V
Для того, чтобы добиться полной эмансипации женщины и сделать её равной мужчине, необходимо социализироваться, а для женщины – участвовать в общем производительном труде. Тогда она займёт такое же положение, как и мужчина.
Ленин, 1919 год.
Мария Фёдоровна Макшеева – импозантная женщина лет под пятьдесят, любящая петь романсы времён своей юности и статью напоминающая Этель Мерман [1]. У неё волевой подбородок, крепкое рукопожатие, широкая улыбка и манера общаться, которую я нашёл одновременно повелительной и дружеской. Меня с ней познакомил в Мурманске Николай Беляев, редактор местной партийной газеты «Полярная правда». Незамерзающий порт Мурманск, расположенный за Полярным кругом известен тем, что союзнические караваны судов заходили в него во время Второй мировой войны. Редактор не скрывал своего восхищения этой женщиной.
Как всякий иностранец, путешествующий по Советскому Союзу, я встречался с определённым числом «представительских женщин», занимающих важные общественные посты: с заместительницей премьер-министра в Грузии, президентом республики Якутия в Сибири, руководительницей Комитета мира в Москве, официальной представительницей профсоюзного руководства в Латвии. Большая их часть была свадебными генеральшами, посаженными на высокие посты скорее для номинального представительства, чем для исполнения реальных властных полномочий.
Макшеева же не только является матерью-одиночкой, воспитавших двух сыновей, моряков мурманского рыболовного флота. Она сумела пробить себе путь на вершину властной иерархии города, став главой «Рыбокомбината», рыбоперерабатывающего завода, где трудятся под её началом 4500 человек. Она получила место в партийном комитете, правящем городом, по-русски Gorkom. В своём простом платье цвета морской волны, с причёской, собранной в шиньон на макушке и простыми золотыми серёжками в ушах, она внешне не имеет ничего общего с яркими американскими феминистками типа Глории Стайнем [2], хотя по духу является их родственницей. В Америке её назвали бы «жёсткой индивидуалисткой» в силу тех самоутверждающих характеристик, которыми наделена её личность. Крепкого телосложения, энергичная, компетентная, умная и волевая, она олицетворяет собой тех русских женщин, которые отважно встали у руля промышленности в послевоенные годы, когда Россия потеряла огромное количество мужчин, и, что совсем не являлось правилом даже для того времени, пробила себе дорогу в мужской мир руководства. Меня поразило то, что она была более уверенной в себе, чем большинство официальных лиц, собирающих множество помощников, служащих подкреплением любой встречи с иностранцами, и приняла меня в одиночестве.
Когда я спросил её о том, как она себя чувствует в такой мужской сфере, как управление, она широко улыбнулась, обнажив два совершенных ряда зубов. Ответ её был прост и заключался в том, что с подчинёнными мужчинами проблем не было. Она с юмором вспоминала случаи, когда во время банкетов оказывалась единственной женщиной за столом среди важных официальных лиц, и кто-то произносил тост «за женщин, которые остались дома». В таком случае она вставала, и с иронией произносила ответный тост в честь мужчин, напоминая им о том, что не все женщины остались дома.
Марии Федоровне казалось совершенно нормальным делом то, что женщина занимает пост руководителя рыбозавода с оплатой в $800 в месяц. «Восемьдесят пять процентов наших работников – женщины, – говорит она. – Как можно не доверить такой комбинат женщине?» Её предшественницей тоже была женщина, но до этого рыбокомбинатом управляли мужчины. Она добродушно щебетала, обращаясь ко мне и к Беляеву что-то по поводу того, что нам было бы очень трудно работать на этом предприятии из-за высоких стандартов труда, которые она сама внедрила. Беляев послушно кивал в знак согласия с тем, что она, кроме шуток, являлась настоящей хозяйкой.
Снежинки кружились в воздухе пока мы обходили все девять обветшалых цехов, склады, морозильники и доки, находившиеся под её началом. Я видел только троих мужчин. Но женщины были повсюду. Крепко сбитые дамы, одетые в стеганые халаты [3], оранжевые жилеты поверх, и несколько слоёв толстых чулок на ногах, кололи лёд, чистили лопатами снег и очищали трюмы рыболовных траулеров. Внутри завода молодые женщины, казавшиеся мне девочками, в резиновых фартуках, c бледными исхудалыми лицами, шаркали ногами, обутыми в резиновые сапоги, по водянистому полу, перенося тяжёлые куски замороженной рыбы и с трудом поднимая и кидая эти кубы в высокие коробы. Неподалёку, группы женщин более старшего возраста с повязанными на головах платками, срезали головы селёдок, трески и морского окуня, и с невероятной быстротой и ловкостью связывали рыбу в небольшие пучки, подвешивая их затем на полки для копчения. Благодаря автоматической 50% надбавке за работу в регионе крайнего севера, женщины на заводе Марии Фёдоровне зарабатывали от $150 до $400 в месяц и явно трудились за эти деньги в поте лица. Многие из них были жёнами моряков, приводивших суда с уловом.
Мария Фёдоровна, проведшая на заводе двадцать лет, знала большинство работающих лично и перебрасывалась с ними смачными снисходительными шутками, одновременно объясняя мне процесс копчения, разделки и обработки рыбы и описывая, как чувствует себя на рынке её предприятие стоимостью в $190 миллионов. «Сейчас люди хотят, чтобы рыба не была слишком соленой, – говорит она. – Поэтому нам нужно делать её вкуснее». Пока мы обходили завод, она вспоминала, как приехала в Мурманск из подмосковной Шатуры, закончив институт рыбной промышленности. В этом холодном отдалённом городе она познала трудные времена. Замужество не задалось, но ни разу она не хотела уехать в более мягкую по климату среднюю Россию. Она так свыклась с суровым климатом Арктики, что врачи советовали ей не ездить в отпуск на юг, потому что это будет вредно для сердца. «Сильную жару я не переношу», сказала она, засовывая выбившуюся прядь волос в свой шиньон.
Мария Фёдоровна является типом женщины, который советские власти любят демонстрировать иностранцам, потому что она олицетворяет их постулат о советских женщинах – «самых равных во всём мире». Очень давно, сталинская конституция 1936 года провозгласила их «равные права во всех сферах экономической, государственной, культурной, общественной и политической жизни», в то время как сторонники женского равноправия в Америке в середине 1970х годов всё ещё боролись за то, чтобы подобные строки были добавлены в американскую конституцию. На бумаге советские женщины это сделали. Официально они свободны. Аборты легальны. Четырёхмесячный отпуск по уходу за ребёнком после его рождения вписан в закон, и рабочее место сохраняется за матерью в течение года. Для десяти миллионов дошкольников организована общенациональная сеть яслей и детсадов. Равная оплата труда считается установленным принципом. В советской промышленности работает самое большое среди индустриально развитых стран количество женщин, и некоторое их число достигло карьерных высот. Очень многие имеют высшее образование и работают наравне с мужчинами в науке, промышленности и правительстве.
И всё же, несмотря на эти достижения и на грандиозную пропагандистскую шумиху в прессе по поводу советских женщин, они явно продолжают оставаться второстепенным полом. Если система и эксплуатировала какой-либо многочисленный слой населения, так это были женщины. Даже три послевоенных десятилетия спустя, когда образованные женщины городов следят за фигурой, гоняются за западной модой и пекутся о своей женственности больше, чем русские женщины делали это когда-либо в прошлом, они всё ещё выполняют огромную долю низкооплачиваемого, тяжёлого ручного труда. Они несут на своих плечах тяжёлую ношу того, что Ленин называл «домашним рабством». Совершенно справедливо они жалуются на двойной гнёт карьеры и семьи и требуют облегчения своей участи.
Издалека, или в ходе коротких посещений Советского Союза, когда иностранцы встречаются с такими женщинами как Мария Фёдоровна, некоторые американки с завистью смотрят на своих советских сестёр. Но при ближайшем рассмотрении жизнь выглядит совсем другой. Ни одна из встреченных мной американских женщин, живших достаточное время среди русских и понявших их настоящее положение, не была готова поменяться с ними местами. Главной причиной этому, по словам самих русских, служит тот факт, что вопреки ленинским постулатам, массовый выход женщин на рынок труда не стал той панацеей, которую проповедовал Ленин и продолжают проповедовать некоторые американские феминистки. Во многих случаях этот выход лишь сделал их жизнь тяжелее. Некоторые из них чувствуют себя настолько обездоленными, что, как одна советская женщина в минуту откровенности пожаловалась моей знакомой американке: «Я надеюсь, что моим ребёнком будет мальчик, а не девочка. Мальчику жить будет намного легче».
