Русские как люди [1]

Товарищи, мы строим не страну лентяев, где текут кисельные реки с молочными берегами. Мы строим самое организованное и самое трудолюбивое в человеческой истории общество. И люди, живущие в этом обществе, будут самыми трудолюбивыми, добросовестными, организованными и политически сознательными в истории.

Леонид Брежнев. 1972 год.

Когда открылась дверь, мне на секунду показалось, что Борис Пастернак ожил. Передо мной явилось его скуластое лицо. Все понимающий мягкий задумчивый взгляд поверх широкоскулых щёк, словно взъерошенные на ветру волосы. Лоб у входящего был чуть выше, подбородок подлиннее, но в целом это было то же волевое худощавое лицо на тонкой уязвимой шее. Человек в двери не был таким высоким, каким я воображал Бориса Пастернака по фотографиям. Но сходство было настолько поразительным, что я на минуту застыл без движения перед тем, как представить себя и жену старшему сыну поэта Жене, с мягкой теплотой ответившего на наше приветствие. Через несколько месяцев, а потом и лет, мы хорошо узнали Женю и его жену Алёну, а также их сыновей Бориса и Петю, и младшую дочь Лизу.

По совету Пастернака, а Женя всегда называл отца не иначе как «Пастернак», Женя не пошёл по стезе искусства, по этой политически скользкой тропе. Инженер по образованию,  специалист в отрасли систем автоматизированного контроля сделал своим призванием и страстью работу по  сохранению доброго имени поэта, к которому режим всегда относился неоднозначно, и поддерживал память о Пастернаке, находя и публикуя письма и неизвестные ранее документы. Женя и Алёна боролись за то, чтобы на старой даче в Переделкино, где жил писатель, был открыт его музей, но все их усилия не увенчались успехом, и дача отошла к Союзу писателей, а семье была выделена небольшая постройка на этом участке.

Роман «Доктор Живаго» не только является по-прежнему запрещённым после фурора, вызванного присуждением Пастернаку Нобелевской премии, но его семья так ни разу и не видела западного фильма, снятого по роману. Через одного посольского приятеля нам удалось устроить показ кино в гостиной их старой квартиры с высокими потолками. Со стен сняли картины отца Пастернака и других, чтобы дать место самодельному экрану. Фильм разочаровал некоторых из друзей семьи, они сочли, что характеры воплощены слабо, и даже покоробил, по их мнению, пропагандистским финалом, в котором молодая пара идёт вдоль огромной плотины. Совсем как в официозных советских фильмах и вовсе не по-пастернаковски. Но Женя, будучи человеком более терпимым, посчитал, что фильм уловил свободный романтический дух Живаго, и был в общем верен настроению Пастернака.

Отступление переводчика

Разумеется, ни я, ни практически никто из советских людей не мог прочитать книгу на русском, разве что в “самиздате”. Который, наверное, можно было достать, но меня не очень тянуло. Была даже распространена поговорка: “Пастернака не читал, но осуждаю”, после вручения ему Ленинской премии, на мой взгляд чисто по политическим мотивам, как и Бродскому. Но я прочитал её, отрывками, примерно в 1977-78 году в “тамиздате”. Эту книгу на французском дала мне почитать моя руководительница дипломной работы Сусанна Парамонова. Во время подготовки диплома я пару раз приходил к ней в общежитие, где жили не петрозаводские преподаватели нашего института и увидел томик на полке. Спросил почитать, она без особой радости и сильно помешкав согласилась, взяв слово, что я никому её не покажу. Ну да я и не собирался. Книга показалась мне страшно скучной тягомотиной и я так и не понял, почему она вызвала такой ажиотаж. Единственное, что я запомнил тогда, были несколько слов, вот они: Je pense que la collectivisation a été une faute, un échec (я думаю, что коллективизация была ошибкой, провалом – это мой перевод с французского, возможно у Пастернака не так написано). И даже когда книга стала доступна на русском, у меня так и не возникло желания её прочитать. А кино с Омаром Шарифом посмотрел уже на ДВД в Канаде. Тоже не впечатлило, но хоть стало ясно, о чём там был звон.

В моём мозгу остался запечатленным момент, когда все, иностранцы и русские, буквально зашлись смехом в эпизоде, показывающем робкую и вялую встречу со стороны молодого Живаго и его приёмной семьи, сводной сестры героя по возвращению в Москву поездом из Парижа. Эпизод состоял из короткого, холодного, быстрого поцелуя в щёку и рукопожатия в западном духе, совершенно очевидно поставленного и снятого людьми, абсолютно не знакомыми с взрывным изъявлением чувств, которое происходит при встрече русских людей на железнодорожном вокзале. Они обволакивают друг друга нескончаемыми объятиями, тёплыми поцелуями в обе щеки, они лобызаются троекратно, не просто для показухи, приложив щеку к щеке или даже оставив пространство между ними. Целуются крепко, сильно, часто в губы, целуются не только женщина-мужчина, но и парами женщина-женщина и мужчина-мужчина. Люди с Запада относили такое поведение на личный счёт Никиты Хрущёва, когда он заключал в свои медвежьи объятия бородатого Фиделя Кастро, облачённого в военную форму. Но это-истинно русское поведение. Русским безумно нравится встречаться, и при расставании они проводят за прощанием столько времени, что часто забывают, что при этом присутствуют другие и считают этот момент глубоко интимным. Фильм был таким слабым и так поверхностно отображал характер русского человека, что присутствовавшие продолжали активно обсуждать эти нюансы спустя долгое время по окончании сеанса. И в самом деле, на всём протяжении фильма персонажи, за исключением Живаго и Лауры, не подслащивали свои диалоги теми ласкательно-уменьшительными прозвищами, которыми снабжают друг друга, не особенно задумываясь, члены семьи, друзья и даже близкие соседи. Эта мелкая словесная интимность является одной из очень приятных характерных черт близости русских друг к другу, которую иностранцы часто плохо различают за внешней суровостью.

Более типичным для русской публики поведением является то, что я наблюдал однажды в ходе лекции по джазу. Леонид Переверзев, лектор, являлся настоящим авторитетом по американскому джазу. В своё выступление он вкладывал всего себя и для иллюстрации пользовался великолепными джазовыми записями, что являлось воистину редким угощением для советской публики, не имеющей доступа к классике джаза. И тем не менее, ни одна голова не качнулась в ритм музыке. Никто не щёлкнул пальцами, не притопнул ногой. Не было ни одного спонтанного взрыва аплодисментов. Публика была внимательной, неподвижной, невыразительной. Аудитория состояла из примерно тысячи человек, с большим трудом доставших билеты на лекцию. Они напряжённо слушали музыку и комментарии. Но ни доли эмоций не отразилось на их лицах. Не было заметно никакого влияния музыкального ритма на них. Всеобщая невовлечённость настолько меня поразила, что я потом спросил у одного молодого учителя, что было не так, почему народ не реагировал на музыку, может быть она им не понравилась?

«Да нет, ответил он, – это чувство внутри нас. – Просто тут не принято показывать свои эмоции в ходе концерта или лекции вроде этой. Мы себя сдерживаем».

Это разногласие между излияниями тёплых чувств при встречах на вокзале и внутреннее сдерживание себя на лекции о джазе, является одним из самых удивительных явлений русской жизни. Русские, как народ, приобрели всемирную известность за их терпение, выносливость, стоицизм, позволившие противостоять армиям Наполеона и Гитлера, и победить их во время суровых русских морозов. Публика часто путает эту внешнюю суровость с грубым безразличием, пассивным фатализмом и нахрапистой невежливостью. Западные гости делают множество замечаний по поводу хмурых непроницаемых лиц в толпе людей на улицах русских городов. В мои первые месяцы пребывания в стране я помню, как часто кивал русским или здоровался с ними, если встречался лицом к лицу, и в лучшем случае получал в ответ безразличный взгляд. Один русский сказал мне, что работники советских агентств типа «Интурист» инструктируются улыбаться чаще, чем обычно, чтобы соответствовать ожиданиям иностранцев.

Верно, что русские, особенно москвичи, часто на публике выглядят грубоватыми, холодными, упрямыми и лишёнными индивидуальности. Но в личном общении, внутри круга людей, которым они доверяют, а это обычно семья и близкие друзья, но не только, они очень быстро заводят новые знакомства, если затрагивается струна сопереживания, они являются одними из теплейших, веселейших, щедрейших, чувствительнейших и ошеломительно гостеприимных людей на Земле. И я не говорю о фальшивом благодушии официальных лиц, принимающих делегации иностранцев на промышленных предприятиях, обычно заставляющих гостей выпивать куда больше водки, чем тем хотелось бы, а о подлинной, беззаветной, согревающей душу дружбе. «Русские, – сказал веснушчатый, сам похожий на ирландца поэт Иосиф Бродский, когда мы одним холодным вечером прогуливались по Москве, – они как ирландцы, черпают в своей бедности  сентиментальность, духовное наполнение, стремление к крепким межличностным отношениям».

Эта дихотомия, совмещающая холодность и теплоту, частично берёт начало из некоей глубокой раздвоенности русской души и темперамента, выкованной климатом и историей. Она делает из русских, как из народа, в одном лице стоиков и романтиков, долгое время страдавших мучеников и снисходительных к себе гедонистов, людей, одновременно покорных и нарушающих правила, щепетильных и в то же время непритязательных, напыщенных на публике и простых в узком кругу, беззаботных и добрых, жестоких и сострадательных одновременно.

