяющих Советский Союз, репутацией людей, готовых платить самые высокие взятки продавцам за defitsitny продукты, предлагающих самые высокие цены за подержанные автомобили, и снимающих частные номера в Сандуновских банях в Москве для устройства царских банкетов. На них поедаются сочные шашлыки, привозимые самолётами из Тбилиси, и другие кушанья, подаваемые слугами. Грузинский крестьянин с крючковатым носом, усами и в кепке «аэродром» – непременная фигура на любом рынке в Москве и в других крупных северных городах. Он продаёт тропические фрукты или c весёлой назойливостью просит рубль за цветок: он привёз их в чемоданах в Москву на самолёте в середине зимы.
Русские рассказали мне анекдот о коренастом грузине, летевшем рейсом «Аэрофлота» в Москву. В середине рейса в кабину пилота врывается воздушный пират с пистолетом и требует лететь в Лондон. Пилот меняет курс, но тут врывается второй с двумя пистолетами и требует лететь в Париж. Снова смена курса. Но тут встаёт крепкий низкорослый смуглолицый грузин с бомбой. Идёт в кабину и говорит: «Летим в Москву или я взорву самолёт!» Пилоту деваться некуда, и он меняет курс в третий раз. При приземлении в Москве обоих пиратов везут в тюрьму, а маленький грузин удостаивается приёма на высшем уровне.
«Скажите нам, товарищ – с сомнением в голосе спрашивает один из «шишек». – Почему вы приказали лететь в Москву?»
«А что бы я стал делать с 5000 гвоздик в Париже?» – отвечает грузин.
За два десятилетия, прошедших после смерти Сталина, родившегося в Грузии, Кремль терпимо относился к особенностям характера вспыльчивых, щедрых и любящих попить винца грузин. Когда я поехал туда первый раз осенью 1971 года, уже наслушавшись от моих русских друзей рассказов о подпольных миллионерах, такие сведения решительно опровергались советскими официальными лицами. Один советский журналист сказал мне, что однажды был в гостях у грузина, жившего во дворце с мраморной лестницей и бассейном на заднем дворе. Один сухощавый тбилисский учёный рассказывал о подпольных фабриках, на которых делались ковры, текстильные изделия, тушь для ресниц и шились купальники.
Но яркая шатенка, госпожа Виктория Сирадзе, в то время бывшая заместителем председателя Совета министров Грузинской ССР, с негодованием отвергла эти утверждения как грязные сплетни. «У нас нет миллионеров, – сказала она твёрдым тоном в интервью со мной. – У нас только колхозники – миллионеры». Правда в мой следующий приезд десять месяцев спустя настроение в республике изменилось вместе с линией партии. Люди заговорили о том, что начинается chistka, которая потрясла грузинский образ жизни до основания, и стали выявляться подпольные богачи, среди которых был один из очень известных миллионеров. (Вообще-то в тот момент, когда я задавал госпоже Сирадзе вопрос о миллионерах, расследование уже велось под эгидой её непосредственного начальника). Кремлю, наконец, надоел грузинский способ ведения дел, вне сомнения потому, что он сильно подрывал выполнение республикой экономических планов, поставленных Москвой. Новым партийным лидером Грузии был назначен член Политбюро, в прошлом крупный милицейский чин Эдуард Шеварнадзе, человек, обладающий твёрдостью и решительностью Кромвеля.
Когда я ехал в 1972 году из аэропорта, таксист сказал: «Новый хозяин крут. Любит порядок. Не позволит чтобы spekulyanty бесчинствовали без предела. Он сначала всех предупредит, а потом…» Таксист помолчал, и многозначительно покачал головой. Потом мне рассказали, что Шеварнадзе начал с того, что созвал всех министров к себе и попросил поднять левую руку. У всех на руках были дорогущие золотые часы. Он попросил снять эти символы буржуазного разложения и положить на стол его кабинета. Это был знак начала новой эры.
Но главной фигурой, советской версией «Крёстного отца», стал человек, на которого меньше всего можно было подумать: бывший водитель и недоучившийся студент экономического факультета университета Отари Лазишвили. С конца 1960х годов он начал создание сети подпольных частных предприятий, сотрудничая с другими бизнесменами, и смог сделать целое состояние. Несколько русских рассказывали мне, что у него были такие высокие связи с бывшем главой компартии республики Василием Мжаванадзе, что он, и его деловые партнеры могли нанимать и увольнять министров в Тбилиси, и даже секретарей партии по всей республике Грузия. Несмотря на то, что Отари выдавал себя за скромного главу экспериментальной лаборатории по производству синтетических материалов, советская газета «Труд» писала, что Лазишвили был «подпольным миллионером, накрывавшим столы на тысячи рублей в Москве, Киеве и Алма-Ате по случаю победы любимой футбольной команды», и что у него было две дачи с бассейнами, одна под Тбилиси, другая – на Черноморском побережье Абхазии.