Несмотря на провозглашаемую марксистами-ленинистами приверженность равенству женщин, традиция мужского шовинизма, укоренившаяся в России, была лишь слегка смягчена Советами. Существующее с незапамятных времён мнение о мужском превосходстве и женском послушании, находит своё отражение в русском юморе, очень часто отражающем эти глубинные предрассудки. Я помню миниатюру ленинградской сатирической труппы, в которой показывается, как четверо хриплоголосых женщин играют у одной из них дома в карты, напиваются, распевают вульгарные песни и травят анекдоты, в то время как муж – подкаблучник исполняет все их желания. По мере того, как женщины становятся всё более задиристыми и неконтролируемыми, этот затюканный мужчина в смешном фартуке послушно бросается выполнять то одну, то другую домашнюю обязанность, за что не получает никакой благодарности. Он тщетно пытается прекратить пьянку, предлагая вместо водки чай и бутерброды, но четыре мегеры помыкают им, не давая убрать со стола бутылку водки, отчитывая его за плохо приготовленную еду и выговаривая за грязный стол. Когда, в конечном итоге, они собираются разойтись по домам, то беспомощно болтаются пьяными по сцене, а обезумевший от отчаяния муж пытается запихнуть их в верхнюю одежду и спровадить за дверь. Когда трое уходят, он пытается помочь жене отойти ко сну, снимая с неё тапки, но она щипает его за задницу. «Не трогай меня», – взвизгивает он, и они начинают ругаться по поводу того, чья зарплата была пропита. Русские зрители находят эту миниатюру очень смешной. Они любят дешёвый фарс. И мгновенно реагируют на пародию полного перераспределения ролей в реальной русской семье, где обычно жена выполняет все работы по дому, а муж бездельничает, читает газету, смотрит телевизор или пьянствует с друзьями.
Незадолго до того, как я собрался в Москву, одна американка русского происхождения снабдила меня парой книжек с русскими пословицами. Откровенный мужской шовинизм сквозил во многих из них: «Жена не горшок, не расшибёшь, если стукнешь», «Держать бабу за язык, что угря за хвост — одинаково трудно», «Собака умней бабы – на хозяина не лает». Женщины в семьях рабочих до сих пор воспринимают пьянство мужей, и грубое обращение с собой как нечто естественное. Жена одного западного дипломата рассказала мне, как русская горничная как-то спросила её про мужа и, обнаружив, что тот не напивается периодически и не поколачивает жену, вынесла чисто русский приговор: «Ну какой же он после этого мужик?»
Стереотипы такого отношения, которые сквозят, к примеру, в одном из самых неудачных анекдотов о мужском превосходстве, который я когда-либо слышал в России, в основном наследуются из деревенской жизни. Примечательно то, что его мне рассказал женатый житель большого города, получивший прекрасное образование. По его словам, этот анекдот о различиях национальных характеров, верно живописует в сатирическом ключе позицию русских мужчин по сравнению с испанцами, французами и англичанами. Двое мужчин и одна женщина каждой из перечисленных нацио-нальностей, в качестве эксперимента, оставляются на несколько месяцев на разных необитаемых островах учёным, который вернётся потом к ним. Когда он прибывает на остров с испанским трио, то находит только женщину. Спрашивает, что случилось с мужчинами. «О, они застрелили друг друга на дуэли из-за меня», с отвращением говорит женщина. На английском острове все трое рассредоточились по разным углам, и в ответ на вопрос почему так сделали, один из англичан сказал: «Вы забыли нас представить друг другу должным образом». Французский остров был в полном порядке, и один из мужчин ухаживал за садом. На вопрос почему сад находился в идеальном состоянии и где была пара, учёный получил от садовника-француза ответ: «Всё очень просто, он был любовником три месяца, а я ухаживал за садом. Потом наступила его очередь быть любовником, а я стал садоводом». На русском острове, куда учёный заехал напоследок, он увидел двух мужчин на собрании, за столом, покрытым зелёной скатертью, на котором стояли бутылки с содовой водой narzan. Один мужчина произносил перед другим длинную скучную речь.
«А где женщина?» – спросил учёный. «Народ, – снисходительно ответил мужчина, – в поле».
В кругу образованных людей подобная позиция несколько приглушается. В некоторых из семей, которых мы знали, жена занимала главенствующее положение по отношению к мужу и, как показал мой опыт общения с Марией Фёдоровной, женщины, сделавшие карьеру, обычно более словоохотливы, более уверены в себе и более прямолинейны в разговоре, чем мужчины. Но, насколько я понял, такие случаи совсем не типичны. В России, как и на Западе, женщины уступают мужчинам, обслуживают их, играют малозаметные роли и жалуются, что официальные лица относятся к ним менее серьёзно, чем к мужчинам. Порой я наблюдал, как высокообразованные мужчины обсуждали серьёзные вопросы под знаком «не для жён» на манер того, как чопорные западные дипломаты являются приверженцами курения послеобеденных сигар в своём узком кругу. Однажды я спросил диссидента, ратовавшего за права человека, почему так мало женщин подписали одно из воззваний. «Если бы их было больше, то народ смеялся бы над нами, – ответил он. – Вы не понимаете, что мы всё еще живём в средневековье». В другой раз я беседовал с двумя женатыми мужчинами, облечёнными общественным положением, о книге Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», которую они тайком прочитали и нашли произведение весьма впечатляющим и на многое раскрывающим глаза. Когда я спросил одну из жён, что она думает по поводу этой книги, та лишь беспомощно пожала плечами. «Да мы не даём женам читать такие книги, читаем исключительно сами», поспешно стал оправдываться её муж, совершенно забыв, что таким образом принижает интеллект супруги. Но, честно говоря, его случай не был полностью репрезентативным, поскольку мы знали и такие пары, где жена и муж целиком и поровну делили опыт своей интеллектуальной жизни.
Более того, в большинстве русских семей женщина берёт на себя такую полную ответственность за управление домашним хозяйством, что муж просто отдаёт ей всю зарплату и предоставляет право распоряжаться деньгами. Кассирша эстонского банка сказала мне, что испытывает проблемы с мужем-эстонцем, потому что, согласно эстонской традиции, он претендовал на полный контроль над семейным бюджетом, в то время как она хотела следовать русскому обычаю женского распоряжения финансами. Эта молодая женщина упомянула ещё несколько случаев в русско-эстонских семьях, где возникли схожие проблемы. Порой, по её словам, этнические разногласия вели к разводам. Русские женщины принимают как сам собой разумеющийся тот факт, что они являются скрепами семьи и порой подтрунивают над беспомощностью супругов. «Мой муж может сходить за хлебом, молоком, или сделать похожую простую покупку, – сказала мне, подмигнув, официантка ресторана в аэропорту. – Но купить что-то важное я не могу ему доверить. Если мы хотим приобрести что-то на самом деле значительное, типа мебели, то мы начинаем экономить и решаем вопрос вместе. А так я ему всё покупаю сама, даже одежду. Всегда иду с ним. Если не пойду, он вернётся из магазина с ужасным барахлом».
Её представление об ответственности разделяет большинство русских жён, хотя на практике оно ограничивается работой по поддержанию в порядке дома, а также воспитанием и содержанием детей. Мужчина является настоящим главой семьи. Я вспоминаю, как один русский журналист, вернувшийся в Москву из поездки по Соединённым Штатам, с грустью поведал о том, что «американские мужчины находятся под пятой своих жён». Когда я спросил его о том, чем навеяно такое мнение, он рассказал мне о вечере, проведенном в гостях у одного известного вашингтонского журналиста. «Он всё время хлопотал о напитках, готовил бифштекс, в то время как я находился во власти его жены, – пожаловался русский. – Весь вечер я слушал, как она без умолку говорит об одежде, детях, ценах, магазинах и о прочей женской чепухе. Ужасно. Мне едва удалось перекинуться словечком с беднягой. Если это называется эмансипацией женщины, то я надеюсь, что она до нас не дойдёт». Его угнетало не только то, что американка была скучна, но и то, что муж соглашался с отведённой ему второстепенной ролью.