Как напомнил мне один египетский журналист, Достоевский написал, что русские были полусвятыми и полудикарями. «Русский может быть очень сентиментальным, и в то же время холодным и жестоким, – добавила его пухленькая русская жена. – Он может плакать над стихо-творением и через несколько минут убивать врага не сходя с места». Райт Миллер, английский писатель, хорошо изучивший русский характер, вспоминал в 1973 году в своей книге Who Are the Russians [2], что Иван Грозный в припадке ярости сначала убил своего сына, а потом замаливал свой грех, или разорял одни монастыри и жертвовал другим монастырям деньги. С такой молниеносной переменой в настроении и нравственном поведении людей я сам сталкивался не раз в куда более приземлённых обстоятельствах. Один раз во МХАТе я очень сильно удивился тому, как зрители до слёз растрогались зрелищем какой-то пустой мелодрамы закончившейся легко предсказуемым финалом победы доброты. Вокруг меня женщины вытирали слёзы, забывая об аплодисментах, а уже пару минут спустя те же самые дамы толкали друг дружку и ругались в жестокой давке в гардероб, словно главная мысль спектакля не оказала на них ни малейшего воздействия. «Как плач, так и толкотня идут изнутри, из желудка, а не из головы, – заметил позже Андрей Вознесенский в разговоре со мной. – И такое поведение для русских очень типично».

Однако для дихотомического поведения русских имеется и другая причина. В их авторитарном с самого раннего детства окружении, русские приобретают очень острое чувство места и уместности, того что приемлемо, а что недопустимо, чёткое осознание того, что им сойдёт с рук, а что лучше и не пытаться предпринимать. И они соответствуют своему окружению, играя те роли, которые от них ждут. С долей намеренной шизофрении они делят своё существование на частную и публичную жизнь, и делают явственное различие между «официальными» и личными отношениями. В той или иной степени это происходит, разумеется, повсюду, но русские проводят границу отчётливее, чем другие в виду политического давления и конформизма. Таким образом они разработали два кодекса поведения для каждой из своих сторон жизни: в одной из них они молчаливы, двуличны, осторожны, замкнуты и пассивны; в другой – разговорчивы, честны, прямы, открыты, страстны. В одной жизни мысли чувства сдерживаются («Наша публичная жизнь – это живая ложь», – саркастически заметил один физик. В другой эмоции текут тёплым потоком, ничем не сдерживаемые.

Даже масштаб, на котором разворачивается частная и общественная жизнь, во многом отличается. Внешний ландшафт Москвы, к примеру, состоит из грандиозных фасадов. Сталин влепил в город семь небоскрёбов в ложно-готическом стиле. Эти неуклюжие островерхие здания из песчаника возвышаются над Москвой и увенчаны шпилями с красными звёздами. Районы новостроек являют собой лес блочных многоквартирных домов, поражающих своим однообразием (и воспроизводимых в огромных количествах по всей стране), с оспинами на сером бетоне, делающими дома мгновенно старыми, что свойственно всей советской архитектуре. Вокруг домов нет ничего-ни травы, ни зелёных насаждений, ни цветочных клумб. Они похожи на флот некрасивых океанских лайнеров, причаливших к пустынному берегу и давящих на своих пассажиров нечеловечески огромными размерами.

Гордостью отцов города является гостиница «Россия», памятник слепому увлечению гигантизмом. Считается, что это крупнейший в Европе отель. Насчитывающий 3076 комнат, 5738 коек, девять ресторанов, 20 кафетериев, шесть банкетных залов, десятки километров коридоров и не имеющий кондиционеров. Размеры улиц города также олимпийские. Главные бульвары, имеющие по десять, двенадцать, четырнадцать полос движения перерезают столицу и столь широки, что Пятая авеню в Нью-Йорке показалась бы заурядной районной улицей.

Ещё одной грандиозной приметой общественной жизни являются мемориалы. В Москве центром всего считается мавзолей Ленина. В других городах центральная площадь обычно увенчивается мощной его статуей, как правило в пальто, уверенно шагающего в будущее или, воздев руку вперёд он призывает пролетариев всех стран соединяться. Энергетический заряд гражданского сознания удивительным образом воплощается в грандиозном памятнике Второй Мировой войны в Волгограде, в 160-футовой скульптуре Мать-Родина, стоящей на возвышении, с мечом, поднятым против врага. У подножья покоятся захороненные с почестями её мёртвые сыновья. Скульптурное воплощение клише социалистического реализма представляет монументальная группа «строителей коммунизма» в Москве. Мускулистый молодой рабочий, твёрдо держит в одной руке молот, а другая жилистая рука его крепко сцеплена в рукопожатии[3] с дланью дюжей колхозницы, вздымающей серп рядом с молотом рабочего. Неподалёку от этой скульптуры, с другой стороны ВДНХ величаво устремляется вверх, символизируя подвиги советских покорителей космоса ракета, испуская выхлопной шлейф высотой с 15-этажный дом.

Размер этих монументов является важным указателем на их привлекательность в массовом сознании и даёт некоторые сведения о душе советского человека. Русские любят внушительные структуры, широкие проспекты, захватывающие дух виды и образы титанических подвигов, дышащие мощью. Они испытывают сходную с техасской преувеличенную тягу к громадью, превосходящую среднюю американскую любовь к величию, во многом оттененную тем фактом, что советская национальная этика экономического роста превзошла ныне поколебленную американскую веру в автоматическое его благословение. Словно вооружённые духом Пола Баньяна [4], русские гордятся размахом своих гидроэлектростанций, перекинутых через берега широких сибирских рек. Они упиваются размером огромных грузовиков, сталелитейных заводов и своих межконтинентальных ракет. Размер – это мощь.

Но в своей частной жизни они ищут убежища от гигантизма. Они переводят вещи в человеческое измерение. Внутренний масштаб Москвы, как и любого другого города, очень отличается от грандиозного внешнего вида. Проходя по спокойным, истоптанным, неухоженным дворам, входя в неосвещённые подъезды и поднимаясь в скрипящих старомодных деревянных лифтах с двойной дверью, я обнаружил, что приспосабливаюсь к более искреннему и гуманному, менее принижающему человека образу жизни. Люди с бóльшими доходами и связями обставляют свои квартиру гарнитурами из лакированной мебели, но куда больше квартир, которые мы посетили, были меблированы разномастными наборами столов и стульев, а кресла выглядели так, словно их спустили из чердаков разных домов. Стенам комнат не хватало яркости и цветов, но русских это мало волновало. Они принимали как должное тот факт, что их кровати будут служить диванами в дневное время. Часто занавес в гостиной отделял «спальню» детей от родительской, особенно в коммунальных квартирах, где на одной входной двери было налеплено пять звонков, и вся семья ютилась в одной большой комнате. Иногда в наличии имелись ковры. Столовых не существовало, но письменный стол в спальне использовался для еды. Многие квартиры, казалось, находятся в состоянии постоянного, но комфортного беспорядка. В них редко наводился порядок специально для приёма гостей, да и обитатели не спешили особенно принарядиться к такому приёму. Это случалось в праздники или, когда русских официально уведомляли, что их посетят иностранцы. Стиль жизни в русских домах естественен и без прикрас. Я нашёл это качество одним из наиболее привлекательных черт русских людей и соответствующим общей непритязательности их частной жизни. Русские куда меньше пекутся, например, о том, как они выглядят, о том, чтобы показать, что у них всё не хуже, чем у людей, о том, чтобы навести марафет и дезодорировать тело, о свежем запахе изо рта и о том, чтобы постоянно выглядеть свежим. В России человек может пахнуть потом, быть в прыщах, одетым по-домашнему и выглядящим неопрятно, и всё равно быть принимаемым в обществе.

Мы также обнаружили, что по-настоящему желанные гости сразу же приглашаются в русских домах в самое скромное и одновременно самое уютное место – за кухонный стол, если кухня достаточно просторна, чтобы принять больше двух человек. Стол, независимо от того, стоит ли он в кухне или в гостиной комнате, является центром русского дома. Эта традиция перенесена из деревенской жизни. В отличие от людей с Запада, с их коктейлями в салоне, русские, когда приходят гости, сразу же усаживаются вместе за стол. Обычно стол небольшой, и людям за ним тесно, но это также добавляет интимности, поскольку русские, живя всё время близко друг к другу, любят находиться близко физически.

Отступление переводчика

Это чисто из области фантазии Х. Смита. Не “любят” русские находиться близко физически. Жизненые условия их так сформировали, что им пришлось “полюбить” давку в транспорте, в очередях и т.п.. То же самое, например, можно сказать и про арабов или китайцев, наверное. Я не изучал их быт. Одно твёрдо знаю – меня лично всегда раздражало отстутсвие “прайвеси” в советском общежитии и я изо всех сил избегал чтобы ко мне кто-то жался.

Однажды в воскресенье мы оказались в гостях у Пастернаков вдесятером за столом размером не больше, чем столик, за которым американцы обычно завтракают, и дети сидели вперемешку с родителями и дедушкой. Наши колени, пока мы обедали, всё время соприкасались с коленями сидящих напротив, подобно тому, как русские соприкасаются друг с другом, когда стоят в очереди в магазине, или будучи плотно сдавлены вместе в церкви.

Если бы мы были специально приглашены в гости, то был бы, возможно, накрыт отдельный стол, но мы обедали, так сказать en famille [5], поэтому и стол был соответствующим: тарелки разных размеров и из разных сервизов, обычные, как в ресторане столовые ножи, вилки и ложки. Еда была здоровой, но простой, порции достаточные, но скромные: кислая капуста в уксусе и растительном масле, чёрный хлеб, водянистый овощной суп, котлеты из телятины, картошка и зелёный горошек, а на десерт – сладкий яблочный компот. В конце концов это же был обычный воскресный дневной обед. В будни пища может быть очень скромной: гречневая каша, немного сыра и кусочек солёной или копчёной рыбы, горы чёрного хлеба, иногда колбаса и чай.