Этот орган советских профсоюзов написал, что Лазишвили и его сообщники, всего числом в 82 человека, проходили по одному делу – мошенничеству с нанесением государству урона в 1,7 миллиона рублей. Используя лабораторию для отвода глаз, группа поставляла советским людям дефицитные товары, за которые они готовы были платить большие деньги. Они производили водолазки, шарфы, синтетические плащи-дождевики, пляжные шлепанцы и цветные нейлоновые авоськи – обязательный атрибут советских покупателей. «На самом деле это было частное производство под названием «Лазишвили и Ко», писал «Труд». «Во время расследования милиция обнаружила курток из искусственной кожи, свитеров, тканей и другой продукции на сумму более 100 000 рублей. Ни один из этих предметов не был документально учтён». Позже выяснилось, что работали по меньшей мере три фабрики: одна действовала в отдалённой гористой местности, а две других находились внутри обычных тбилисских промпредприятий.
Советская пресса разъяснила схему, по которой частные предприниматели использовали изъяны советского планового хозяйства и воровали сырьё, необходимое для производства. К примеру, на одном заводе выпускались пластиковые мешки, и на изготовление каждого из них по документам уходило около 400 граммов синтетики, хотя на самом деле один мешок получался из 30 её граммов. Всё остальное шло на производство контрабанды. План спокойно выполнялся за полсмены, а вторую половину её шла работа на себя. Предприниматели даже закупили пять лишних машин для расширения производства.
Процесс разоблачения Лазишвили начался в ходе медленной ожесточённой его борьбы с Шеварнадзе ещё за несколько лет до того, как тот стал первым секретарём компартии Грузии в 1972 году. В старые времена Лазишвили был частым гостем Мжаванадзе – первого секретаря партии, назначенного ещё при Никите Хрущеве. Мжаванадзе, кандидат в члены Политбюро, был известен своим пристрастием к выпивке и роскоши. Он был слабовольным лидером, на которого сильное влияние оказывала жена – любительница дорогих мехов, украшений и прочих экстравагантных подношений, исходивших от предпринимателей, министров и других чиновников. Члены партии и люди с хорошими связями рассказали, что Мжаванадзе с супругой стали мультимиллионерами за те 19 лет, что он провел на посту главы компартии Грузии.
В расцвете своей силы, Лазишвили, как ему вменялось, увеличил количество своих протеже среди партийных лидеров Тбилиси. В какой-то момент он даже попытался сместить Шеварднадзе – своего главного врага, с ключевого поста, так как тот стал покушаться на его подпольную империю. Однако высокий, подтянутый, симпатичный apparatchik Шеварднадзе, известный своим скромным образом жизни, смог поймать в западню одного из людей Лазишвили, когда тот пытался забрать автомобиль «Волга», полученный в качестве выигрыша по поддельному лотерейному билету. Несмотря на все взывания к своим высоким покровителям в Москве, Лазишвили был, наконец, арестован, однако приговор, вынесенный ему в феврале 1973 года, показал, что он сохранил влияние на грузинский суд. Несмотря на то, что намного меньшие экономические преступления карались смертной казнью, Лазишвили получил всего 15 лет.
Устранив «Крёстного отца» со своего пути, Шеварнадзе предпринял масштабную чистку партийного и государственного руководства всех уровней. Большинство было снято с постов, а несколько руководителей среднего звена посажены. Советская пресса начала публиковать пересмотренную госстатистику, показывающую, насколько катастрофичными были показатели экономики Грузии, пронизанной коррупцией, за прошлые годы. Согласно Рою Медведеву, диссиденту и бывшему историку марксизма, сделавшему карьеру на изучении партийных дел, новый прокурор Грузинской ССР хотел взяться и за Мжаванадзе, исключённого из Политбюро ЦК в сентябре 1972 года. Хотя Медведев утверждал, что для проведения обысков в квартире Мжаванадзе на фешенебельной улице Баранова [7], на его шикарных дачах в Пицунде, Кахетии [8] и Ликани, «доказательств было больше чем достаточно», кремлёвское руководство блокировало дальнейшее расследование. Дело было спущено на тормозах. Делая очевидный намёк на Уотергейтский скандал, Медведев отметил, что в Советском Союзе вмешательство партийных боссов в следствие по уголовному делу «не считается преступлением», и расследования дел аппратчиков происходят только с благословения их начальства.