Как показывает опыт Марии Фёдоровны, послевоенный дефицит мужчин привлёк в экономику сотни женщин и стал трамплином для многих из них, находящихся сегодня в среднем возрасте. Четверть женщин имеет докторскую степень, эквивалент американской Philosophiae Doctor (Ph.D). Около трети народных судей – женщины, и примерно треть из 1517 членов Верховного Совета (парламента), тоже они. Около 70% советских врачей – женщины, и 15 000 женщин являются членами профессиональных союзов журналистов, писателей, актёров, архитекторов, композиторов и работников кино. Более пяти миллионов имеют высшее образование, что ненамного уступает мужчинам. Фактически это – результат послевоенного демографического перекоса. И даже когда, уже в мирное время, процент новорожденных обоих полов стал выравниваться, и дефицит мужского населения был восполнен, правительство предпринимает энергичные усилия к тому, чтобы вовлечь как можно большее число женщин в производственный процесс. Пропорция женщин в людских трудовых ресурсах сейчас больше, чем была в 1950е годы. В 1960е годы в работу были вовлечены дополнительно более 16 миллионов женщин, что составляет грандиозный показатель. И хотя рост людских ресурсов замедлился в 1970е годы, поскольку резервуар неработающих женщин осушился, примерно 60 миллионов их работало в 1974 году, что составляло около 85 % от всех женщин работоспособного возраста и являлось наивысшим показателем для промышленно развитых стран[4]. (В Америке их число достигает едва ли 50%).
Большинство советских женщин воспринимает работу как неотъемлемую часть мироустройства и не мыслит себя вне работы. Этика труда настолько глубоко внедрена в их сознание, что звание простой домохозяйки носит негативный оттенок клейма. Все пропагандистские ресурсы прославляют труд как долг. В фильме «Доживём до понедельника», например, показывается учитель, прилюдно критикующий десятиклассницу, написавшую в сочинении на вольную тему, что её мечтой является стать многодетной матерью. Преподаватель клеймит такую позицию как позорную. Для многих советских женщин представление о традиционной роли американки как матери, создательнице домашнего уюта и воспитательницы детей, не является адекватным; без работы они сознают себя как несостоявшиеся. Даже те женщины, от которых я слышал горькие жалобы на постоянную загруженность, тут же, через пару слов, начинали говорить о том, что предпочитают нести на плечах груз обязанностей, нежели предпочтут «духовную смерть», по выражению одной учительницы, которую влечёт за собой состояние безработной, изнывающей от тоски и праздного сидения дома.
Но это касается не только стремления работать. Речь идёт о целом образе жизни. Ведь не только советское общество понуждает женщину к тому, чтобы она трудилась, а и весь стиль домашней жизни, особенно в городе, предлагает куда более скудный выбор, чем на Западе. Квартиры маленькие, в них чувствуешь себя взаперти. Лишь у небольшого числа городских пар имеется больше одного ребёнка. Занятие большинством видов спорта и хобби являются недостижимой роскошью. Аналогии вееру добровольческих и общественных мероприятий или образованию для взрослых, имеющемуся в распоряжении неработающих американских жён и поглощающих массу их свободного времени и энергии, в СССР просто не существует. Лишь на работе женщина живёт своей жизнью.
«Разве американские женщины не хотят выйти из дома?» – недоверчиво спросила тридцатилетняя гид «Интуриста» Зоя, когда Энн упомянула, что оставила учительскую работу, чтобы посвятить всё время семейному очагу и детям. Возможно Зоя представляет собой некоторое исключение, так как, по её словам, она не склонна к тому, чтобы много времени отдавать воспитанию детей (большинство русских женщин детей обожают). Уходом за её ребёнком с трёхмесячного возраста занимается классическая babushka, живущая в семье. Поэтому Зою не удовлетворило объяснение Энн, что воспитание четверых детей, в то время как мы перемещались из одной длительной командировки в другую, не даёт ей бездельничать. «Разве вы не хотели бы работать? – с настойчивостью спрашивала она. – Разве не хотели бы заработать и получить некоторую независимость?»
Это ощущение финансовой самостоятельности является важной целью, особенно для молодых образованных женщин. Привлекательная шатенка, имевшая девятилетнего сына, сказала мне, что карьера была для неё настолько важна, что она предпочла развестись с мужем. Без её заработка, только на алиментах (которые составляют одну десятую часть от зарплаты мужа на одного ребёнка), по её словам, было невозможно вырастить сына. «Если у тебя есть работа, ты можешь не позволить мужчине говорить с тобой в таком тоне», – заявила она. Многие просто пользуются получают удовольствие от общения с друзьями по работе. Институты, фабрики и предприятия организуют групповые экскурсии, посещения театров, выезды на природу и пикники не только раз в год на праздник, как в американских офисах, но намного чаще. Там работающая женщина может воспользоваться временем, свободным от семьи, если этого захочет.
И всё же экономический императив, как со стороны индивидуума, так и правительства, не предлагает советской женщине альтернативы кроме работы. Большинство дошкольных учреждений, призванных заботиться о детстве, которые советская пропаганда преподносит в качестве благонамеренной государственной инициативы, направленной на раскрепощение женщины, на самом деле необходимы для того, чтобы работало как можно больше женщин. Несколько русских женщин с горечью говорили, что сеть государственных садов, яслей и летних пионерских лагерей направлены в меньшей степени на то, чтобы помочь им самореализоваться, а в большей степени существуют для того, чтобы женщины выполняли производственные планы фабрики. Западные экономисты на самом деле заметили, что рост советской экономики в течение последних 15 лет в значительной степени достигнут за счёт прироста трудовых ресурсов, в особенности благодаря вовлечению в работу женщин и пенсионеров.
Очень немногие советские семьи позволят себе роскошь иметь на работе лишь одного родителя. Большинство отцов зарабатывает слишком мало (средняя заработная плата рабочего на заводе в 1974 году составляла $187 в месяц) для того, чтобы содержать семью из трёх человек, не говоря уже о четверых или более. Одной из самых стойких реакций русских на новости из американской жизни, с которой я постоянно сталкивался, было их удивление по поводу того, что значительное число семей в США могут жить на одну зарплату мужа – отца. Даже в семьях среднего класса, которые были моими аналогами в советском обществе, люди не верили, что в нашей семье из шести человек моей жене не нужно было работать для того, чтобы пополнить семейный бюджет. В русских семьях с детьми деньги уходят так быстро, даже если работают оба родителя, что некоторые женщины даже не используют до конца неоплачиваемый отпуск по уходу за ребёнком, который им положен, потому что семья не может позволить себе жить только на зарплату мужа. Я знал одну семью, где муж, государственный чиновник, зарабатывал неплохо, примерно $350 в месяц, но его жена вернулась на работу спустя всего девять месяцев от рождения ребёнка, так как они стали ощущать финансовые затруднения. Для подавляющего большинства городских женщин вопрос о том, чтобы не работать, просто не стоит.
Ирония состоит в том, что эти финансовые императивы создали среди определённого числа образованных советских женщин мощное течение, которое можно назвать антилиберальным настроением. Судя по моему опыту, тот же самый образованный и материально обеспеченный слой дал Америке некоторых из самых ярких и активных женщин – борцов за гендерное равноправие, для которых карьера является панацеей. Там, где американки c виду бунтуют против того, чтобы быть только домохозяйками, русские женщины внутренне восстают против необходимости быть добытчицами, которая превращает работу из средства самореализации в изнурительную повинность.
Я слышал, как довольно много русских женщин выражали сожаление по поводу необходимости работать. Литературный критик в возрасте за шестьдесят сказала мне, что трое из её четырёх взрослых дочерей предпочли бы не работать. Мать троих детей, родственница знаменитого поэта, женщина, достаточно обеспеченная материально и поэтому не работающая, упоминала, как подруги завидуют её свободе. Кое-кто из женщин в личном общении говорил о том, что хорошо бы, чтобы советская система трудоустройства была бы достаточно гибкой и позволять работать не на полный день. Мысль периодически подхватывается прессой, но никогда не получает серьёзного развития, поскольку ясно, что власти совсем не хотят этого. Я помню, как многоопытная женщина-редактор, с вечно уставшими от многолетних вычиток длинных публикаций и газетных статей глазами, ответила мне с невесёлой усмешкой на вопрос о том, что она думает о движении американских феминисток. «К чёрту вашу эмансипацию! – выпалила она. – После революции женщин раскрепостили, чтобы они выполняли тяжёлую работу наравне с мужчинами. Но многие женщины предпочли бы не работать, а быть дома и растить детей. У меня один ребёнок, а я хотела бы иметь больше. Но кто может позволить иметь их больше? К сожалению, мы не можем не работать, потому что зарплаты наших мужей на жизнь не хватает. Поэтому нам каждый день надо приходить на работу и зарабатывать деньги».