Однако стол служит для русских не только местом принятия пищи. Стол – это место встречи. Мы с Энн просидели много часов за столами с русскими, попивая крепкий чай, всегда богатого тёмного оттенка красного дерева – русские любят, чтобы чай был чуть ли не кипящим, хорошо заправленным сахаром и очень крепким (иногда даже «чёрным»), при этом могут выпивать с ним что-нибудь и покрепче, отщипывая от хлебной горбушки, от ломтика сыра или ещё какого простого продукта и беседуя весь вечер и допоздна в ночи практически ни о чем. В русском доме стол занимает место американской гостиной, где семья собирается у камина. Это-центр общения, мост между людьми, место для единения.

Именно здесь, дома, русские находят убежище от стерильности и лицемерия общественной жизни и толчеи базарной площади. В семье и среди друзей они становятся замечательными, мягкими, эмоциональными людьми из романов Толстого, делятся юмором и сокровенными вещами, входят в простые, но глубокие взаимоотношения, которые кажутся менее эгоцентричными и менее застенчивыми, чем обычно встречаются у людей на Западе.

Именно из-за того, что их публичная жизнь находится под таким пристальным наблюдением и потому, что с большинством окружающих русские не могут позволить себе быть открытыми и откровенными, русские придают дружбе огромную важность. Для многих из тех, кто живёт в городе и является единственным ребёнком в семье, отсутствующие братья и сёстры заменяются близкими друзьями. Они ходят в гости каждый день и считаются за членов семьи. Их круг общения обычно уже, чем у людей с Запада, особенно по сравнению с американцами, которые прикладывают так много усилий к тому, чтобы быть популярными, но отношения между русскими как правило более интенсивны, более требовательны и более длительны, а часто и более плодотворны.

Русские предаются страстной дружбе со студенческой беззаветной интенсивностью. Я часто беседовал об этом с моими американскими друзьями, но очень немногие понимали, что я хотел сказать на таком инстинктивном уровне, как Сюзанна Мэсси, талантливая и эмоциональная писательница, родившаяся в Швейцарии, но русская по своей природе. «С моими русскими друзьями я говорила ночи напролёт и разговоры были о душе и о судьбе, писала Сью. – Невозможно описать радость и чувство облегчения, переполнявшие меня».

Сью и её мужа Боба к России в какой-то мере влекла борьба с гемофилией, от которой страдал их сын Бобби. Гемофилией болел и царевич Алексей, сын Николая Второго, последнего царя династии Романовых. Я часто ощущал, точно так же как Сью и Боб, что именно страдания, через которые так много русских людей проходят в своей жизни, их противостояние печали и испытаниям, делает из них таких надёжных и сострадательных друзей. Так же верно было и то, как отметила Сью, что русские с готовностью делятся своими бедами друг с другом, будучи не отягощены американским стремлением казаться вечно молодыми, красивыми и сильными и скрывать реальность печали, разочарования или боли. Для русского человека страдание является неотъемлемой частью жизни, и он считает естественным вторжение в жизнь ближнего со своими проблемами и радуется возможности делиться ими.

«Русские очень умело читают знаки скорби, – написала Сью Мэсси в книге Journey, повествующей об испытаниях и триумфе своей семьи. – Они знают, как важно избавиться любым, каким угодно способом, от ежедневного, страшно тяжёлого груза забот. Вы хотите почувствовать меланхолию одиночества, насладиться грустью жизни? Они будут пить с вами, задумчиво, скорбно, уважая вашу нужду в том, чтобы поплакать, когда нет ответа и никак нельзя изменить реальность существования. С другой стороны, вы хотите внезапно ощутить прилив надежды, единения со звёздами, с природой до тех пор, пока смысл жизни и страдания не станет вдруг ослепительно радостным? Они всю ночь будут гулять с вами по берегу реки, забыв о том, что завтра – рабочий день с его рутиной, соединяясь с вами в откровениях, пении, смехе, забывая о течении времени. Неужели одиночество столь великолепно, что чувствуешь себя уплывающим всё дальше от реальности?… Они знают, что есть такое горе, от которого избавления нет никогда, и часто нет никаких оснований думать, что конец будет счастливым. К тому же они знают, как жизненно важен простой, тёплый, человеческий контакт, дающий силу жить дальше [6].

Их щедрость может быть инстинктивной, импульсивной, необдуманной, как и их любовь к своей стране. Я знал одну пару, отправленную в двухгодичную командировку на Кубу, которой другая семью, живущая в страшной тесноте в малогабаритной двухкомнатной квартире, сразу же предложила приютить на это время их сына-подростка: ему нужно было остаться и закончить школу в России.

Когда поэтесса Белла Ахмадуллина вышла замуж в третий раз, то они с мужем остались без средств к существованию. Их друзья купили для них всю мебель в квартиру. Когда у кого-нибудь из интеллигентов – диссидентов случаются неприятности, его настоящие друзья возьмут на себя огромный политический риск и поспешат на выручку. Мы с Энн тоже чувствовали на себе теплоту и импульсивную щедрость русских людей. Одна из ведущих ленинградских балерин, услышав, что нашей дочери нужны балетные тапочки, спросила про размер и тут же встала из-за стола и принесла пару своих, сделанных специально по её ноге для одной из партий. Пара, живущая в Ташкенте, с которой мы быстро и крепко подружились при первой же встрече, была настолько тронута, что они подарили нам на память редкую книгу об археологических находках в Узбекистане, только что вышедшую из печати, с автографом автора. В другом доме моя жена похвалила довольно дорогой чайный сервиз, который хозяйка только что приобрела, и получила его от неё в подарок. На Кавказе, наш черноволосый проводник по горам, узнав, что моя мать больна раком, с очень трогательным жестом щедрости предложил мне крохотное, но это было все, что он имел, количество «мумиё», лечебной смолы, изготовленной из корней целебных трав, собранных с большим трудом высоко в горах. Когда друзья заболевают, русские возьмут на себя множество хлопот, чтобы им помочь, несмотря на все неудобства, которые эти хлопоты доставят.   

Дружба не является единственной компенсацией за холодную безличность публичной жизни, но представляет из себя жизненно важный источник самоопределения. «Друзья – это одна из тех немногих вещей, что принадлежат лично нам, – поделился со мной соображением один математик. – Они составляют ту часть нашей жизни, где выбор предоставлен исключительно нам самим. Мы не можем делать такого выбора в политике, религии, литературе, работе. Всегда кто-то, стоящий над нами, оказывает на этот выбор влияние. Но с друзьями дело обстоит иначе. Тут мы осуществляем его самостоятельно».  

Этот выбор, по крайней мере среди интеллигентов, делается с особым вниманием к одному из важнейших ингредиентов русской дружбы – проверке на политическое доверие. Это придаёт дружбе особую глубину и накладывает обязательства. Американцам, избавленным от жестокости советских политических чисток, репрессий и постоянного требования идеологического конформизма, не нужно осуществлять насущной внимательной оценки для отсеивания настоящих друзей от пытающегося влезть в друзья информанта. Советским людям приходится делать такую оценку часто, и она должна быть безошибочной.

«Отношения между людьми-очень важная вещь, – заметил один учёный. – Нам очень не нравится, если иностранец приходит в гости на вечеринку и приводит с собой русских друзей. Вечер для нас будет испорчен, потому что нам, для того, чтобы кого-то узнать и начать ему доверять требуется долгое время». Хотя со сталинских времён, когда члены одной семьи доносили друг на друга, ситуация улучшилась, это недоверие ко всем, кроме горстки людей, диктуемое инстинктом самосохранения, а также политический контроль, невольно разделяющий людей, оказали на них угнетающее и уродливое воздействие. «Доверять нельзя никому, кроме своей подушки, – горько пожаловался мне один молодой человек после того, как узнал, что один из его старых друзей сообщал о нём в КГБ. Не один человек из числа неофициальных художников, часто общающихся с западными дипломатами, спокойно рассказывал о том, кто в их группе были stukachi (информаторы) или seksoty (нештатные сотрудники КГБ), следящие за всеми другими. То, что информаторами являются сразу несколько человек, принималось как само собой разумеющееся.

Многие люди развили в себе животный нюх на других. «Никогда не нужно говорить правду никому, кроме настоящих друзей, – объяснила мне одна шатенка, редактор детской литературы. «Знаете, мы почти всё время жили соседями с одной парой. Жену я знала с детства, но я никогда не делилась с ней сокровенным. Мы были в дружеских отношениях. Они заходили в нашу квартиру, и мы бывали в их квартире. Но они – отличные от нас люди. Это чувствовалось».

«Как?» – спросил я.  

«Муж – приятный парень, учёный, – вмешался в разговор супруг шатенки, кудрявый учёный-публицист. – С ним можно выпить, поговорить о женщинах и всём таком. Но ни о чём серьёзном. Знаете, когда ты встречаешь человека, ты чувствуешь, есть ли в нём некое критичное качество или нет. Неважно, крестьянин ли он, рабочий или интеллигент. Ты сразу же видишь, мыслит ли он самостоятельно. Если нет, то не сообщаешь ему ничего важного».