Это происходит на самом деле намного чаще, чем известно непосвящённым. Следствие по делам партийных чиновников и суды над ними ведутся в секрете, чтобы не чернить образ партии в глазах народа. Один советский журналист рассказал мне, к примеру, о тайном суде по обвинению в коррупции над четырьмя важными партийными функционерами в провинциальном Ворошиловграде в 1973 году, что привело в конечном счёте к принудительной отставке партийного руководителя области, Владимира Шевченко. Но в таких случаях, как говорят сведущие люди, главным мотивом отставки является не стремление искоренить коррупцию внутри партии, а политическое соперничество разных партийных кланов. В ворошиловградском случае, сказал журналист, Первый секретарь ЦК партии Украины Владимир Щербицкий давно искал случая устранить Шевченко, влиятельного участника противоборствующего клана, и коррупционное дело предоставило ему такую возможность. Многие, очень многие случаи коррупции среди членов партии остаются безнаказанными, по словам самих коммунистов. «Они уже ничего не боятся и не стесняются – одна коммунистка из города на Севере, женщина-инженер, пожаловалась моему другу. – В нашем городе партийные бонзы до того обнаглели, что могут приказать позвонить на фабрику меховых изделий, чтобы несколько шуб им прислали бесплатно». Другой москвич, занимавший довольно высокий пост, рассказал, что чиновник, официально курировавший спецмагазины для аппарата ЦК «стал миллионером» благодаря подпольной торговле.
Самый яркий случай за время моего пребывания в Москве касался Екатерины Фурцевой, министра культуры СССР и некогда любимицы Хрущёва. За время своего правления она стала единственной женщиной – членом Политбюро, затем известного как Президиум [9]. Несколько лет после отставки Хрущёва ходили слухи об усилиях, предпринимаемых для её смещения, так как она являлась хрущёвской креатурой. Но она держалась за своё министерство, и была министром энергичным, способным, сильно пьющим, и не лезущим за словом в карман, а к делам культуры проявляла гибкий подход: была когда твёрдой, а когда умеренной в своей позиции. Затем, весной 1974 года, просочились слухи о том, что кресло под ней качается, и что она потеряет свой пост в Президиуме Верховного Совета, который министр культуры всегда автоматически занимал по должности. Предлогом для её устранения послужил скандал с дорогой дачей (стоившей примерно 120 000 рублей, то есть $160 000), которую она построила для своей дочери Светланы. А госпожа Фурцева и её муж, заместитель министра иностранных дел Николай Фирюбин, уже и так имели две дачи – одну в Подмосковье, а другую на Чёрном море. Основной причиной скандала, который вначале подняли строители московского треста, занятые на возведении дачи, а потом уже подключились и партийные круги, был не сам факт, что строится третья дача, а то что стройматериалы были оплачены по низким оптовым госрасценкам, и что строительство велось открыто на имя дочери. Таким образом, привилегия, сопутствующая должности, передавалась следующему поколению, что выходило за рамки партийной этики. По одной версии, дошедшей до меня, директор стройтреста был обязан мисс Фурцевой получением важной государственной премии, поскольку она в середине 1950х годов занимала высокую должность в московском горкоме партии. Как гласили слухи, руководство ЦК постановило, что она должна заплатить за дачу полную цену, возместив государству примерно 60 000 рублей (около 80 000 долларов). Эта сумма была заплачена тут же в течение пары дней, что говорит о том, какими значительными состояниями обладали некоторые партийные шишки.
Несмотря на то, что ущерб был возмещён, слухи о том, что Фурцеву снимут, не прекращались. К тому времени, когда рассказ о скандале появился в зарубежной прессе, говорилось, что она дважды ходила к Брежневу и просила оставить её на должности, по крайней мере по избрания нового Президиума в июне 1974 года. Как и предполагалось, мисс Фурцева потеряла своё место в Верховном Совете. Но её визиты к Брежневу и опасения большого скандала за рубежом, вероятно, убедили Кремль воздержаться от её от снятия с поста министра культуры. Устранение от должности означало бы подтверждение скандальных слухов. Она умерла при исполнении 25 октября 1974 года.