В ходе своей карьеры многие женщины, точно так же, как на Западе, жалуются на дискриминацию. На первый взгляд, это может показаться удивительным, потому что в советской общественной жизни женщины очень репрезентативны. Советские политики, точно так же как американские, трепетно относятся к спектаклю «уравновешивания списка кандидатов» [5] и, как правило, стараются, чтобы женщины были представлены на видном месте в каждом значительном событии общественной жизни. Пропагандисты без устали воздают хвалу количеству женщин, занимающих видные посты, никогда не акцентируя внимания на том, что на самом деле всем заправляют мужчины. Например, пресса часто использует хвастовской штамп о том, что в Верховном Совете СССР заседает «больше женщин, чем в парламентах всех капиталистических стран вместе взятых». Но такое сравнение фиктивно. Верховный Совет представляет собой подслащённую пилюлю для женщин (и представителей национальных меньшинств), которая часто вводит в заблуждение иностранцев. Он является органом, автоматически и единодушно штампующим одобрения всех партийных решений.
Внутри самой коммунистической партии, реального аппарата власти, советские женщины не могут похвастаться какими-либо успехами и выглядят по сравнению с американками, пожалуй, что и похуже. В составе Политбюро, принимающего все ключевые решения в стране и состоящего из 15 членов, нет ни одной женщины. Как нет их среди девяти секретарей ЦК, заправляющих ежедневными партийными делами. С полдюжины входят в мощный ЦК, включающий в себя 241 члена, и эта пропорция чуть ниже по сравнению с числом женщин в американском конгрессе, (хотя пара из этих советских женщин является скорее номинальными представительницами от профсоюзов, нежели людьми, наделёнными реальной властью, коими являются большинство членов ЦК КПСС). Как и Америка, Советский Союз значительно отстаёт от таких стран, как Индия, Израиль, Цейлон или Великобритания, ставящих женщин во главе своих правительств или крупных политических партий. На протяжении почти шести десятилетий советской власти, лишь одна женщина вошла в состав Политбюро [6].
Это была Екатерина Фурцева, любимица Хрущёва, быстро смещённая с этого поста, но остававшейся на важных должностях, включая министерскую, с начала 1960-х годов до её смерти в 1974. Даже на республиканском и областном уровне, практически ни одна из женщин не добралась до руководящего поста. В Америке всего лишь четыре женщины стали губернаторами, но ни одна из советских женщин никогда не получала сопоставимых полномочий, например, в виде должности секретаря республиканского или областного комитетов партии. Время от времени в России, точно так же, как и на Западе, врождённый мужской шовинизм проявляется то тут, то там, но за всё моё четырёхлетнее пребывание в стране ничто не изумило меня больше того факта, что официальное сообщение о том, что 1975 год будет объявлен Международным годом женщин, делал мужчина, поставленный во главу советского комитета по подготовке к организации этого года.
В сфере экономики картина для женщин лучше, но ненамного. Хрущёв однажды, окинув взглядом собравшихся на каком-то слёте руководителей сельскохозяйственных предприятий, неодобрительно заметил, что «похоже мужчины командуют, а женщины работают». Женщины в действительности составляют до половины рабочей силы, но девятью заводами из десяти руководят мужчины. Женщины составляют почти половину занятых научной работой, но лишь десять процентов старших профессоров входят в Академию Наук. Около трёх четвёртых советских учителей – женщины, но три четверти директоров школ – мужчины. Около 70% врачей являются женщинами, но мужчины занимают львиную долю таких высоких медицинских постов, как главные хирурги, начальники отделений или главврачи больниц. Эти цифры могут не выглядеть так уж плохо по сравнению с западными, но, принимая во внимание количество работающих женщин в стране, они сводят на нет утверждение, что Москва ушла далеко вперёд в деле гендерного равноправия.
Равная плата за равную работу является общепринятым принципом. Проблема заключается в том, чтобы получить равную работу. Миллионы женщин трудятся на низкооплачиваемой работе в мало престижных сферах. Учительство и медицина являются отличными иллюстрациями. Они находятся практически в низу тарифной сетки оплаты труда и статусной шкалы, а между тем процент женщин в этих профессиях очень высок. На производстве, согласно советским статистическим исследованиям, женщины заняты в основном в секторе лёгкой промышленности, где оплата их труда и другие льготы существенно ниже, чем в промышленности тяжёлой. Там доминируют мужчины. В сельском хозяйстве женщины дают большинство рабочих рук для низкооплачиваемого и низкоквалифицированного труда, в то время как мужчины трудятся механизаторами и получают больше. В одной из крупных и, возможно, самых показательных в отношении общей ситуации по стране работ по советской экономике [7], ситуация с семейным бюджетом рисовалась таким образом, что муж мог получать на 50% больше, чем жена.
Если женщинам удаётся пробиться на более завидные должности, то они часто жалуются на двойные стандарты. «Я работала в бюро вместе с десятью архитекторами, но начальник у нас был мужчина, – пожаловалась женщина- архитектор лет тридцати, чётко выражавшая свои мысли. – Архитектор он был весьма посредственный, и все это знали, за исключением его самого. Некоторые из женщин тоже звёзд с неба не хватали, но были и весьма талантливые среди них. Одна из таких была достойна занять место начальника отдела исключительно в силу её заслуг. Начальника почти все не принимали: он был консерватором, не очень умным, яркие проекты отвергал с ходу. Спорить с ним было невозможно. Его обычным возражением было: «Опять ваши женские глупые мысли». И если ты возражала, что пол проектировщика тут совершенно не причём, он говорил, что покажет чертежи начальству. А все начальники были мужчинами. И часто заставлял нас всё переделывать. Это так раздражало!»
«Женщины таких вещей не любят, – вмешался в разговор худощавый блондин художник, услышавший её слова. – Но их нужно принимать. Что мы можем тут сделать? Всегда считалось, что мужчины серьёзнее относятся к работе, чем женщины, потому что им не нужно отвлекаться на детей и домашнее хозяйство, не прерывать трудовую деятельность из-за рождения ребёнка. Мужчин просто рассматривали как высшие существа». Что ещё беспокоило мою собеседницу, так это приложение двойных стандартов также и к личной жизни. «Мужчина может волочиться за другими женщинами, пить, даже недобросовестно относиться к своей работе и, как правило, его прощают. Но если женщина начинает вести себя так же, то её станут ругать за легкомысленное отношение к замужеству и работе».
Американским феминистам такое мнение могло бы показаться заезженной пластинкой с записью их собственных проблем. Тем не менее, существует весьма значительная разница между затруднительным положением русских женщин и американок. Например, советские женщины уже составляют настолько большую пропорцию в трудовых ресурсах по сравнению с другими странами, что самые талантливые из них считают, что достойны занимать большее число руководящих позиций. А настоящих общественных каналов для озвучивания своих призывов к лучшему обращению с ними явно не хватает. В то время как их проблемы на самом деле составляют один из немногих предметов, обсуждаемых с достаточной откровенностью в советской прессе, цензоры считают табу прямые обвинения в половой дискриминации на рабочем месте. Лишь завуалированные намёки и случайные упоминания выходящих за рамки случаев прорываются наружу, так что улучшение ситуации в значительной степени зависит от доброй воли мужчин, нежели от давления мощного общественного мнения, политических действий или судебных разбирательств, использующихся американками в качестве рычагов.
Более того, как горько пожаловалась мне одна школьная учительница: «В России женщины делают собачью работу». Она имела в виду грязный низкооплачиваемый труд, которым в Америке заняты чернокожие и нелегальные иммигранты. И в самом деле, иностранные туристы, в первый раз приехавшие в Россию, бывают шокированы видом русских женщин, долбящих асфальт на дорогах, кидающих полные лопаты земли в кузов (в то время как шофёр грузовика наблюдает), пользующихся ломами при ремонте железнодорожного полотна, подметающих улицы и убирающих снег и колющих лёд зимой, тащащих вёдра, убирающих картошку с полей, штукатурящих здания в страшные холода или грузящих уголь в вагоны на Транссибирской магистрали. «Как можно не чувствовать стыд и сострадание при виде женщины, которая везёт тяжёлую тачку с булыжниками для мощения улицы?» – спрашивал Александр Солженицын в открытом письме к руководству перед своим изгнанием. Некоторые из советских официальных лиц в частных разговорах делятся смущением по поводу того, что женщины работают как тягловый скот, но большинство русских это отнюдь не шокирует, потому что такие сцены издавна являются привычной частью пейзажа.
В конечном итоге, материальное принуждение к работе и хаотическая неэффективность потребительской жизни ставят русскую женщину в условия таких суровых испытаний, которые познают очень немногие американки, а советские программы социальной помощи облегчают эти условия только частично. Советская женщина неизбежно оказывается заложницей двух миров: работы и семьи. Неспособная добиться успеха ни в одном из них, она начинает бежать, по выражению одного советского писателя, «как белка в колесе». Само собой разумеется, что такие жизненные проблемы существуют и на Западе, просто в России они являются нормой. По словам одной шутки, которой поделился со мной московский друг: «При капитализме женщины несвободны, потому что у них нет возможности работать. Они вынуждены оставаться дома, ходить по магазинам, готовить, вести домашнее хозяйство и растить детей. Но при социализме женщины освобождены. У них есть возможность работать весь день, потом ходить по магазинам, прийти домой, готовить, вести домашнее хозяйство и растить детей».
