Между родителем и учителем
Школа вне жизни, вне политики, является ложью и лицемерием.
Ленин, 1920 год.
Как выясняется, дисциплина составляет проблему и для советской школы. Этого совсем не скажут иностранцы, когда они войдут в класс, и девочки в чёрной униформе – платье и фартук, унаследованной от царских времён, а прилизанные мальчики в серых костюмах водителя автобуса дружно встают и хором говорят: «Good morning» [1]. И они не скажут этого, когда видят, как советские школьники организованно, не спеша и чинно выходят из школы во второй половине дня. Резкая противоположность школе где-нибудь в американском пригороде, когда толпа детей с криками, песнями, задираясь друг с дружкой, в расхристанном виде вываливается из здания и разбегается в разные стороны. Однако именно такую картину мы обнаружили, когда пошли на первое родительское собрание в «рабоче-политехническую среднюю школу номер 30 Свердловского района г. Москвы, куда поступили наши дети-одиннадцатилетняя Лори и восьмилетняя Дженни.
Вместе с тремя десятками родителей мы втиснулись в низкие деревянные парты зелёного цвета (расставленные парами на манер старой деревенской школы), предназначенные для второклашек, к которым относилась Дженни, а учительница, Ирина Георгиевна, маленькая шатенка, напоминающая воробышка, объясняла, как строятся уроки грамматики и арифметики, а затем начала устраивать разнос взрослым за поведение детей. Как всех учителей, её знали по имени и отчеству, а она называла учеников по фамилиям.
«Иванов, А.!» – выкрикнула учительница. Головы родителей начали вертеться по сторонам класса, пока грузный мужчина, выглядевший очень неловко в своём, казавшемся совершенно неуместным деловом костюме, вдавленный в маленькую зелёную парту, не поднял руку. Ирина Георгиевна устремилась в атаку.
«Ваш Саша всё время опаздывает на уроки, – она принялась строго отчитывать отца, в то время как все родители либо глазели на него, либо, ощущая свою вину, отводили взгляд в сторону. – Он является посреди утренней зарядки. Мы начинаем в 8:15, а он приходит в 8:30. Вы же не опоздаете настолько на свою работу, а если да, то показываете сыну плохой пример. Мы не можем позволить одному ученику нарушать распорядок таким образом. Я с ним говорила, но вы знаете, тут вина не его, а родителей. Обязанностью родителей является проследить, чтобы он приходил вовремя. Пожалуйста, займитесь».
Суровость тона этой невысокой женщины с тонкими рыжеватыми волосами и взглядом неуверенного в себе человека удивила меня. На её плечи, на манер шали, был накинут широкий шарф. Учительствовала она много лет. За пару дней до начала учебного года, когда мы приходили на встречу с учителями и для того, чтобы посмотреть класс, она была любезна и утешала Дженни, обескураженную тем, что ей придётся идти в странную школу и учиться в ней на странном языке. Но в классе от мягкой и любезной Ирины Георгиевны не осталось и следа. Она не только держала в ежовых рукавицах свои 30-40 учеников, но и с родителями вела себя так, словно они были второклассниками.
Следующей её мишенью была Семёнова Н. Рука матери девочки поднялась с меньшей уверенностью, чем у папы Иванова, – в основном на собрании сидели мамы, а отцов пришло человека два. Ирина Георгиевна взяла тетрадку и, медленно листая страницы, стала показывать всем. «Полюбуйтесь, – сказала она, – Вот я вижу пустую страницу, какие-то каракули, кляксу. Тут страница вырвана и снова приклеена. Очень плохая работа, – продолжала она. – И очень свойственна Наде. Она – неряха. Вы позволяете ей быть такой неряхой дома? Она что, везде разбрасывает одежду? Вот, посмотрите – учительница указала на страницу, которая показалась ей особенно оскорбительной – Она тут пишет всё, что ей в голову придёт!» Однако мне эта страница показалась не такой уж страшной. Присмотревшись, я увидел, что написанные детским почерком буковки всего лишь были неровно расположены вдоль линии, но всё можно было прочитать и выглядело совсем неплохо для работы восьмилетней девочки.