Если мы не будем принимать во внимание такие сенсационные случаи злоупотребления должностными полномочиями, только небольшая часть операций советской контрэкономики была бы сочтена криминальной на Западе. Конечно, в Советском Союзе были мошенники, банды похитителей автомобилей, проститутки, наркодилеры, вооруженные грабители банков. Время от времени появлялись сообщения о разоблачении группировок вымогателей, действовавших под видом сотрудников милиции, имевших униформу, наручники и документы: они нападали на невинных граждан и такого рода преступления будут считаться криминалом повсюду. Но очень большая часть действий на чёрном рынке не была бы вне закона, если бы советская коммунистическая доктрина позволила существовать небольшому частному сектору, подобному тому, что имеется при венгерской, польской или восточногерманской коммунистической власти. Как подразумевал один из комментариев, на публикацию которого газета «Комсомольская правда» отважилась в октябре 1974 года, именно сбои в системе были виноваты в том, что основные потребности народа не удовлетворяются.
Время от времени, крайне редко, доносятся слухи о том, что некоторые виды левого бизнеса будут легализованы. В марте 1971 года в докладе 24 съезду партии Брежнев сказал, что нужно рассмотреть возможность создания условий для того, чтобы отдельные граждане «либо на дому, частным порядком, либо объединяясь в кооперативы, смогли оказывать некоторые нужные обществу услуги». Шестнадцать месяцев спустя, в статье в «Литературной газете» говорилось о том, что русским следует брать пример с восточных немцев, венгров и поляков, и дать частным лицам «определенную степень свободы действий в сфере услуг». Автор имел в виду маленькие лавки, кафе, парикмахерские, рестораны и мастерские. Но из этой затеи ничего не вышло. Такого рода деятельность так и осталось по другую сторону закона.
Как это ни покажется странным, при всех протестах против коррупции, режим, похоже, практикует двойственность в подходе к контрэкономике. Любая система, столь зацикленная на контроле из центра, стремится предавать анафеме деятельность, не зависящую от её собственных планировщиков и ограничений. Власти действительно обескуражены огромными потерями государственной собственности и количеством времени, проводимого народом не на работе, а посвященного халтуре в рабочее время. Партию беспокоит моральный урон и цинизм, вызываемые всепроникающей коррупцией.
Но перед режимом стоит проблема. Как выразился один русский, мнение которого я столько раз слышал и от многих других людей: «В советской торговле все воры, а всех в тюрьму не посадишь». Прагматическая политика властей состоит в том, чтобы ловить, разоблачать и наказывать самых крупных «теневиков» (при условии, что такие разоблачения не бросают прямую тень на компартию), но на пути миллионов мелких ловкачей она лишь ставит отдельные препятствия. Другими словами, как сказал один экономист, власти, скрепя сердце, терпят мелкие сделки «простонародья» в качестве клапана, выпускающего пар их мелких потребительских фрустраций, и для отвлечения от более серьёзных претензий, которые могли бы быть предъявлены системе. По его словам, люди, охотящиеся за левым товаром контрэкономики, не станут беспокоиться насчёт проведения реформ. Более того, если публика принимает контрэкономику в качестве необходимого и желаемого факта жизни, есть слабая надежда на сотрудничество с ней в случае необходимости давления на неё.
И конечно же, неизбежно то, что у русских родился анекдот в стиле «смех сквозь слёзы», отражающий их фаталистическое отношение к коррупции, и даже делающее добродетель из этого порока.
«Я думаю – говорит Иван Владимиру, – что у нас самая богатая в мире страна».
«Почему?» – спрашивает Владимир.
«Потому что у страны все всё воруют уже почти 60 лет, и всё равно остаётся, что украсть».
Закончу эту главу вторым и последним в этот раз отступлением переводчика
Из спекулянтских «пластов» я помню «The Slider» Марка Болана рублей за 40-45, Диск Jethro Tull Living in The Past, Beach Boys Good Vibration и ещё что-то типа сборников Top of the Pops или Smash Hits. Последние я купил у мужика, который съездил в турпоездку на Кипр, наверняка купил их в комиссионке за пару долларов, и окупил. При этом хитрожопый Толик Борзов, который прямо из ВУЗа поступил на работу в КГБ, минуя армию, в которую мы все, простые смертные, пошли служить, мне продал только одну пластинку Джетро Талл, первую, на которой была инструментальная композиция Bourée. Воспользовался моей темнотой, так сказать. Но, надо сказать, что в начале 1970х пластинки стоили не так уж и дорого. Самый последний «запечатанный» диск типа The Original Soundtrack группы 10cc мог продаваться за 50 рублей, а «двойник» доходил до 100 очень редко, надо было, чтобы диск уже нашумел.