Несколько раз, когда я спрашивал советских друзей об их жизни в качестве «освобождённых» женщин, работающих по профессии, они рекомендовали почитать повесть «Неделя как неделя» Натальи Баранской, опубликованную в журнале «Новый мир» в 1969 году, когда им руководил либеральный редактор Александр Твардовский.
Написанная сухой прозой в жанре еженедельного дневника, она всколыхнула общественное мнение, поскольку прямо бросала вызов официальному постулату о «новой советской женщине», гордо и счастливо выступающей как «хорошая мать и производственница». Весь тираж журнала с повестью разошёлся и дополнительно не печатался, но повесть выходила за рамки дозволенного в начале 1970х годов.
Героиня повести Ольга разрывается между работой на полный день в научно-исследовательском институте, следя за развитием науки в её сфере и пытаясь поднять двух маленьких детей без живущей с ней бабушки практически без помощи мужа, тоже учёного. Она всё время опаздывает, спешит, вечно усталая и непричёсанная, неспособная улучить минутку для себя и постоянно боится потерять работу. По её словам, она живёт жизнью, полной «вечной спешки, постоянной тревоги и страха». В начале её рабочей недели в понедельник утром она вместе с коллегами – женщинами, начинает читать анкету о том, как они распоряжаются своим временим. Один из вопросов анкеты касается досуга.
«Ах, досуг, досуг, какое неловкое слово», – размышляет она про себя. Потом, передразнивая официальный лозунг, продолжает думать на эту тему: «Женщины, боритесь за культурный досуг!» Досуг – это что-то инопланетное. Лично меня привлекает спорт, особенно бег. Я бегу тут. Бегу там. С сумкой в каждой руке. Бегу вверх. Бегу вниз. Бегу на трамвай, на автобус, на метро и из него. В нашем микрорайоне магазинов нет. Мы живём здесь уже больше года, не построено ни одного»[8]. Ольге каждый день приходится покупать продукты в центре и тащить их домой, борясь с толпами в автобусе и метро. В отделе кто-то предлагает два лишних билета в театр, но она не может их взять, потому что детей не с кем оставить. Разве что бабушке с дедушкой, института бэбиситтеров в России не существует. Устоявшиеся нравы не позволяют детям трудиться за деньги.
Американские женщины с маленькими детьми узнали бы себя в тех перечислениях обязанностей, что составляют крысиные бега Ольги: готовка, штопка, смена подгузников, стирка, уборка пылесосом, потом падение без сил на кровать в полночь, чтобы быть ещё до рассвета разбуженной криками больного ребенка. Потом, утром, надо заставить себя выползти из постели. Но некоторые советские читатели заметили бы в тесте то, что американки пропустили. Речь идёт о слове «подгузники». Как рассказала мне одна русская мама, такого понятия просто не существует. В продаже нет как одноразовых подгузников, так и прорезиненных детских трусиков, позволяющих мгновенно заменять использованный памперс [9]. Каждую пелёнку надо сразу же поменять, выстирать, сполоснуть и повесить сушиться либо на радиатор отопления, либо на верёвку в ванной.
в Америке в 1957 году.
Сушильных машин для выстиранного белья советская промышленность пока не производит. Стирка сама по себе составляет кошмар. Я знал женщину, которая, подобно многим другим, стирала бельё в старом цинковом корыте, порой в одной лишь холодной воде, в старом доме без водопровода. Большинство городских женщин обзавелись сегодня маленькими стиральными машинами советского производства. Они называются полуавтоматическими, но требуют постоянного внимания и множества ручных операций: нужно загрузить бельё, открыть водопроводный кран, чтобы побежала вода, нажать кнопку предварительной стирки, через несколько минут прийти, выключить машину, поставить переключатель на слив воды, подождать, пока произойдёт слабый отжим, снова налить свежей воды и так далее.
Некоторые модели лишь моют бельё, после чего его нужно отжимать вручную в раковине. Советские машины стирают от трёх до четырёх фунтов белья по сравнению с американскими, стирающими 14-15 фунтов, так что стирка может занять всё утро. Посудомоечные машины народу неизвестны. Холодильники выпускаются либо без морозильников, либо с такими маленькими морозильниками, что в них не влезет замороженный ТВ-ужин. Их тоже, впрочем, не существует [10]. Приготовленная заранее пища, требующая лишь разогрева, вещь практически неслыханная, хотя некоторые рестораны готовят на вынос. Большинство женщин готовят еду из сырых продуктов. Ольга из повести, например, подаёт вечером на стол яйца, сыр, колбасу, картофель или гречневую кашу.
В разгар рабочей недели за чаем в отделе она обсуждает с коллегами ещё один пункт анкеты: «Почему русские женщины не заводят больше детей? Рожают ли они детей по личным причинам или руководствуясь общественным интересом? (Такой вопрос отражает официальный настрой в отношении рекламы бóльших семей, особенно семей этнических русских, потому что руководство страны обеспокоено тем, что национальные меньшинства начинают превалировать). Ольга поднимает руку в знак того, что хочет взять слово и, саркастически высмеивая высокопарную риторику советской пропаганды, ведущей кампании по стимулированию «социалистического соревнования», декламирует:
«Товарищи! Позвольте сказать многодетной матери! Я уверяю вас, что родила двух детей исключительно из государственных соображений. Вызываю вас на соревнование и надеюсь, что вы победите меня как по количеству, так и по качеству продукции!”
Возникает пустое препирательство, которое ведётся всё на том же стерильном языке, в то время как Ольга вспоминает про себя, как она не хотела второго ребёнка. Её сыну Котику было всего полтора года, когда она обнаружила, что снова беременна. Я чувствовала себя ужасно, я плакала. Записалась на аборт, – вспоминает она. – Но всё не могла решиться в его пользу». Сочувствующий ей врач уговорил аборт не делать, намекнув на то, что будет девочка. Муж Дима был за аборт, но потом сменил мнение и устроился на вторую работу, когда она легла в роддом и потом нянчилась с новорожденным.
Одним из самых необычных фрагментов повести является открытая критика, как со стороны мужа, так и жены, безмерно восхваляемой сети советских яслей для детей от года до трёх. Они жалуются, что 28 детишек в группе – это слишком много для одной «воспитательницы». Их беспокоит то, что маленькой дочери так не хватает Ольги, что она отчаянно цепляется за неё вечером и ни за что не хочет идти в ясли утром. И их раздражают частые болезни детей, которые те подхватывают от других. В общей сложности Ольга пропустила в прошлом году 76 дней (почти треть её рабочего времени). Но она боится пропустить ещё день и берёт девочку в ясли, хотя ту всю ночь тошнило.
В то же время работа настолько важна для самоуважения Ольги, что она яростно не приемлет предложение Димы бросить её на несколько лет, и полностью посвятить себя воспитанию детей. «Ты хочешь уничтожить меня?» – спрашивает она в слезах.
Рабочая неделя Ольги не лишена проблесков: один раз она читает в библиотеке международную литературу по специальности и перелистывает иностранные журналы. Когда ей удаётся за небольшие чаевые «под столом» красиво постричься уже после того, как дежурная парикмахерша делает её голову похожей «на равнобедренный треугольник», её сердце переполняется триумфальным чувством победы. Она заходит погулять в парк по пути домой, чтобы насладиться единением с природой и радостно катается на санках с детьми и мужем в воскресенье, свободная от домашних забот. Но семейных разногласий не избежать, хотя она описывает Диму как хорошего по сравнению с другими мужа. Он помогает ей мыть посуду, иногда ходит в магазин, по выходным какое-то время сидит с детьми и время от времени помогает их одевать. Но Ольга ненавидит каждое мгновение, когда он сидит вечером, попивая чаёк, и листает свои журналы, а она хлопочет по хозяйству. Воскресным вечером, когда он просит погладить брюки, а она обнаруживает, что так и не нашла времени пришить оторвавшуюся ещё в начале недели пуговицу, Ольга буквально взрывается. Вечером падает в постель, измученная тяготами быта: «Я потерялась. Заблудилась в тупике домашних забот и хлопот».