Отступление переводчика

В своей советской жизни я, разумеется, знал, кто такие “стукачи”, но на первых курсах особенного внимания не придавал этой прослойке индивидуумов. На третьем и далее в принципе уже было ясно, кто мог постукивать в институте. Появились и конкретные доказательства. Я подружился с одним парнем с немецкого отделения, курсом старше, и мы были в очень доверительных отношениях. Я уже слышал от других парней, что однажды он на семинаре по истории КПСС выразил сомнение в эффективности партизанского движения в Карелии во время войны. Преподаватель его осадил, но, так Витя по крайней мере мне сказал, дальше дело не стал развивать и они даже вроде в кулуарах договорились о том, что это так, но вы же понимаете, не нужно было публично об этом говорить. Тем не менее был вызван в Большой дом для “профилактической беседы”. Поскольку в его группе кроме него учился ещё один парень, а девчонки, вроде, как-то не считались подходящими для стука, то он решил проверить этого парня, его звали Саша, на вшивость, и принёс однажды порнографический журнал в аудиторию, который показал в присутствии нескольких парней, или одному этому Саше, я сейчас уже не помню, да и неважно. Фактом было то, что снова был вызван и предупреждён, в этот раз за хранение порнухи. Таким образом стукач был, якобы, выявлен. Но, как я потом очень хорошо понял, нельзя было на 100% быть уверенным что а) историю выдумал сам Витя и б) что он сам не был сексотом. Мы очень хорошо понимали, что им мог быть каждый не второй даже, а первый. И девушки тоже могли постукивать.

Из соображений безопасности русские держатся друг от друга на расстоянии. «Мы не хотим заводить близких отношений с большим кругом людей» – откровенно сообщил мне один знакомый. Они посвящают себя лишь нескольким избранным, но лелеют их. Внутри близкого круга доверенных лиц русская дружба обладает такой интенсивностью, что люди с Запада находят её одновременно и вызывающей восторг и изматывающей. Когда русский наконец откроется вам, он ищет в вас родственную душу, а не только собеседника. Они хотят водить дружбу с кем-то, кому могут излить душу, поделиться своими невзгодами, рассказать о проблемах в семье или затруднениях с любовником или любовницей, свалить на чужие плечи тяготы своей жизни или предаться бесконечным философским рассуждениям. Они не понимают, как журналист, считающий поддерживание контакта с как можно более широким кругом людей неотъемлемой частью своей работы, может исповедовать независимость и неприятие давления ни одной из сторон. Русские не стремятся к соблюдению приличий и честной игры: они хотят иметь союзников и сторонников. Это относится к официальным лицам, диссидентам и людям между этими полюсами. Их дружба носит клановый характер – она включает и исключает. Они оценивают друг друга в зависимости от друзей, клик, групп и распознают эти связи как в высокой политике, так и в личных отношениях. Для них это обстоятельство куда важнее абстрактной лояльности системе или компартии. От друзей и сторонников они ждут личного участия и предлагают им его. Это то, что большинство людей с Запада очень редко оказывает очень небольшому числу людей за всю свою жизнь.

Русский человек как правило держит свои эмоции при себе и проявляет их только в отношениях с близкими родственниками и друзьями или в особенных случаях. Но я обнаружил, что иногда какой-нибудь поворот судьбы: подлинное несчастье, шутка, жест, присутствие ребёнка, могут раскрыть русскую душу, и тогда это чувство близости и доверия охватит его даже и при первой встрече, если русский почувствует, что нашёл родственную душу, и особенно если есть водка, которой это единение можно спрыснуть. Эта прямота русского характера, стремление к поразительной открытости, даёт американцам повод думать, что русские по темпераменту больше похожи на них, чем сложные французы и сдержанные  британцы с немцами. Русские зовут эту открытость shirokaya dusha и гордятся своей способностью говорить po dusham.   

Есть и публичная сторона этой черты характера – мелодраматическая сентиментальность русских. Великие страдания, перенесённые русскими людьми, не только превратили их в нацию стоиков, но и размягчили душу, сделав неизлечимыми романтиками. Внешний мир знает стоицизм и флегматический фатализм простого человека, столь умело выразившиеся в общенациональном клише nichevo, что в буквальном смысле означает «ничто», но в обиходе употребляется для обозначения понятий «пустяки», «не бери в голову», «не волнуйся, не беспокойся», «сделать всё равно ничего нельзя, поэтому не приставай ко мне». Оно передаёт способность к стойкости без жалоб, безразличие, отказ взять на себя ответственность. У того, кто оказывается на обратной стороне от этого nichevo, порой могут случиться изрядные неприятности, за причинение которых он не получит извинений. Один американский журналист должен был вылететь из Москвы в Лондон. Он встал в пять утра и долго добирался до аэропорта, где обнаружил, что не сможет улететь в указанное на билете время, потому что по расписанию вылет был запланирован на следующий день. Ему неправильно выписали билет. На другие рейсы мест не было целые сутки, поэтому на назначенную в Лондоне встречу он опоздал. «Nichevo», сказали ему в ответ.

Противоположной стороной русского характера является то, что настоящая беда порой ослабляет или на время отменяет правила, потому что вызывает сострадание. Мы узнали, что в случае срочной необходимости, диктуемой семейными обстоятельствами, визовый отдел МИДа выправляет визы в течение двух дней вместо обычных четырёх-пяти. Такое сострадание получает сердечное и единодушное одобрение со стороны простых русских людей, поскольку, несмотря на официальные разглагольствования о трудовой дисциплине и самоотверженном выполнении экономических планов, людей больше трогает чья-то личная теплота, нежели хорошие результаты работы. «Человек может быть хорошим работником, но работа – это всего лишь предмет, – объяснил мне один начинающий лысеть экономист. –  Что на самом деле важно, так это его душевность, его отношения с другими людьми. Если он слишком педантичен, слишком отстранен, он не будет нравится коллективу. У нас есть слово sukhovaly [7]. – экономист с неодобрением поморщился, но sukhoi – это ещё хуже, и, наконец, есть слово sukhar, что означает, что человек чёрств, как хлебная корка, что ничего человеческого в нём не осталось. И такой человек – худший из трёх». 

В публичном плане этот сентиментализм проявляется в любви русских к сочной меланхолии музыки Чайковского и сказочному миру романтических балетных спектаклей вроде «Лебединого озера» и «Спящей красавицы». Богато украшенная продукция «Большого» воздействует на русскую душу, смешивая величие с вымыслом и предоставляя возвышающее её бегство от действительности. Ничто не производит на русских большего впечатления чем шуршание муслиновых пачек балерин покроя XIX века, вращающихся в нескончаемых пируэтах. Современные интеллектуальные постановки хореографов типа Джерома Роббинса [8] оставляют большинство русских безучастными. Я однажды наблюдал, как недовольный отсутствием сюжета зритель уходил с одного из нескольких балетных спектаклей труппы города Нью-Йорка со словами: «Это – не балет!» Как это ни может показаться странным для коммунистического государства, чем больше на сцене представлено шика и королевских персон, чем большей сентиментальщиной отдаёт музыка, чем экстравагантнее декорации и одежды участников маскарада, чем мелодраматичнее эмоции и шире сценарный вымысел, задевающий душевные струны зрителей, тем больше удовольствия русский человек получит от спектакля. Цветы представляют для русских специальный признак восхищения и уважения. Один из самых милых их обычаев – это прийти в гости с букетом цветов, часто завёрнутым в целлофан. Посетители Новодевичьего кладбища, места успокоения знаменитостей, купят букет и пойдут вдоль могил, оставляя цветок то на одной, то на другой могиле в знак почтения к погребённым.

Отступление переводчика

В Большой театр я ходил два раза в своей жизни. Оба раза когда служил старшим писарем штаба неподалёку от Останкино и станции метро Новослободская, откуда можно было дойти до части пешком. Разумеется, сам бы я ни за что не пошёл за свои деньги туда, да и билетов достать простому смертному было невозможно. Но у моего начштаба, майора Калинина, с которым мы организовали с нуля в/ч 63070 (её уже нет) относившуюся к ВСУ (Военнно-строительгное управление) КГБ СССР, то есть это был стройбат минус бардак, приятель заведовал гражданской обороной Большого театра и у него были контрамарки на любой спектакль. Я помню только один спектакль, что там смотрел, это была опера М.П. Мусоргского “Хованщина”.

В театрах вынос дирекцией корзин и букетов с цветами для артистов уже стал ритуалом, но вы можете легко понять, насколько спектакль тронул аудиторию по тому, сколько букетов поступит на сцену от зрителей. Реакция на спектакли Ла Скалы не была случайностью, потому что как итальянцы, русские любят выступления этого театра за мощную эмоциональность и концентрированную героику. По своему духу они являются самым северным латинским народом. «Мы всегда ощущали себя очень близкими к Испании, – сказал однажды литературный критик. – Не только из-за тамошней гражданской войны. Мы чувствуем родство с испанцами. Они – благородный народ. Испания – страна кавалеров и романтики. Мы очень любим Дон Кихота». И это правда – Дон Кихот мог бы быть русским героем.

Если сентиментальность является противоположным полюсом русского стоицизма, то фольклорный, традиционный, крестьянский образ жизни русских представляет антитезу напыщенной риторике марксизма-ленинизма, воспевающей «нового советского человека». Русские не только просты в обращении, беззаботны и не организованны, и совсем не заумно рациональны и неэффективны, но они также просты и нехитры как в своём досуге, так и в дружбе. Они могут быть мученически самоотверженными во времена кризисов, но в другое время они могут предстать похотливыми гедонистами, предающимися таким чувственным удовольствиям как загулы, пьянство и походы в баню. В глубине души они мистичны, религиозны и суеверны, что явно противоречит ограничениям научного социализма.