«Боже мой! – подумал я, – Что же она скажет про мою бедняжку Дженни, которая едва умеет читать и писать по-русски?» Ирина Георгиевна избавила нас от личной критики, но русским родителям пощады не было. Один за другим она находила изъяны либо в поведении детей в школе, либо в их домашнем воспитании. «Кирюхин! – выкрикнула она. – Всё время разговаривает во время урока. Всё время мешает другим. Болтает без умолку». Потом назвала по фамилии ещё одну школьницу: «Умная девочка, но не может сидеть за партой смирно и прямо, всё время ёрзает». Ещё один мальчик не только плохо вёл себя в классе, но и домой приходил в 3 или 3:30, то есть пару часов после окончания уроков у второклассников. «Это значит,- с осуждением заметила учительница, что родители не знают, чем он после школы занимается, не следят за его поведением». Она перечислила ещё с десяток фамилий и завершила: «Я требую от родителей этих школьников; пожалуйста, наведите порядок». Наконец она подошла к своему столу и снова вернулась ко втянувшим головы в плечи родителям с набором шариков, резинок, частями пластиковых самолётов и танков и с одним ножом с десятисантиметровым лезвием, похожим на охотничий. «Эти предметы были отобраны у ваших детей в классе», – сказала она, показывая родителям всю коллекцию. Потом взяла нож, подняла верх, чтобы все видели и спросила: «Что собирался делать второклассник с таким ножиком? В школе?! Играя с ним во время урока?» Последовало молчание. Все родители беспрекословно принимали её разнос, не протестуя, не требуя разъяснений, не смея противоречить ей и лишь признавая кивком головы свою вину. От своих русских друзей мы слышали, что такие сеансы критики являются обычным ритуалом, который, как это ни парадоксально, родители и ученики и не любят, и ожидают. Родительские собрания потом служат пищей для разговоров и сплетен родителей и учеников, а то, что сказал учитель о таких-то и таких-то родителях и учащихся, передаётся от семьи к семье.
Этажом выше, у старшеклассников, атмосфера не была такой напряжённой. К тому моменту, как мы подошли, Наталья Ивановна, приятная блондинка с овальным лицом, уже закончила поочерёдную критику всех учеников и объясняла родителям, чтó сейчас проходится по геометрии, при этом некоторые из них с серьёзными лицами пытались проникнуть в глубины домашних заданий своих отпрысков. Она строго предупредила, чтобы взрослые не пытались выполнить домашние задания за детей и попросила родителей лишь проконтролировать, чтобы они были сделаны. Её манера поведения была манерой доброго советника, а не сторонницы строгой дисциплины. Как только мы расселись, она напомнила всем, что в классе учится американка и сделала публичный разбор учебных успехов Лори. Разбор был беспристрастным и сбалансирован между честной оценкой смущения Лори в начале учебного года и скромной похвалой по поводу усвоения ей в последнее время алгебраических определений, продекламированных перед классом. Оценки Лори, как и всех учеников, вывешивались на всеобщее обозрение на доске объявлений, согласно устоявшейся советской практике. Яблоком раздора в этом классе послужило оспаривание родителями множество двоек (низших отметок, а оценки в советских школах варьируются от двоек до пятёрки [2] – высшего балла), поставленных учительницей рисования тем, кто, по её мнению, не справился с заданием. Один папаша жаловался на то, что она была слишком строга к тем детям, которые рисовали не на той бумаге, потому что нужной не было в магазинах. Наталья Ивановна посочувствовала, но не обещала, что оценки будут переправлены.
Перед более широкой родительской аудиторией выступал приглашённый из педагогического института лектор, который говорил, что родители должны больше внимания уделять тому, что дети смотрят по телевизору. Выходило как по скарсдейльской диете [3]: совсем запретить им смотреть телевизор – плохо, но и разрешать смотреть всё подряд недопустимо. Он рекомендовал не только ограничить просмотр по времени, но некоторые передачи смотреть вместе с детьми, а потом обсуждать, чтобы достигался воспитательный эффект. Когда он закончил своё выступление, встал один папаша и заявил, что передач для детей до 14 лет очень мало, и идут они рано, когда родители ещё на работе, поэтому его совету последовать невозможно. Все родители дружно закивали головами. После непродолжительного обсуждения, директор Михаил Петрович Мартынов поспешил направить дискуссию в русло действительно серьёзных школьных проблем: плохой дисциплины, невыполнения домашних заданий, необходимости сотрудничества родителей. В детали он не стал вдаваться, но как Лори, так и Дженни рассказали, что стреляние жёваной бумагой и запускание бумажных самолётиков так же характерно для мальчишек в русской школе, как и для американских. Длинные волосы девчонок постоянно попадают в чернильницы, за что мальчишкам мстят уколами булавок. Курение строго запрещено, но в туалете для мальчиков всё время хоть топор вешай.