Человеку со стороны эта картина может показаться натянутой. Но не одна женщина говорила мне, что они сами – «Ольги» в своей повседневной жизни, и я абсолютно убеждён, что число таких «Ольг» с лихвой перекрывает число успешных, сделавших карьеру женщин типа Марии Фёдоровны. Часто публикуемые жалобы советских матерей о непосильной ноше их домашних обязанностей наряду с цитатами реплик мужей, яростно открещивающихся от того, чтобы часть её взять на себя, являются подтверждением того, что в русских семьях существуют трения. Высокий процент разводов (примерно 28% по сравнению с американскими 43%, хотя в Москве, говорят, их число достигает 50%) – ещё одно следствие стресса современной городской жизни, увеличения нагрузки работающих женщин, а также перенаселённости квартир, оставляющей мало личностного пространства.
Тем не менее, история Ольги была нетипичной в трёх отношениях: в отличие от большинства русских городских женщин у неё был второй ребёнок. Ей посчастливилось получить места для обоих детей в дошкольных учреждениях, что, из-за нехватки в них мест удаётся сделать лишь половине семей в городах (в сельской местности туда удаётся устроить лишь около четверти детей). И в её семье отсутствует babushka, которая могла бы ухаживать за детьми в случае, когда их не хотят отдавать в ясли или сад.
Хотя стиль жизни меняется под натиском урбанизации, традиция расширенной семьи с тремя поколениями, от младенцев до бабушек с дедушками, живущих вместе, по-прежнему является крепким русским институтом. Старшее поколение по умолчанию играет в ней роль бэбиситтеров. В моих глазах крепость семейных связей и глубина чувства ответственности, передаваемого от поколения поколению выглядит как одна из самых привлекательных характеристик русской жизни. Семейные скрепы так прочны, что я чрезвычайно удивился высокому числу разводов и широко распространённой практике раздельного отдыха: дети едут в пионерлагерь, а муж с женой берут отпуск в разное время и проводят его в разных местах. (Отчасти причина тому – невозможность получения одновременного отпуска, хотя несколько русских мужчин говорили, что их такое положение устраивает больше. Один русский дипломат с улыбкой сказал, что когда жена едет с тобой, то это совсем и не отпуск). Но в нормальной повседневной жизни семья по необходимости живёт в тесном контакте друг с другом. Babushka может способствовать добавочной толчее в квартире и служить поводом для разногласий, но является незаменимой помощницей матери, и очень немногие семьи обходятся без неё в случае, когда бабушка имеется в наличии. Выгодой для старшего поколения служит то, что в обществе, пользующемся репутацией полного соцобеспечения от колыбели до могилы, но где, как я слышал, система домов престарелых имеет ограниченные возможности и не очень привлекательна, в семьях ухаживают и за стариками. Таким парадоксальным образом, в начале и конце жизни человека, недостатки системы компенсируются возможностями семьи.
Величайшей трагедией большинства городских жительниц, по их словам, является то, что обстоятельства вынуждают отказаться от счастья иметь более одного ребёнка. «Дети – самое главное богатство мира, а мы лишаемся его из-за того, что не можем себе позволить иметь их больше» – грустно высказала потаённую мысль одна бабушка, чей сын стал выдающимся специалистом по ЭВМ. Черноокая писательница придумала горькую эпиграмму, сказав, что «советских женщин поставили на конвейер продукции и убрали из системы репродукции». Десятки других женщин, узнав, что у нас четверо детей, буквально расцветали в улыбках и восклицали: «Как же вы богаты!», имея в виду не материальное богатство, а наше счастье. «Очень многие женщины мечтают о том, чтобы завести два-три ребёнка, а не ограничиваться единственным» – призналась одна журналистка. – Но это случается в основном на селе или в Центральной Азии. Если живёшь в городе, то не хватает денег, места, условий для более чем одного ребёнка. У нас всего один, да и с ним мы едва справляемся, так что когда слышим, что у кого-то их двое, то считаем таких родителей героями». Это чувство лишения чего-то законного иногда прорывается не только в частных разговорах. В 1973 году «Литературная газета» опубликовала опрос 33 000 женщин, из которого явствует, что подавляющее большинство хотели бы иметь в два или три раза больше детей, чем имеют сейчас. Другой опрос показал, что всего лишь три процента женщин считают идеальным иметь одного ребёнка, тогда как 64% как раз одного и имеют, а 17% не имеют детей вообще.
Государство пыталось поощрять многодетные семьи, включая прославление «матерей-героинь», имеющих десять и более детей. Холостяки и бездетные пары облагаются небольшим налогом, а семьям, имеющих трое и более детей, доплачиваю ежемесячно несколько рублей. В ноябре 1974 правительство, чтобы помочь многодетным, учредило выплату $15 долларов в месяц семьям, имеющим месячный доход менее $67 на человека, но такая мера для стимуляции рождаемости и остановки неуклонно снижающегося прироста советского населения представляется слишком скромной. Естественный прирост в СССР в настоящее время является одним из самых низких в мире и составляет менее процента в год. Это весьма беспокоит руководство страны, рассматривающее большое население в качестве элемента национальной мощи.
При всей своей эмоциональной привязанности к детству, многие русские женщины страшатся родов, как некоторые из них говорили Энн и мне. Отчасти это связано с тем, что при родах почти не применяется обезболивание, но возможно, тут играет роль и фактор архаичного отношения к половому просвещению и общей подготовке к рождению ребёнка.
Западной озабоченности сексом и проблемами, связанными с ним, противостоит почти полное молчание по этому поводу в России. Одно из так называемых «сексуальных руководств», появившееся во время моего пребывания в Москве, оказалось главным образом сосредоточено на обсуждении аномальных случаев и ничего не давало простым людям. В частной жизни русские легко и приземлённо относятся к обычному сексу, будь то в студенческих общежитиях, домах отдыха писателей, да и в любых других обстоятельствах где люди разных полов оказываются в группах, благоприятных для распущенности. Они с удовольствием рассказывают неприличные анекдоты и сплетничают о неверности супругов. Но на публике проявляют поистине викторианскую брезгливость к откровенному обсуждению биологии секса, причём «на публике» может означать компанию в два человека. Я не только часто слышал, как студенты с Запада выражали сильное удивление по поводу стыдливости и биологической наивности молодых русских, но и советская пресса периодически публикует жалобные рассказы какой-нибудь забеременевшей несовершеннолетней о том, что когда она пришла за откровенным советом по половому вопросу к своей матери, то у той от удивления полезли на лоб глаза. Советы в этом отношении если и даются, то как правило в стиле, что все мужики порочны, вульгарные выражения недопустимы, а девственность нельзя отдавать задешево. Половой пуританизм советской общественной жизни настолько тотален и настолько разительно отличается от авангардистского подхода первых большевиков к свободной любви, как к «глотку воды», что сидя в Москве я лишь усмехался над выдумками некоторых американских алармистов по поводу того, что половое просвещение в Соединенных Штатах является частью коммунистического заговора.
Отступление переводчика. Единственное в этой главе.
Разумеется, будучи студентом педагогического ВУЗа, где соотношение жунского и мужского пола составляло примерно 10:1, если не больше, я мог бы много чего рассказать по поводу и секса в общежитии и за его пределами и о противозачаточных средствах, которыми мы пользовались. Но тогда бы получилось, наверное, повествование длиной больше настоящей главы. Поэтому делать этого я не буду. Скажу только, что пару раз именно такое резиновое изделие, пачку которых я купил в сортавальской аптеке и привёз в Петрозаводск, рвалось на мне не раз, а парочку раз, к счастью без последствий, после чего я всю пачку выкинул и закупил в киоске рядом с нашим общежитием индийские гандоны “Кохинор”. Они были и тоньше и надёжнее. Замечу кстати, что точно такое же название носили и чехословацкие карандаши. Какое отношение кондомы и карандаши имели к бриллианту английской королевы, я не знаю.
Практическим последствием такого пуританизма стало то, что контроль рождаемости превратился из метода планирования беременности в способ реакции на её наступление. Начнём с того, что арсенал средств предотвращения беременности очень скуден.
Главный гинеколог Москвы, седовласый доктор Юрий Блошанский, рассказал мне, что в распоряжении женщин имеются маточные диафрагмы пяти размеров, но русские женщины, которых я знал, говорили, что могли найти только два размера, и что без желе или крема они были практически бесполезны. Снабжение таблетками для контроля рождаемости, в основном венгерского производства, известного под названием «Инфекундин», было настолько ограниченным и непостоянным, что многие боялись начинать их принимать, поскольку они могли кончиться в самый неподходящий момент. Те же, кто пробовал отечественные аналоги, жаловались на сильные побочные эффекты, вызывавшие проблемы с печенью и кровотечение, и врач одного из родильных отделений, которое я посетил, подтвердил мне серьёзность этой проблемы. Советские презервативы настолько толсты и неудобны, что лишают мужчин всякого удовольствия от акта и ими предпочитают не пользоваться. Спирали, припозднившиеся с появлением, начинают входить в обращение. Как мне сказали, большинство пар пользуются календарём благоприятных и неблагоприятных для зачатия дней и практикуют искусственное прерывание полового акта до эякуляции. Поэтому ничего удивительного нет в том, что, когда американка спросила своих родственников, что им лучше всего привезти, они сказали про противозачаточные средства.