Мой политически ортодоксальный учитель русского, мужчина средних лет, старался переубедить меня, говоря, что суеверия отошли в прошлое, и им следуют лишь бедные необразованные слои населения или люди, страдающие от разных хворей. Он напирал на то, что люди здоровые и устроившиеся в жизни чужды суеверий. Писатель старше его согласился с этой точкой зрения, но добавил, что именно болезни и испытания русских людей сделали их столь истово верящими в предзнаменования, знаки и знамения, типа языческих тревог по поводу сглаза, порчи и средств против них, всех этих фольклорных бабушкиных сказок. Я помню, как один поэт на полном серьёзе советовал никогда не возвращаться в квартиру и снова выходить из неё, если я что-то позабыл, потому что это является плохой приметой. Миловидная учительница предостерегла меня, что если я в приливе чувств хлопну девушку по заду, то должен тут же дёрнуть её за подол юбки, иначе у неё никогда не будет парня. Прилично образованная дама научила нас, что перед отъездом кого – либо все присутствующие должны посидеть несколько мгновений в молчании. Несомненно, это были остатки какого-то религиозного церемониала, потому что потом, когда она поднялась, то сказала: «Езжайте с богом!» Другие люди считали, что не следует говорить о точном месте назначения вашей поездки, если вы не хотите привлечь дурной глаз.

Наша русская горничная сообщила Энн что в канун нового года общепринятой практикой является положить под подушки три обрывка бумаги с надписями: «Хороший год», «Плохой год» и «Средний год». Утром ты засовываешь руку под подушку и вытаскиваешь один листок с тем годом, который предстоит прожить. Сама она сказала, что не следует этому ритуалу, так как не хочет целый год жить с тяжёлой мыслью, если вдруг год на бумажке выпадет плохим. Нам встречались и другие русские, которые, точно так же, как восточные люди, верили в названия годов по знакам зодиака. Некоторые, включая интеллигентов, твёрдо верили в то, что високосный год несёт несчастье и относили невероятно плохой урожай 1972 года на счёт этого, наряду с другими причинами. Приход в семью кого-то дорогого, например, ребёнка, обставляется массой предосторожностей. Плохой приметой является выбор его имени до рождения, как и обычай заранее делать подарки, а ещё хуже обсуждать предполагаемую дату появления на свет. Однажды я неосторожно спросил будущего папу, когда они с женой ждут ребёнка, но друг семьи отчитал меня, сказав: «Об этом спрашивать нехорошо!» Папа, инженер по профессии, робко ответил: «Не знаю», а другая женщина с одобрением сказала: «Это – лучший ответ». Русские также считают, скорее из конформизма, чем из следования суеверию, что рождение левши является плохой новостью. Когда ребёнок начинает есть или рисовать левой рукой и родители это видят, они тут же начинают «поправлять» его леворукость.

Предубеждение против рукопожатия через порог из опасения, что оно может привести к ссоре оказалось столь сильным, что по возвращении в Америку я старался не протягивать руку сразу же, как открывалась входная дверь. Русские не так часто стучат по дереву, как мы, зато часто имитируют троекратный плевок через левое плечо с той же самой целью. Тринадцать человек за одним столом – плохая примета, хотя строители без замешательств дают номер «13» соответствующему этажу. Пятница является днём грусти, возможно из-за отсылки к Страстной Пятнице, но я вначале недоумевал почему понедельник считается неблагоприятным днём для того, чтобы затевать какое-нибудь мероприятие. Потом один советский журналист просветил меня, что именно из-за этого суеверия поездки иностранных журналистов всегда планируются на воскресный вечер, а не на утро в понедельник. Любой кот, не только чёрный, переходящий дорогу, является плохим признаком. Но, как считают русские, когда въезжаешь в новый дом, первым в дверь должна войти кошка. Если в открытое окно залетела птица, то это – знак очень плохой, знаменующий неминуемую трагедию, возможно смерть или тюрьму. Корни многих суеверий, как представляется, связаны с сельским укладом жизни, как и любовь русских к пословицам, и их вера в народные лечебные средства. Как жители городов, так и крестьяне, часто предпочитают для лечения простых недомоганий травы и  горчичники современным лекарствам. Одному из моих американских друзей советовали прикладывать к телу медную монету, чтобы уменьшить опухоль. Мы также видели, как русские носили чеснок на цепочке, повязанной вокруг шеи для предотвращения простуды.

Со здоровой старомодной простотой русские проводят и свой досуг, исповедуя некое стремление назад, к природе, или преследуя простые и недорогие цели. Телевидение, за исключением спорта, очень скучно, а советская индустрия развлечений по сравнению с западной находится в зачаточном состоянии. Здесь нет ни кино для автомобилистов на открытом воздухе, ни китайского бильярда, ни катков для любителей кататься на коньках-роликах, ни автомобильных гонок, и практически не существует боулинг-залов или парка развлечений типа Кони Айленд. Спросите советское официальное лицо о досуге граждан, и оно начнёт разглагольствовать о том, сколько миллионов человек охвачено массовыми спортивными мероприятиями либо на бумаге, либо в действительности или обеспечено льготными профсоюзными путёвками в санатории.

Эти билеты в отпуск, продаваемые по сниженным ценам, putyovki, которые порой очень трудно достать, представляют собой одно из величайших благ, выделяемых советской системой простому человеку, потому что точно так же как немцы, русские очень любят здравницы с лечением серой и грязями. Несколько раз, будучи в официальных журналистских турах, я наблюдал в санаториях людей, сидящих в ваннах из теплой грязи или женщин, дышащих парами серы. Потом они заявляют, что 26-дневный санаторный отпуск, обошедшийся им в $200 был для них идеальным времяпровождением.

Я в своей жизни купил путёвку только раз, студенческую, профсоюзную. Примерно на четвёртом курсе, во время студенческих каникул, мы ездили в Таллин с Серёжей Бойцовым, моим однокурсником. В этой же поездке с нами был и студент старше нас на курс, Сергей Спиридонов со своей первой женой Ниной Васиной. Но из детства я хорошо запомнил, что мой отчим, зам. главного врача Сортавальской ж/д санэпидстанции, в редкий год упускал случая съездить по путёвке на курорт. Я хорошо запомнил, что он ездил в Цхалтубо и в Марциальные воды. Когда я работал на Карельском ТВ, то Союз журналистов Карелии порой подбрасывал отличные путёвки за рубеж. Так, коллега журналистка Галя Крюкова ездила в Португалию, а фотограф Вова Ларионов аж в США. Я сам чуть было не поехал в Финляндию году в 1983 практически бесплатно, потому что путёвка туда поначалу оказалась не нужна начальству, которое, вестимо, отхватывало от благ самые лакомые кусочки, хотя журналистами не были. И в последний момент её перехватил у меня главред Тольский, про которого ходила поговорка: “Валера Тольский – парень скользкий”.

Но официальные учреждения и официальные программы обеспечивают лишь небольшую часть советского досуга. Бóльшую часть своего свободного времени народ проводит гуда более скромно и неформально. Мужчины, стар и млад, собираются группами у парковых скамеек для того, чтобы играть, как я вначале предположил, в шахматы, но куда чаще, оказывается, играют в домино, и окружающие обычно делают ставки. (Русские также любят лотереи).

Держать домашних животных стало настолько модным, что на московском «Птичьем рынке» по воскресеньям делается очень крупный бизнес. На широком пространстве под открытым небом, меся ногами грязь, покупатели и продавцы этого блошиного рынка торгуют птиц, гуппи и других тропических рыбок для аквариумов, собак, кошек, морских свинок и прочих домашних животных, которых разводят сами, а к ним и разнообразный товар, предназначенный для их содержания и кормления. Среди молодого поколения очень модным является собирание нагрудных сувенирных знаков. Это занятие, похоже, обошло в популярности коллекционирование почтовых марок и монет, что привело к выпуску сотен миллионов небольших эмблем с изображениями каждого города, каждого агентства, клуба, предприятия и организации страны. За иностранными туристами часто бегут стайки мальчишек, предлагающих горсти этих эмблем, известных под названием znachki, в обмен на жевательную резинку.

Я помню, как игроков канадской хоккейной сборной буквально осаждали толпы коллекционеров, охотящихся за очень ценными канадскими значками. Это хобби получило такое замысловатое развитие, что появилось множество профессиональных коллекционеров. Они встречаются, обычно без всякого установленного расписания, в подземном переходе у метро «Парк им. Горького» для того, чтобы обменять, сравнить и купить-продать значки, выставленные ими на обтянутых бархатном поддонах, приносимых в портфелях-дипломатах. Из этого занятия извлекаются значительные прибыли. Газета «Правда» однажды протянула обличительный перст не только в сторону взрослых коллекционеров, но и в адрес руководителей крупных предприятий, тратящих огромные деньги на дизайн и выпуск значков. Более того, «Правда» сочла оскорбительным тот факт, что клуб собаководов города Челябинска заказал значок, сильно напоминающий престижную военную награду. В той же статье давался нагоняй объединению сантехников республики Азербайджан за выпуск в обращение значка с изображением миниатюрного туалетного сиденья с надписью – «Лучший водопроводчик Азербайджанского санитарно-технического объединения». Если же речь идёт о развлечениях, то похоже, что русские не утратили и доли своего традиционного энтузиазма по отношению к цирку с одной ареной, где танцуют медведи и совершают невероятные трюки гимнасты и акробаты. Даже в том случае, когда они затеивают праздничный выход типа посещения места наподобие ресторана «София», где играет исключительно женский ансамбль, они совершают это мероприятие с поистине спортивным воодушевлением. Некоторые идут в такое место просто для того, чтобы напиться. Несколько пар молодых людей танцуют вполне по-западному. Но многие просто прыгают под музыку, что больше напоминает спорт, чем танец.  