Директор, начинающий лысеть и внешне напоминать дедушку мужчина средних лет в очках со стальной оправой и приятной улыбкой, был совсем не так строг, как учительница второго класса. Но я не мог не думать о том, насколько другими бывают собрания ассоциаций родителей и учителей [4] в Америке, когда взрослые с гордостью смотрят на работы детей, прикреплённые к доске объявлений и слышат ободряющие слова об отпрысках от классных руководителей, и если когда–либо и возникает повод для публичных жалоб, то чаще всего это бывают жалобы родителей на дирекцию школы. Позже я узнал, что некоторые русские родители, как и американские, организуются в комитеты и сотрудничают с учителями по проблемам дисциплины или работают над проектами типа обеспечения учеников из малоимущих семей учебниками. Более того, как показал короткий спор по поводу телевидения, более образованные советские родители сейчас менее склонны, чем родители предыдущих поколений, безоговорочно подчиняться авторитету экспертов по образованию или школьного руководства и время от времени высказываются на родительских собраниях. Как мне рассказал один мой друг, москвич, одна из мам набралась смелости и спросила у директора, одновременно являвшегося и учителем по истории, почему он рассказывал на уроке, что Иисус Христос является персонажем греческой мифологии. «Ну что ты на него напала, – вступилась за директора babushka, – Ведь разные же теории существуют».
В целом наше первое родительское собрание послужило для нас введением в основополагающие постулаты советской философии образования. Метод публичной выволочки за плохое поведение или неуспехи, каким бы грубым он не казался на первый взгляд, является центральным для советской системы как при воспитании детей, так и для принуждения взрослых ходить по жизни по струнке. С младых ногтей все усваивают, что бесполезно спорить с властями и публично что-то критиковать. Примером этому была пассивность родителей на собрании. Более того, казалось, что все принимают идею, что в школе лучше знают, как воспитывать детей, и что учителя должны наставлять родителей и устанавливать для них правила, а не наоборот.
Впрочем, существует явное расхождение между поднадзорной, ограниченной всевозможными правилами жизнью детей в школе и атмосферой попустительства дома, где детей балуют, холят и оберегают. В глубине души русский человек к детям мягок. Логическое обоснование этого постулата, как я снова и снова слышал от взрослых: дети должны быть поставлены в привилегированное положение «потому что они – наше будущее». Настоящая причина, на мой взгляд, лежит в эмоциональном плане. Русскими в их обожании детей движет сентиментализм: они с завистью вспоминают своё невинное детство.
Женщины-колхозницы с рынка любили дарить цветы и делать другие скромные подарки нашей трёхлетней дочке Лесли, всегда трепали её по щёчке и сюсюкались с ней. Суровые таможенники расплывались в улыбке при виде наших детей и пропускали без досмотра. Официантки забывали о других клиентах и спешили к нам, чтобы умилиться нашим потомством. Однажды мы приехали в Ленинград на машине из Хельсинки, а в гостинице не смогли найти записи нашего заказа. Время было послеобеденное и мы были голодны, но администратор сказала, что нам придётся ждать, пока она обслужит группу из 70 школьников, прибывших после нас. Тогда я посадил на стойку Лесли, и другая администратор сразу же сжалилась над нами. «Ольга – вздохнула она, – у них же малышка!». Места сразу же нашлись.
У этой тенденции есть и официальная сторона. В колхозах, которые я посещал, ясли всегда были самым светлым и уж точно самым чистым местом, неминуемым для делегаций пунктом и предметом гордости власть предержащих. В городе нефтяников Альметьевске я, вместе с делегацией иностранных корреспондентов посетил пионерлагерь местной нефтедобывающей компании, который был гордостью города, и не без оснований, потому что находился он в тихом месте среди леса и поддерживался в образцовом порядке.
В Мурманске, где солнце в течение двух месяцев долгой полярной зимы не встаёт над горизонтом, мне рассказали, что детей в первую очередь снабжают свежими продуктами питания и облучают лампами солнечного света. В яслях-саду номер 101 мы с Анной наблюдали, как группу малышей раздели до трусов, напялили на них солнцезащитные очки, а потом, словно приглашая играть в игру, выстроили так, чтобы пальцы ног находились по контуру нарисованного мелом круга. «Так, дети, – сказала врач Тамара Пономарова [5], – руки поднимаем вверх над головой». Пятнадцать пар рук взмыли вверх, пока голые животики освещались причудливым цветом ультрафиолетовой лампы, помещённой в центр круга.