Главным способ контроля рождаемости остаётся аборт, вновь легализованный в 1955 году после того, как Сталин запретил его в 1930е годы. Официально аборт ничего не стоит для работающей женщины и всего пять рублей ($6,67) для неработающей, хотя мне говорили, что женщины и девушки платили по 30-40 рублей ($40-$50) и более за частный аборт, если хотели его скрыть или желали попасть в хорошую клинику с лучшим обхождением. Официально советская медицина неодобрительно относится к искусственному прерыванию беременности. «Мы не считаем аборты хорошим методом контроля над рождаемостью, – сказал доктор Блошанский. – Другие способы предпочтительнее: пилюли, спирали, диафрагмы, презервативы и календарь. Но если женщина желает прервать беременность в течение первых трёх месяцев, то это – её выбор. По истечении этого срока аборт делается только по медицинским показаниям». Как и во многих областях, Советы на протяжении многих лет не публикуют статистики абортов. «На каждое рождение, как мы полагаем, приходится по два аборта, – продолжил Блошанский. – В Москве у нас примерно равная Нью-Йорку статистика – в 1973 году было сделано 200 000 искусственных прерываний беременности. Сюда входят как аборты, так и выкидыши. Поэтому на собственно аборты выпадает 85% (или 170 000)». Если бы это было типичным по всей стране, то по грубым подсчётам, в СССР делалось бы пять миллионов абортов в год. Это ошеломительная цифра, которую нельзя подтвердить.
Одно мне было ясно – многие делали повторные аборты. Два или три – обычное дело. Медсёстры в Москве и в областных больницах говорили про женщин, сделавших по четыре, пять, шесть и больше. Советские врачи, в целом не одобряя аборты, говорят при этом, что с точки зрения медицины нет предела числу абортов, которые может вынести женщина в течение жизни, при условии, что она находится в добром здравии, и между ними походит по меньшей мере полгода. Объяснение, которое по этому поводу дают официальные лица и доктор Блошанский: все аборты делаются под лёгкой анестезией и современным методом отсоса под разрежением, что действительно может иметь место в лучших больницах. Но те женщины, которые побывали на операции в отделениях гинекологии обычных больниц, жалуются на антисанитарию, переполненность, плохое отношение персонала и говорят, что используется старый метод выскабливания. «Там как на конвейере. Полно народу и слышно, как людям бывает больно, а сёстры на них орут, – сказала одна миловидная замужняя дама. – От одной атмосферы можно впасть в уныние. Любая гинекологическая процедура, даже проведённая в специальном отделении, настолько неприятна, что женщины оттягивают её как можно дольше. Я нашла процедуру прерывания беременности очень неприятной». И так чувствует не одна эта женщина.
Далеко не один москвич шутил, что самым эффективным средством контроля рождаемости является жилищная проблема, полное отсутствие двуспальных кроватей в Советском Союзе, и чрезмерна усталость женщины после рабочего дня. «У замужней русской женщины, уже имеющей ребёнка, времени на секс не остаётся, – ворчал один недовольный муж. «К тому времени, как она сделает всё по дому, она так устанет, что ей не до секса». – согласилась его жена. И, безусловно, такое ощущение практически повсеместно.
Я помню, как веселилась публика при произносимых томным голосом словах Маши, несчастной героини чеховской «Чайки»: «А как выйду замуж, будет уже не до любви». И по тому, как она произносила слово «любовь», было видно, что публика воспринимает его в физическом смысле.
Некоторые женщины в интимных разговорах жалуются на то, что способ занятия любовью русских мужчин в любом случае не приносит им желаемого удовлетворения. «Вопроса о том, чтобы быть удовлетворённой в сексуальном плане просто не существует, – сказала с необычной откровенностью одна писательница, еврейка. – Вот почему он никогда не обсуждается. Для них ведь это не проблема, а для нас?…» Она рассказывала, что слышала от врача, как женщина боялась достичь оргазма из боязни, что это увеличивает её шансы забеременеть. Муж писательницы, учёный, молча согласился с её оценкой того, как занимаются любовью русские мужчины, рассказав, что когда он ездил на Кавказ, то слышал как черноокие брюнеты, грузины, пользующиеся репутацией донжуанов, хвалились тем, что русским женщинам нравится спать с ними, так как они больше внимания уделяют предварительным ласкам по сравнению с русскими, славящихся подходом к сексу в манере «сунул-вынул-и-пошёл». Как бы то ни было, советские демографы утверждают, что количество внебрачных связей увеличивается среди всех возрастных групп населения, точно так же как растёт число вступающих в ранние половые отношения. В одном из исследований, опубликованных в журнале «Наш современник» в июне 1975 года, раскрываются данные о том, что каждый десятый ребёнок зачат вне брака, то есть в год их рождается 400 000.
Разница в рождении ребёнка в России и Америке весьма существенна. Некоторые женщины, их немного, ходят на курсы, предшествующие появлению на свет первенца. (Там их учат дышать глубоко, поскольку кислород уменьшает боль, а обезболивающие лекарства, за исключением новокаина, применяются нечасто). В теории роженица прибывает в родильный дом своего района, но в больших городах будущие родители порой ищут роддом с лучшей репутацией. Одна ленинградская чета рассказала мне, что, по их мнению, смерть их первого ребёнка произошла в результате плохого медицинского обслуживания при тазовом предлежании плода в матке, вследствие чего они затратили много усилий на поиски лучшего в городе родильного дома для второго ребёнка.
Как и повсюду, роженица остаётся в больнице больше недели. Советские доктора, которые держат матерей в роддомах 8-10 дней, приходят в состояние шока при известии о том, что американки выписываются через 3-4 дня. Ещё одна чисто советская особенность – держать мужей и прочих родственников в отдалении от матери и новорожденного. В роддом они не допускаются, за исключением случая, когда роженице требуется что-то принести из дома, и сёстры очень строги насчёт того, что дозволено иметь в палате.
«Щипцы для завивки волос строго-настрого запрещены, не имею ни малейшего понятия почему». – сказал Виктор Гребенщиков, один из переводчиков нашего бюро, когда у него родилась дочь. – А сёстры, кажется, специально натасканы на распознание щипцов, как бы тщательно ты их не завернул. Книг можно передать лишь несколько штук. Старые книги не допускают, возможно из-за пыли. Больничная еда довольно однообразна, поэтому женщины хотят, чтобы им принесли чего-нибудь вкусненького: печенья, шоколадок, сыра и колбаски, но у сестёр есть перечень того, что дозволено, а что нет. Хотя это не страшно, всегда есть обходные пути. Родственники подойдут к окнам палаты и женщины спустят вниз верёвку. Мы привяжем к верёвке передачу, и она поднимется вверх. Замечательная картинка: папы и братья, такие счастливые и восхищённые, делают передачи роженицам на верёвке! К сожалению, моя жена лежит в палате на третьем этаже прямо над помещением для сестёр. Прежде чем что-то привязать, мы должны убедиться, что медсестёр там нет. Поэтому доброволец из наших идёт в приёмную, чтобы, якобы, передать сообщение для матери и смотрит, чтобы все сёстры были в коридоре. Потом мы быстро привязывает сумку с передачей, и мамочки кричат нам в окна с третьего этажа, а родственники отвечают снизу. Настроение у всех приподнятое. Верёвки мамаши оставляют висеть из окон для следующей группы гостей».
Картина чисто русская и очень показательная: больничное руководство вводит сложный и ненужный набор правил, а простые люди изобретают пути обойти эти правила. Медицинские сёстры, скорее всего, полностью отдают отчёт в том, что происходит и на практике просто закрывают глаза. Для глаз иностранца это выглядит забавно, трогательно, но и немного странно, они не понимают, зачем люди создают столько препятствий друг для друга. Для русских же всё это совершенно нормально – так устроена жизнь. Зато как сладко чувство каждой маленькой победы!
Правила выполняются с ранних минут пребывания матерей в домах. Они должны ждать сутки, прежде чем увидят ребёнка, обычно в тесных пелёнках, которые стягивают всё-ножки, ручки и тельце. На голове – традиционная русская kosinka, похожая на ту, что на изображениях египетских мумий. Русских детей всегда кладут на спину. Наш переводчик Виктор пояснил, что существует поверье – если ребёнка положить на животик, то он задохнётся и, похоже, не поверил нашим рассказам о том, что миллионы американских младенцев вступают в жизнь на животах. Большинство русских младенцев кормят грудью до одного года.