Когда же я пришёл в конце 1980 из армии, то познакомился с двумя спекулянтами пластинками – студентами «консы». Так звали петрозаводский филиал Ленинградской консерватории им. Римского-Корсакова. Второй, собственно, спекулянтом-то и не был, его звали Миша Козлов, и он учился по классу саксофона. То есть был не только полным тёзкой знаменитого Козлова, но и дул в мундштук того же инструмента. Я его запомнил хорошо потому, что однажды звонил для него во Францию, в Мантон, его тёте из телефона-автомата и переводил. Разговор, естественно, прослушивался в КГБ, здание которого очень удобно располагалось в 100 метрах от телеграфа-телефона. Но это уже было в 1980е годы, когда я работал на ТВ.
А вот имени второго я не помню, а фамилия у него была поэтическая – Жуковский. У него всегда была пачечка пластинок на квартире, которую они с Козловым снимали неподалёку от телецентра. Я проходил мимо четыре раза на дню и часто к ним забегал по дружбе. Так вот, когда я только познакомился с ним, то хорошо помню, что в баре ДК «Петрозаводскмаш», где собирался так называемый «клуб филофонистов» под эгидой этого Жуковского, диск Донны Саммер She Works Hard for the Money пытались продать, и вроде даже кто-то купил, за сто рублей. Что мне показалось совершенно абсурдным.
К тому времени, впрочем, я уже перестал почти интересоваться поп и рок-музыкой, хотя уже появилась возможность смотреть первые так называемые «клипы» с выступлениями групп типа Блонди на широких бобинах на нашем ТВ благодаря активности ребят с «молодёжки» и программы 99-209. Однажды даже смотрел какую-то передачу, которую вёл Артемий Троицкий, перемежавшуюся чуть ли не клипами с Дэвидом Боуи и Элисом Купером. Разумеется, в эфир это всё не выходило, но внутри узкого круга мы немного откусывали от запретных плодов, о которых так скоро споёт Бутусов из Наутилуса Помпилиуса.
Ещё вспоминаю один эпизод, когда я пробовал сам торговать шмотками. Приятель Сашка Ремянников, поступавший с нами на иняз, но заваливший английский, и друживший с Сашей Мейкупом и Лео Хаапалайненым где-то достал кофточку со шнуровкой спереди, женские, причём это была продукция какого-то советского текстильного комбината. Он купил по блату, о котором пишет Х. Смит, возможно, штук пятнадцать таких кофточек, рублей, может быть, по десять штучка, я купил у него штук пять по 15-20, уже не помню, но помню точно, что в мой приезд к маме домой продал парочку по 25 рублей в Сортавале маминым коллегам, бывшим тогда молодыми медиками.
Других особенных соприкосновений со спекулянтами у меня не было, но был знакомый Коля Большаков, еврей по маме, чем он всегда гордился, который на этом деле съел собаку. Но, опять же, о нём я рассказываю в своих воспоминаниях.
[1] Гостиница «Европейская» носила это название до 1991 года, а потом стала называться: «Отель «Европа». (прим. перев.)
[2] У Х.Смита так написано (who distilled vodka). Тут могут быть два варианта: либо учёный разбавлял спирт, который был положен ему, как и медикам, по работе, либо гнал самогонку в лаборатории, что маловероятно, потому что за это в СССР была статья и все работники были бы в курсе. (прим. перев.)
[3] “Под розой”, по секрету, секретно. Роза у древних римлян была эмблемой тайны. Если розу подвешивали к потолку над пиршественным столом, то все то, что “под розой” говорилось и делалось, не должно было разглашаться. (прим. перев.)
[4] «Шабашниками» в СССР называли, как правило, сезонных строителей, в основном из Ср. Азии, армян, чеченцев и т.п. (прим. перев.)
[5] Тогда, в эпоху написания книги, разумеется, это слово не переводилось таким образом – (прим. перев.)
[6] возможно Хедрик Смит ошибся в написании фамилии, и речь идёт о Михаиле Левиеве , одну ссылку на которого, она потом перепечатывалась и в других местах, я нашёл в сети – (прим. перев.)
[7] в тексте у Х.Смита Barnov street – (прим. перев.)
[8] у автора в оригинале «Ikhnete», такого слова нет. – (прим. перев.)
[9] Александра Коллонтай, член ЦК с августа 1917 года и первый советский министр соцобеспечения, занимала похожий по значению пост, но она не была членом Политбюро, которое в то время не существовало. прим Х. Смита.