Однако, когда русские оказываются предоставлены сами себе, то большинство из них для расслабления обращается к природе. Они сядут в пригородный поезд под названием elektrichka и поедут за город, чтобы просто побродить по высокой траве в своих ситцевых платьях в цветочек или будут лежать, прихлёбывая пиво, на берегу реки. В пятницу вечером вокзалы полны молодыми людьми с грубыми рюкзаками и спальными мешками в скатку, направляющимися на природу в походы и ночёвку под открытым небом. Повсюду среди полей и лесов я видел, как они играют в волейбол, порой даже в снегу, а если сетку негде натянуть, просто поддают мяч, встав в круг.

Но самое распространённое русское хобби, больше всего удивляющее людей с Запада – это хождение по грибы. Ближе к осени оно принимает вид национального помешательства. Знатоки берегут как совершенно секретные свои любимые места. Менее продвинутые просто прочёсывают часами любой старый лес или лощину, таская за собой вёдра, ранцы, сумки, корзины и даже платки и кепки, приспособленные под контейнеры, в поисках скрывающихся от них лесных сокровищ, останавливаясь для того, чтобы перекусить и посудачить. В самый сезон конкуренция становится настолько сильной, что люди организуют настоящие экспедиции, нанимая автобус через своё предприятие ещё вечером в пятницу, проводят ночь в нём или на обочине дороги, поспав лишь немного и согреваясь кто чаем, кто водкой, чтобы с рассветом пойти на покорение свежих новых грибков. Сорта грибов столь многочисленны, что требуется изрядный опыт для того, чтобы отличить съедобные от ядовитых.

В помощь рядовым любителям советские магазины изобилуют по осени статьями с картинками и диаграммами, рассказывающими о том, какие сорта грибов в этом сезоне уродились лучше всего, и в каких местах их нужно искать. Но эти диаграммы оказались настолько сложными для нас, что для того, чтобы в них разобраться, понадобилось бы больше времени, чем было отведено на сбор грибов.

Этот вид спорта имеет куда большее значение, чем представляется на первый взгляд. Знатоки утверждают, что каждый вид грибов требует своей выпивки. «Молочный гриб [9] лучше всего идёт под очищенную водку коричневого цвета, известную как «Петровка [10]», – поведал мне один бывалый грибник. – Маленькие красноголовики [11] требуют чистой водки, кристально чистой и очень холодной, чтобы не перешибать вкус грибов. Ну а вообще-то некоторые собирают любые грибы просто для того, чтобы попить любой водки».

Но настоящий смысл охоты за грибами заключается в том, чтобы удалиться за город, побродить, забыть обо всём. Русские любят загородную местность. Горожане, как и жители крупных американских городов, получают громадное удовольствие от простого быта арендованной крестьянской избы, приготовления пищи на плите во дворе под навесом, от пользования деревянным сортиром на дворе, от развешивания сковород и горшков на просушку на старом, пострадавшем от непогоды частоколе. Лучи солнца струятся через березовую рощу, или величественные сосны в бору дают приятный волшебный холодок. Но долгое время я не находил в сельской местности ничего, кроме разочарования. Вместо того, чтобы предоставить глазу живописный пейзаж, Россия давала лишь широкую равнину, простирающуюся до горизонта наподобие открытых, безграничных прерий Канзаса. Ей недостаёт захватывающих вид перспектив Швейцарии, живописных холмов Баварии, кустарниковых изгородей и каменных стен, придающих английской сельской местности неповторимый шарм. Россия – страна плоская, неупорядоченная, дикая и недисциплинированная. «Я люблю ухоженные английские сады, – говорил мне один русский приятель, с которым мы однажды, прогуливаясь, забрели на чью-то частную садовую территорию в Подмосковье, – но русский сад встречает отклик в моей душе».

Это высказывание меня удивило: мы стояли у зелёного забора, за которым находился типично русский сад – дикий и неухоженный. Я бы вообще его садом не назвал, по мне это был просто огороженный участок леса. Кусты, деревья, высокая трава росли здесь вольно, без следов человеческих рук. А потом я понял, что именно это находит отзыв в русской душе. Этот всклокоченный, дикий, восхитительно неупорядоченный бардак даёт отдохнуть от сверхнапряжённой, скученной, находящейся под неусыпным контролем жизни. Русским нужно время от времени рвать эти оковы, выйти за пределы, фигурально выражаясь снять обувь и побежать босиком. И это они могут сделать за городом.  

Однажды мы с Энн поехали в Домбай, горнолыжный центр на Северном Кавказе, расположенный в 1300 км от Москвы. Два расшатанных кресла-подъёмника подняли нас всего лишь на высоту 200 метров на лужайку к подножью горы. Даже для того, чтобы совершить короткий спуск на лыжах нам пришлось карабкаться вверх метров 800, а потом забираться на гору на лыжах. Канатного прицепа не было. Влезать на гору для каждого короткого спуска было тем труднее, чем мягче становился снег, растапливаемый тёплым мартовским солнцем. Но отдыхавшим там русским это было нипочём. Пейзаж был прекрасным и напоминал Альпы. Они испытывали единение с природой, забыв о лыжах. Под ослепительными лучами солнца эти северяне с тестообразными лицами радостно стягивали с себя почти всю одежду и загорали в купальниках и просто в неглиже на каждой скале.

Если не считать пляжей, то другим местом, где я видел больше русского тела, чем на том горном склоне, была banya, такое же чисто русское и столь же важное мероприятие, как и сбор за кухонным столом. Русская баня являет собой смесь финской сауны и турецкой парной. Её целью, с поправкой на особенный русский мазохизм, является потение, чтобы грязь вышла из пор. «Баня лечит большинство болезней», – сказал мне ветеран банного дела. Но, как и при сборе грибов, главным является не только сама помывка, но и весь процесс исполнения банного действа: тщательный ритуал взвешивания, намыливания, парения, ополаскивания, повторного взвешивания и повторение процесса с начала.  Мужское общение с разговорами ни о чём и шутками au naturel [12] является неотъемлемой частью общественной бани. Завсегдатаи знакомы друг с другом. Я слышал, как они говорят: «Что-то тебя не видно было». «Да был в командировке». «Как пар?» «Хорош». Баня представляет собой законченную форму отдыха, самую близкую к западному клубу для джентльменов организацию (женщины моются отдельно), но доступную всем, что является одной из причин её популярности.

За 60 копеек (80 центов), клиент покупает билет, включающий вход, грубую простынь, в которую он, как в тогу, заворачивается подобно римскому патрицию, и получает venik, связку берёзовых веточек с листьями, которым русские обмахивают себя в парной, чтобы помочь пару в его очистительном действии. В то же время веник оставляет в порах аромат берёзы. Хотя один из русских друзей сказал мне, что интеллигенция, верхушка рабочего класса и правительственные чиновники любят ходить в свои любимые бани, этот институт показался мне великим уравнителем советского общества. В раздевалке не было отдельных шкафчиков, лишь крючки над скамейками, на которых клиенты вешали одежду, а банщик за чаевые присматривал за кошельками, я видел, как рядом с костюмами деловых людей и офицерской формой висели комбинезоны рабочих и кургузые пиджачки крестьян. Большинство московских бань построены до революции. Они были любимыми местами проведения досуга богатых купцов, гулявших в отдельных номерах, нырявших в мраморные бассейны, в общем, получавших удовольствие от жизни. В наши дни вещи стали более пролетарскими. Кричаще безвкусное убранство Сандуновских бань износилось до такой степени, что кафельные полы разбиты, а скульптуры и канделябры, как высказался один из моих русских друзей, «до того вульгарны, что стали выглядеть почти привлекательно». Парная напоминает бойлерную с открытыми трубами, но всё это неприглядное окружение русским нипочём, коль скоро они могут наслаждаться самобытностью общественного очищения.

Как предполагается, баня должна привести к хорошему самочувствию, но, насколько я понял, русский не получит полного удовольствия без примеси мазохизма. Как и финны, они любят парную, раскалённую до такой степени, что жар обжигает ноздри при вдохе. Самым изысканным местом считается верхний полок, куда забираются через шесть – семь каменных ступенек, и где влага ест глаза, а ветераны наслаждаются своей агонией и сбрасывают свой фунт веса. «От пяти до семи минут за глаза хватит», – дал совет русский, определивший во мне новичка. Другой настаивал, чтобы я пробыл в парной побольше. «Нужно, чтобы на голове что-то было, типа старой фетровой шляпы». Я сел между ними, моргая от застилавшего глаза пота, стараясь не двигаться, успокоенный довольным кряхтением и одобрительными репликами соседей, избивавших берёзовыми ветками порозовевшие тела друг друга. («Спину, спину давай! Или: «Ноги, ноги теперь!») Постоянное ворчание парящихся, плавно текущее в нижнем регистре, периодически взмывало вверх при перебранке по поводу того, лить ли воду на нагревательные кирпичи в печке. Какой – либо ветеран бани, чувствующий, что не потеет как следует, заметив вошедшего в парную новичка, может скомандовать: «Поддай-ка парку», и новичок без пререканий наполнит один или два оцинкованных ведёрка и польёт на нагревательные элементы. После чего густой жаркий воздух обязательно наполнят крики «Хватит, хватит», исходящие от измученных паром граждан. Некоторые из парящихся могут воспользоваться кружкой пива или несколькими каплями эвкалипта для ароматизации пара. Но главное в этом деле – не запах, а поддержание деликатного равновесия влажности. Слишком много воды или пива могут сделать жару невыносимой, а слишком малое их количество не даст фанатам бани необходимого страдальческого коэффициента.