Врачи и матери верят в пользу естественного вскармливания. Кроме этого, ингредиентов для приготовления смесей для бутылочного кормления в продаже почти нет. Многие городские родители считают инструкции местной медсестры или педиатра законом. Советскому рынку катастрофически не хватает книг, подобных написанных Споком или Гезеллом [11]. Советские аналоги, как сказала мне одна молодая мать, слишком скучны и написаны так формально, что никакой пользы не приносят. Спок был её любимым автором, и не только её, но и многих других, так как тираж его книги давно распродан.
Несмотря на сложившееся на Западе представление о том, что советские дети автоматически передаются в прекрасно субсидируемые системой социального обеспечения заведения типа яслей чуть ли не с рождения, я, к своему удивлению обнаружил, что очень многие семьи предпочитают воспитывать детей до школы дома. Основной причиной тому является та, что, хотя с субсидиями дошкольное учреждение, может обойтись родителям всего лишь в $14 в месяц, в 1974 году государство могло обеспечить местами в них лишь примерно треть нуждающихся 30 миллионов дошколят в возрасте от одного до шести лет. Старшая возрастная категория (от 3 до 6) обеспечивалась лучше, чем малыши от года до трёх. В городах положение почти в два раза лучше, чем в сёлах, хотя и городским жителям приходится порой охотиться за местами, и в прессе периодически появляются жалобы на то, что детей приходится возить очень далеко от дома на общественном транспорте, что причиняет массу неудобств.
В яслях-саду номер 104 на юго-западе Москвы, Зоя Лисснер, весёлая блондинка, мать и коммунистка, рассказала как ей пришлось оставить хорошую работу с зарплатой $265 в месяц на автозаводе имени Лихачёва, одном из самых престижных предприятий страны, когда у неё родился сын. Когда она поняла, что не может больше ездить через весь город в ясли, а потом на работу, Зоя решила сначала воспитывать его до трёх лет дома. Со временем она устроилась нянечкой на $100 в месяц в садике своего микрорайона.
Её случай я нашёл знаменательным, потому что он отражал не только нехватку мест в яслях, но и тот факт, что немалое число женщин, как правило хорошо образованных, предпочло воспитывать детей дома, а не отдавать их в ясли. Большинство советских матерей охотно отдают детей от трёх до шести лет в детские сады. Квалифицированные заводские работницы часто не имеют выбора, если хотят сохранить своё рабочее место. Но очевидно и то, что растёт число женщин в городах, особенно среди имеющих специальность, могущих порой устроиться на неполный рабочий день, которым не нравятся ясли и они делают всё, чтобы не отдавать туда ребёнка. Как сказала одна женщина – юрист: «Дети многому могут научиться от бабушки, да и лучше им с ней».
Но так считают не только матери. Время от времени авторитетные советские учёные возражают против группового воспитания в течение первых трёх лет жизни ребёнка. Известный демограф Виктор Переведенцев писал в 1974 году в ежемесячнике «Журналист» о «негативных аспектах» яслей, которые «проявляются всё отчётливее: в отставании развития ясельного ребёнка по сравнению с «семейным» и о большей заболеваемости в яслях». Он рекомендовал сократить ассигнования на ясли и использовать часть денег на быстрое развитие старших групп детсадов, а также «доплачивать матерям за самостоятельное воспитание детей ясельного возраста».
Это предложение означало бы разрыв с государственной политикой в отношении работающих матерей и существенную перекройку системы детских дошкольных учреждений. Поэтому спустя несколько месяцев после того, как была напечатана статья Переведенцева, в прессе появился большой материал, восхвалявший советскую систему соцобеспечения и критикующий его воззрения в отношении яслей, правда всего лишь в нескольких строчках в конце текста. Но Переведенцев говорил, что другие демографы разделяли его точку зрения и то, что публикация появилась в органе Союза журналистов СССР означало поддержку влиятельных в прессе людей и, возможно, даже авторитетных лиц в правительстве или в партии. Эти предложения – дать матерям возможность самим растить детей в раннем возрасте и доплачивать за это частным образом приветствуется многими женщинами, имеющими специальность.
Возможно самый волнующий призыв вернуть воспитание детей матерям прозвучал из уст комика Аркадия Райкина, часто заканчивающего свою программу трогательным монологом о материнстве. Миниатюра была про маленького мальчика Славика, бабушка которого умерла, а мама не могла больше справляться с работой, ходьбой по магазинам, воспитанием сына и домашними заботами. Поскольку она не всегда дома в тот момент, когда за мальчиком нужен присмотр, она просит соседей помочь. Перед тем как пойти на работу, она звонит пенсионерке из соседней квартиры и просит её проследить, чтобы Славик не опоздал в школу, медсестру просит пощупать лоб на предмет жара по приходу мальчика из школы. Соседа-милиционера просит пронаблюдать, чтобы парень не дрался. В самом конце Райкин тихим голосом говорит: «Я думаю, что никто из этих людей не заменит ребёнку матери, которая споёт колыбельную, сможет ответить на любой вопрос, покормит и успокоит его. Может быть мамочкам надо поменьше работать и побольше внимания уделять детям. Это будет выгодно всем: родителям, детям и государству».
[1] Этель Мерман (1908 – 1984) — американская актриса и певица, одна из самых знаменитых бродвейских исполнительниц XX века. (прим.перев.)
[2] Глория Мари Стайнем (род. 25 марта 1934) — американская феминистка, журналистка, социальная и политическая активистка, национально признанный лидер и представительница феминистического движения конца 1960-х и в начале 1970-х. (прим.перев.)
[3] Я думаю, что «дамы» были обряжены всё-таки в фуфайки, ныне именуемые «ватниками» – униформу русских рабочих. (прим.перев.)
[4] Помощи в получении этих и прочих статистических данных о доле занятости женщин в промышленности Советского Союза я обязан Мюррею Фешбаку, специалисту по советским трудовым ресурсам при министерстве торговли США. (прим. Хедрика Смита)
[5] Хедрик Смит употребляет американский политический термин, не имевший эквивалента в советской политической жизни: ticket-balancing – уравновешивание списка кандидатов (выбор кандидатуры вице-президента на основании обладания им деловыми и личными качествами, которые восполняют отсутствие таковых у кандидата в президенты). (прим.перев.)
[6] До 1966 года Политбюро называлось Президиумом ЦК КПСС. Фурцева была избрана в него 29 июня 1957 года и освобождена от обязанностей члена Президиума 31 октября 1961 года, будучи одновременно в 1966—1974 годах — депутатом Верховного Совета СССР. Министром культуры она служила с 4 мая 1960 по 24 октября 1974. (прим.перев.)
[7] Цитируется по: Mervin Mattews, Class and Society in Soviet Russia (Walker & Co., New York, 1972). Стр. 82. Сравнение тяжёлой и лёгкой промышленности приводилось в серии статей в «Литературной газете», выходивших с ноября 1972 по январь 1973 гг. (прим. Х.С.)
[8] Дословный текст этого отрывка: «Эх, досуг, досуг… Слово какое-то неуклюжее «досуг»… «Женщины, боритесь за культурный досуг!» Чушь какая-то… До-суг. Я лично увлекаюсь спортом — бегом. Туда бегом — сюда бегом. В каждую руку по сумке и… вверх — вниз: троллейбус — автобус, в метро — из метро. Магазинов у нас нет, живем больше года, а они еще недостроены». По всей видимости изложение содержания повести делалось автором по памяти, поэтому есть много расхождений с её оригиналом, на которых переводчик не станет далее заострять внимание. Текст повести можно найти в Интернете. (прим.перев.)
[9] Слово “памперс” (pampers) в оригинале отсутствует. Я употребил его чтобы не повторять слово «подгузник», так как оно появилось в США в конце 1960х годов и почти сразу же вытеснило слово diapers, всё время используемое автором. (прим.перев.)
[10] ТВ ужин (TV dinner) – это заранее упакованный замороженный или охлаждённый набор приготовленной еды, рассчитанный на одного человека, который требует лишь разогрева. (прим.перев.)
[11] Бенджамин Спок – известный американский педиатр, автор книги «Ребёнок и уход за ним», изданной в 1946 году и ставшей одним из крупнейших бестселлеров в истории США. Арнолд Гезелл — американский психолог, содействоваший развитию нормативной медицины раннего детства и изучению особенностей психического развития детей раннего (от рождения до 3 лет), и подросткового возраста. (прим.перев.)