«Мне темно», – пожаловалась девочка с бантом из волос, хватаясь за очки.
«Маша-предостерегла её эта дородная женщина в белом халате,- нельзя снимать очки».
Через мгновение все повернулись, чтобы быть слегка прожаренными со стороны спины. Как мне сказали, процедура в разгар зимы длится от шести до восьми минут в день. А в столовой повара показали нам небольшие порции салата из резаной моркови и ломтики свежего лимона (для чая). «Мы всё лучшее бережём для детей, – сказала доктор Пономарова, – Ведь они – наше будущее».
Практически вся семейная жизнь крутится вокруг детей, особенно если они маленькие. Единственного ребёнка имеет так много городских семей, что вся собственническая физическая приязнь и интрузивная суета русских родителей концентрируется на одном малюсеньком создании. «Они обходятся с нами как с куклами, а не как с людьми», – заявил один подросток, чья независимость выбивалась из обычного порядка вещей. Парень хотел казаться взрослее, но большинство детей используют для своей выгоды то, что родители их балуют. Наша учительница русского обожала наряжать свою двухлетнюю дочь Лизу в плиссированные юбочки и заплетать ей в волосы капроновые банты. Отец подарил Лизе целую кучу плюшевых игрушек и кукол, многие из которых были импортными. В отношении трат на себя и жену он был куда бережливее.
Историк, изучавщая искусство, попыталась провести различие между тем как балуют детей русские и американцы. «Вы позволяете своим детям делать то, что они хотят, а мы даём своим всё что те хотят, – сказала она. – Наши дети растут эгоистами. В большинстве случаев потому, что родители жили трудно и хотят, чтобы детям жилось хорошо. Но те только того и ждут, и не ценят такое отношение. Я знаю женщину, которая работает в трёх местах, чтобы одевать доченьку. Сама одета просто. Ничего для самой не остаётся. А дочка считает, что у неё должно быть всё самое модное и даже спасибо не говорит. В других семьях все лучшие куски пищи отдавались детям. Если на столе что-нибудь вкусненькое, так это всегда для них». Мы на самом деле знали одну очень обеспеченную, благодаря папе, работавшем в министерстве, семью, где ребёнку каждый день давали чёрную икру. Как и положено маленькому мальчику, он кривился от её вкуса, а у взрослых за столом слюнки текли, но обычай всё лучшее давать детям беспрекословно соблюдался.
Чрезмерная родительская опека идёт рука об руку с привычкой баловать ребёнка. Наиболее очевидное её проявление выражается в том, чтобы как можно теплее одеть чадо для прогулки. Детей превращают в ходячие капустные кочаны. Большие свитера нахлобучиваются один поверх другого, а потом сверху надевается ещё и шуба на два размера больше чем надо, а поперёк живота в виде ленты повязывается шарф. Я так никогда и не понял, каким образом эти передвигающиеся человеческие шары получали пользу от моциона, но родительское чувство покровительства было удовлетворено. А в парке я много раз наблюдал картинку, когда babushka, тихо сидящая на скамейке, вскакивала на ноги и бежала поднимать малыша, который нечаянно уселся попой в песочницу. Все русские младенцы должны были в обязательном порядке обучаться искусству сидения на корточках, чтобы избежать леденящего прикосновения пятой точки с матушкой-землёй. Когда молодая поросль шебаршит в снегу, родители парят над ней как коршуны. Шагает ли семи-, восьми-, и даже девяти-летка в школу, рядом семенит бабушка, обычно провожающая внука до раздевалки, где она поможет разместить его верхнюю одежду. Мне было странно видеть, как мало детей в возрасте до 10-11 появляются на публике без родителей. А русским родителям было странно слышать, что мы позволяем Дженни в возрасте 8 – 9 лет садиться одной в автобус вместе со Скоттом, которому было сначала 5, потом исполнилось 6 лет, хотя ехать от американского посольства им было всего несколько остановок.
Но если ребёнок потерялся, то русские принимают на себя общинную ответственность за это. Откуда ни возьмись появится множество дружеских оберегающих рук. Однажды в парке им. Горького мы катались на небольшом катке, а наш Лесли играл в куче снега рядом, и мы могли наблюдать за ним. Одна женщина выступила в роли добровольного бэбиситтера. Она встала со скамейки, подняла малыша из снега и посадила себе на колени, развлекая его таким образом в течение получаса вместе с её собственными детьми, что позволило Энн спокойно кататься дальше.