Как очень во многих аспектах русской жизни, облегчение приходит в момент избавления от самоистязания, когда напарившиеся выходят в раздевалку. Там они располагаются голышом или, завернувшись в простыни, шутят, обсуждают последний хоккейный матч «СССР-Канада» или «Спартак-Динамо». Это-приятное место, где люди, услышав разговор, свободно вклиниваются в него, дают непрошенные советы, как обращаться с женщинами, где достать defitsitny товар или как оставаться молодым в старости. Я помню, что один седовласый мужчина советовал мне и моему другу проводить в бане как можно больше времени. «Вы, молодёжь, всегда здесь торопитесь, и это плохо», – выговаривал он нам. Ему было 75 лет, но он выглядел на 10 лет младше, и секрет этого, как он утверждал, находится в книге, написанной одним болгарином, который рассказал о банях всё и объяснил технику ежедневного массажа лица горячим полотенцем. «Делайте так, – советовал наш новый знакомый, демонстрируя, как нужно проводить полотенцем вокруг глаз и затем к подбородку, – и вы никогда не будете выглядеть старыми». Рядом прогуливались рабочие в чёрных трусах с синими чернильными татуировками, представлявшими орлов, женщин или слово rodina, тогда как другие сидели в углу, читая, и ещё группа смотрела, как играют в домино.

Кто-то периодически посылал banshchik в коридор за кружками водянистого Жигулёвского пива. Множество клиентов бани, отлынивающих от работы, приходят с хлебом и копчёной колбасой или банкой сардин, чтобы запить всё это пивом. Но я могу поручиться, что любимым деликатесом является vobla, сушёная костлявая солёная рыба, которую обсасывают и жуют. Это – русский ответ на претцели, картофельные чипсы и солёные орешки. Некоторые, как разъяснил мне один ветеран, утверждают, что лучшее время для посещения бани – утро, «потому что пар тогда суше». Но все сходятся на мысли о том, что выход в баню должен быть настоящим событием. «Никто не ходит меньше, чем на два-три часа, – сказал один чиновник. – Полтора часа слишком мало». Наш редакционный водитель, Иван Гусев, брал с собой в баню сына-подростка раз в неделю и проводил там весь вечер, наслаждаясь общением с товарищами, едой, пивом, и проникаясь духом чувственного умиротворения, который зовётся русскими lyuks – (шик).    

Отступление переводчика про баню в его жизни (далеко неполное)

Разумеется, как и у подавляющего большинства советских людей, воспоминания о бане у меня изобилуют. Если бы я начал вспоминать о помывочно-парных походах начиная с детства, когда мы жили всемером в двух комнатах в Тункала и ходили мыться в баню, которую топили соседи Сорокины и заканчивая визитом в баню на улице Красной в Петрозаводске во времена студенчества, одновременно с истечением которого, а точнее с моей женитьбой, общественные бани для меня закончились навсегда, то мне пришлось бы написать несколько страниц. Но эта тема больше подходит для личных моих воспоминаний, где она и отражена уже в какой-то мере. Скажу только, что самые памятные моменты у меня остались от периода детства, когда мы жили на Совхозном шоссе и ездили с моим отчимом дядей Сашей в городскую сортавальскую баню, здание которой потом в Перестройку купил мой тункальский приятель детства Витя Артамонов и устроил там магазин, гостиницу и что-то ещё. Но дядя Саша не любил парится, а водил меня “в душ”. Вроде он и стоил дешевле, чем баня с парной. Мы мылись, а потом, в чём, собственно и заключалась приятность мероприятия, садились в такси, всегда стоявшее у “фордовкого дома” (я не объясняю сортавальские топонимы по той простой причине, что каждый сортавалец их знает, а другим читателям это знать ни к чему). До Совхозного шоссе, помнится, доезжали за 15-20 копеек. Максимум был, наверное, 30 копеек, обычая давать шофёру на чай тогда не существовало. Это было в хрущёвские времена, мне кажется, или в самом начале брежневских, потому что в разгар правления Брежнега цены на такси выросли и народ жаловался в своём фольклоре: “Спасибо Лёне за такси, да за селёдку Иваси!”

Русские ищут это чувство в основном в празднованиях и выпивке. Вечеринки они любят и используют для таких случаев все праздники и выходные, и даже неожиданный приход незнакомого человека может служить предлогом. Мы знали русских, которые использовали историческую смену календаря и, как церковные, так и светские праздники для того, чтобы на стыке года отметить четыре знаменательных даты: старый и новый Новый год и старое и новое Рождество. Умеренность и воздержание не к лицу русским: они живут моментом. Поэтому, когда представляется возможность для праздника, и особенно для пьянки, они могут потратить на это дело всю премию или бóльшую часть зарплаты, больше чем могут позволить себе с точки зрения здравого расчёта, на то, чтобы закатить вечернюю пирушку, полную веселья и потакания своим слабостям. Они могут заявиться с друзьями в ресторан, где громко играет танцевальную музыку какой-нибудь ансамбль и предаваться танцам типа фокстрот, мазурка, полька и спортивный вариант твиста, брейка или какого-либо псевдо рока, возвращаясь к столику, чтобы для поддержки праздничного настроения подкрепиться водкой, коньяком, или сладким советским шампанским. Или, как предпочитает большинство, они потратят 20-30 рублей с пары на праздничный ужин у кого-нибудь на квартире.

В таких случаях русские предаются праздничной пьяной оргии с неистовством, в котором отзывается память о голодных временах. По магазинам они пройдутся заранее и используют все имеющиеся связи, чтобы разжиться чёрной или красной икрой и копчёной лососиной, редким продуктом роскоши, придающим им чувство принадлежности в высшему свету одним своим присутствием на столе. Женщины будут готовить zakuski, определённо самое значительное украшение русского стола, в течение несколько дней. Когда гости, наконец, рассядутся, стол ломится от еды. Закуски всегда потребляются с чередой добродушных тостов, сопровождаемых опрокидыванием стопки очень холодной водки. Русские употребят маринованные грибочки и водку, селёдку и водку, копчёную лососину и водку, салями и водку, икру на ломтике чёрного хлеба и водку, солёные огурчики и водку, винегрет и водку, зелёный лук и водку, всё что угодно и водку.

«Вы не можете представить, что за радость для нас праздник, и как важно его хорошенько отметить, – сказал журналист среднего возраста. – Знаете, ведь прямо перед большими праздниками в продмаги завозят продукты, которых обычно на прилавках нет. Как правило, мы питаемся ужасно, но привыкли к этому. Людям всё равно. Но в праздник надо поесть хорошо. В компенсацию  остального времени».

Однако праздники не являются лишь временем радостного расслабления. То, что может начаться дружеским застольем, слишком часто кончается пьяным обжорством, потаканием своим слабостям, продиктованным алкогольным бегством от скучной, холодной повседневности и разочарований. «Проклятая водка», как её звали русские на протяжении столетий, является национальным пороком, бедствием разрушительных пропорций, сравнимых с наркоманией в Америке, но труднее поддающейся искоренению.

На Западе нет ничего похожего на водку в таком виде, как русские её пьют. Как и коррупция, она является необходимой смазкой механизма бегства от действительности. Одно лишь название этого слова вызывает у русских слюноотделение и размягчает их настроение. Для того, чтобы описать весь фольклор, связанный с водкой, начиная от лёгкого щелчка по горлу, означающего выпивку, до бесчисленных поговорок, изобретённых русскими для того, чтобы передать сообщение «давай выпьем», потребовалась бы энциклопедия. Водка снимает напряжённость жизни. Она помогает людям узнать друг друга, и многие русские скажут, что не доверятся человеку, если хорошенько с ним не выпьют. Выпивка водки исполнена мужественности. Рой Медведев, историк-диссидент, рассказал мне, что когда он, будучи молодым, работал учителем на Урале, то ему приходилось обходить село для того, чтобы убедить родителей не забирать детей из школы, трое пожилых людей в одном доме сказали ему, что даже не будут с ним разговаривать, если он не выпьет с ними водки. Когда он осушил пару-тройку стопарей, они сочли его достойным доверия. Водка настолько популярна в рабоче-крестьянской среде, что поллитровка за 4 доллара 80 центов является наилучшей валютой для оплаты разных халтур.

Те, кто близко не соприкасался с русской выпивкой, не очень-то отдают себе отчёт в том, как сильно пьют русские, но путешествовавшие по России иностранцы отметили эту особенность национального характера очень давно. В 1639 году Адам Олеарий, представлявший двор герцога шлезвиг-голштинского в Московии, заметил, что русские «более пристрастны к выпивке, чем любая другая нация в мире».

В 1839 году французский дворянин маркиз де Кюстин повторил русский афоризм «веселие Руси есть питие». Так и есть в наши дни, что, однако, не значит, что русские являются спокойными и умеющими себя вести любителями выпить. Меры они не знают. Если бутылка водки откупорена, её надо закончить. Представить, что недопитую водку можно поставить обратно на полку совершенно невозможно и, когда человек с Запада предлагает такое, то русских это забавляет. Они пьют для того, чтобы забыться, стереть из памяти тяготы жизни, согреться в суровую зиму и с удовольствием применяют водку как средство бегства от действительности.

Один раз пополудни в Ташкенте, я наблюдал, как два русских в добротных деловых костюмах сидели в ресторане, заказав к обеду пол литра водки. Один из них, полный добродушный мужчина с солидным животиком и круглым как у мистера Пиквика [13] лицом, расцветшим при появлении на столе водки, сидел наискосок напротив меня. Напиток был быстро разлит, стопки взмыли вверх после короткого поста и чоканья. С быстрым запрокидыванием головы водка была принята внутрь, последовал выдох «паф», вилка вонзилась в селёдочку, кусок которой проследовал в рот в сопровождении откушенного хлеба. Через короткий промежуток времени процедура была повторена. Очень быстро по щекам «мистера Пиквика» разлился румянец. Было забавно смотреть, каким розовым цветом окрасилась его жизнь.

На его лице читалось блаженство. К тому времени, когда я оплачивал свой счёт, на их столике появился небольшой графинчик коньяка. Было ясно, что их день закончился. Финальных сцен таких мероприятий я довольно насмотрелся в других местах. Если поблизости находится женщина и её приглашают танцевать, то финал может оказаться безобразным. Однажды в московском ресторане «Берлин» двое джентльменов так быстро расправились с водкой, что ко времени десерта один из них, с остекленевшим взором, склонился над своим мороженым, собираясь есть его прямо ртом, и попал в тарелку носом. Официанту и его приятелю пришлось поднимать его голову, вытирать лицо, после чего он стал есть мороженое ножом.

Пресса и политическое руководство периодически ополчаются на национальное бедствие, коим является алкоголизм. С дозволения верхушки руководства страны были раскрыты данные о том, что алкогольное опьянение является главным фактором во всех преступлениях (90% убийств), о том, что пьянство повинно более чем в половине всех дорожно-транспортных происшествий, является основным поводом 40% разводов и 63% утоплений, а также причиной трети вызовов скорой помощи. Алкоголизм лежит в основе большинства прогулов, наносящих громадный урон советской экономике. Но мне, тем не менее, трудно было удержаться от выражения скептицизма в отношении антиалкогольных кампаний, которые, якобы, должны были уменьшить пьянство. Ведь выпуск алкогольной продукции заводами государственной монополии увеличивается год от года, и её потребление выросло в пять раз по сравнению с 1940 годом. В самом захудалом деревенском продмаге, где нет необходимых повседневных продуктов, всегда можно найти водку. По выходным и праздникам пьяные в доску лежат на городских тротуарах, раскинув руки или свернувшись калачиком не только в неблагополучных районах, но практически повсеместно. Беспробудное пьянство днём в воскресенье ничем не отличается от такого же мероприятия в пятницу и субботу вечером. Женщины пьют меньше мужчин, но сильнее, чем на Западе. Я видел 14-летних подростков, пивших неразбавленную водку [14].

Иностранцы не могут провести довольно долгого периода времени в России без того, чтобы над их печенью не нависла угроза. Русские спаивали гостей с Запада в течение столетий, используя эту форму гостеприимства в качестве удобного средства притупления способности гостей к критическому восприятию действительности. Барон Сигизмунд фон Герберштейн, посол габсбургского императора при дворе царя Ивана Грозного, отметил в 1526 году, что «русские не жалеют усилий для напоения гостей до пьяна», изобретая тосты и придумывая предлоги там, где никакого повода нет. Гостю, который мешкает с выпивкой или норовит прихлёбывать вместо того, чтобы выпить по-русски «до дна», делается строгое замечание, что он, мол, обижает хозяина, и русские испытывают немалую гордость, если им удаётся напоить иностранца, особенно американца, до поросячьего визга. За три года в России, я уверен, что выпил больше алкоголя, чем за всю мою жизнь.

Только однажды я допился до потери контроля над собой, но получил очень важный урок русской жизни. В Бухаре мы с Энн встретили двух учёных, армянина и узбека, когда такси, на котором мы ехали, сломалось, и они радушно предложили нас отвезти назад в город. Последовало приглашение отведать настоящего узбекского плова. Но когда мы прибыли к обеду, стало ясно, что целью мероприятия была пьянка с американцем. Было приглашено человек шесть мужчин, все они были преподавателями местного пединститута. Жён они все оставили дома, поэтому Энн была единственной в компании дамой. Когда мы садились за стол, на нём стояло шесть-восемь бутылок спиртного. Один мужчина, сославшись на то, что ему нужно будет вести машину, отказался от выпивки, как и Энн. Трое других, постарше, предпочли коньяк. Быстрый подсчёт показал, что было четыре бутылки водки (количество, равное двум квартам шотландского виски) на нас троих – на меня, невысокого армянина, и на приятного вида молодого мускулистого узбека, проведшего весь день на сборе хлопка (институт, где все они преподавали был на полтора месяца закрыт, и все студенты, наряду с преподавательским составом и сотрудниками, помогали убирать урожай). Обычно пища даёт какую-то защиту и служит предлогом замедлить опрокидывание рюмок, но стол был почти пуст, если не считать нескольких шоколадок, маринованных помидор и тарелки с зелёным луком.

Армянину не терпелось пригубить, и он не желал терять время в ожидании горячего. Я попытался затянуть время, расспрашивая другого мужчину о детях, но у мероприятия были свои железные законы. Мы выпили за встречу, за советско-американскую дружбу, за мир, за разрядку, за женщин, за рекордный сбор хлопка. В этом месте молодой мускулистый узбек дал мне немного передохнуть, начав декламировать по памяти Омара Хайяма, а я стал молиться о том, чтобы принесли еду. Помидоры мне не понравились, но ничего больше на столе так и не появилось. Те, кто пил коньяк, отпивали понемногу, а два моих соратника по выпивке настаивали, чтобы в доказательство нашей дружбы каждая стопка выпивалась до дна. Я ещё был ничего, когда мы пили за наших детей, за детей во всём мире, за то, чтобы наши дети никогда не воевали друг с другом, за кузенов армянина, которые, как он полагал, живут в Сан-Франциско, за Армению, Никсона, Брежнева, за домашнее вино хозяина, (отвратительная на вкус мутная жидкость, никак не сочетавшаяся с водкой), за столь многие другие вещи, о которых я уже не помню. К тому времени разговор уже стал яснее грязи, мы говорили о романах Достоевского, а я, как настоящий выпивоха, всё твердил жене, что контролирую ситуацию. Мои соседи по столу уже беседовали po dusham. Когда спустя три часа появилась наконец пышнотелая хозяйка с пловом, вся водка на столе была выпита, и плов могла есть только Энн.

Водка, как скажут вам многие русские, это мина замедленного действия, которая разорвётся потом внизу затылка с эффектом гильотины, отделяющей мозг от тела. Этот удар настиг меня, когда мы попытались искать такси до гостиницы, так как наш непьющий водитель пропал вместе с машиной. По доброй русской традиции два моих собутыльника, убеждённые в том, что нашли во мне родственную душу, настояли на том, чтобы поехать с нами. Они торчали у отеля с час, а я старался протрезветь, гуляя по парку, пока Энн и два милиционера не повели меня к гостинице, к тому времени закрытой на ночь. С большим трудом мы добились, чтобы нам открыли двери, и оба полицейских с моими пьяными друзьями прошагали до нашего номера, где был устроен сильный гам. В конце концов милиционеры увели обеих моих незадачливых приятелей.

Следующий день останется в моей памяти навсегда. Водка хороша тем, что после неё не болит голова и не тошнит, как от других крепких алкогольных напитков, но она полностью лишает жертву воли и ощущений. Когда я проснулся и попытался применить обычную процедуру окончательного пробуждения – омовение лица холодной проточной водой, то не почувствовал ничего. Лицо онемело. Каким-то чудом нам удалось улететь в Самарканд, но остаток дня я провёл в постели. Я не заболел, но был ни на что не годен и не мог функционировать. Опустошительный эффект лишения человека силы воли с помощью водки произвёл на меня неизгладимое впечатление. Ни разу до этого и ни разу после я не испытывал такого ощущения. В данном случае я оказался в таком переплёте в общем-то случайно. Но маленький армянин и приятный молодой узбек были изначально настроены на уничтожение меня и себя самих, как настраиваются на это миллионы и миллионы русских, пьющих таким образом.   

---

[1] Райт Миллер, английский писатель, опубликовал превосходную книгу под названием Russians as People (Dutton, New York, 1960) откуда я и взял эту фразу. (прим. Х.С.)

[2] Книга не переведена на русский. (прим.перев.)

[3] Хедрик, видимо, подзабыл, как выглядит скульптура. Вторая рука рабочего вытянута практически параллельно земле и отставлена назад. (прим.перев.)

[4] Вымышленный гигантский дровосек, персонаж американского фольклора. (прим.перев.)

[5] «В семье» (фр.) (прим.перев.)

[6] Robert and Suzanne Massie, Journey (New York, Knopf, 1975), pp.190-91. (прим. Х.С)

[7] Так в оригинале. Понятно, что это типографская ошибка и должно быть sukhovaty. (прим.перев.)                                                               

[8] Джером Роббинс (1918-1998) — американский хореограф и режиссёр. (прим.перев.)

[9] В подлиннике написано milk mushroom, что соответствует «голубому млечнику» (лат. Lactarius indigo) — вид грибов семейства сыроежковые (Russulaceae). Но, внимание, этот съедобный гриб произрастает в Северной и Центральной Америке, а также в Азии, но никак не в Европе и России. По виду он похож на рыжик, только голубого цвета, поэтому с долей вероятности можно предположить, что речь идёт о рыжиках, которые, само собой, хороши под водку (как, впрочем, и все остальные грибы). (прим.перев.)

[10] В СССР не было водки «Петровка», поэтому речь может идти либо о «Перцовке», либо о «Петровской». Петрозаводский ликёро-водочный завод, в частности, выпускал последнюю. Особенно ценилась Петровская водка в «штофах». (прим.перев.)

[11] Подосиновики – (прим. перев).

[12] В естественном виде, в чём мать родила (фр.) (прим.перев.)

[13] Сэмюэл Пиквик— литературный персонаж, созданный Чарлзом Диккенсом. (прим.перев.)

[14] Разбавленная водка – нонсенс для русского человека. За всю свою жизнь я не видел ни разу, чтобы кто-то из русских разбавил бы водку. (прим. перев.)