Родительская склонность чрезмерно опекать детей избавляет тех от обязанностей по дому. Знакомая рыжеволосая журналистка была весьма опечалена одним парадоксом. По её словам, в школе 16-летняя дочь следит за одеждой, убирает поднос в столовой, вместе с одноклассниками вытирает пыль, моет окна в классе, прибирается в нём или подметает школьный двор. «А вот дома Маша не делает ни черта, – сказала мать. – Приходит из школы, садится за стол и ждёт, когда её обслужат. Я своей маме говорю, чтобы оставила мытьё посуды за ней, но та вечно находит отговорки: «Это такая тяжёлая работа, я сама сделаю». Бабушки больше всего балуют наших детей». Один русский инженер, отец троих детей, называет такую позицию «еврейским баловством [6]». Мол, мы боимся, что они заболеют, что сыновья пойдут в армию, что настигнет какое-нибудь горе, и всё потому, что в жизни нас самих было так много трудностей. Если вы захотите, чтобы подросток, с целью воспитания чувства самодостаточности, устроился на какую-нибудь оплачиваемую работу, окружение сразу же вас осудит. Один учёный рассказал мне о семье врача, где родителям удалось устроить на лето дочку разносить телеграммы. Девочке работа нравилась, но когда об этом узнали друзья родителей, они так застыдили папу и маму за то, что бедная девочка вынуждена работать, что подростку пришлось уйти с работы на телеграфе.
Одеяло родительского протекционизма к тому же делает русских детей больше зависящими от своих семей, чем детей американцев, которые всё меньше одержимы культом своих сверстников, хотя это обстоятельство изменчиво. У советских детей школьного возраста куда меньше игр и развлечений, чем у их одногодок на Западе, и они больше зависят от семей в том, что касается внеклассной активности. Конечно, правда то, что миллионы детей едут в пионерские лагеря, различающиеся по качеству столь же сильно, как различаются взрослые учреждения. Лучшие лагеря, как и магазины для сливок общества, очень хороши (и в них трудно попасть). Как мне рассказала пара мальчишек, в обычных лагерях очень скучно и много ненужных правил. Та же моя приятельница, рыжеволосая журналистка, объясняя, почему дочь не поехала в лагерь, заявила, что «летом дети хотят отдохнуть от дисциплины, а в этих лагерях они должны жить «по звонку» со всякими упражнениями и играми по расписанию». В длинные осенние и зимние дни развлечения являются проблемой.
 |  |
Ну, погоди! Дорожный бегун
Цирк, детский кукольный театр или каток в парке очень популярны. Большим хитом явился мультипликационный сериал Nu Pogodi!, в котором злой волк гоняется за симпатичным зайцем и попадает в разные смешные ситуации. Нашим детям мультик нравился не меньше американского «Дорожного бегуна [7]». Но сборы от его показа очень малы по сравнению со сборами от мультфильмов на Западе, а мест для показа слишком мало, чтобы полностью удовлетворить спрос. Советский дипломат, вернувшийся из Вашингтона, которого я встретил случайно на пикнике в лесу, где тот отдыхал с семьёй, пожаловался на то, как скучно детям смотреть советское телевидение, и как плохо оборудованы в Москве (где они самые лучшие в СССР), детские игровые площадки. Возможно, что дети из менее поездивших по свету семей вообще этого не замечают. Малыши играют на улице, но ребятам постарше трудно обрести ту независимость от семьи, к которой стремятся подростки 12-13 лет. Погода загоняет их в подъезды, где они автоматически становятся придатком взрослого мира. Вне зависимости от возраста детей, родители обычно берут их с собой, когда семья куда-либо выбирается, они слушают, что говорят взрослые и, таким образом, их собственная общественная жизнь течёт, главным образом, в составе семейной группы.
Как мне рассказывали, порой скученность советских квартир даёт повод для взрыва эмоций и принуждения к дисциплине, но в тех русских семьях, что я знал, детям было позволено довольно много. Много раз я наблюдал, как дети вели себя достаточно развязно, вставали из-за стола и приходили за него без всяких разрешений, не обращали никакого внимания на призывы взрослых поесть, успокоиться, сидеть тихо, и родители позволяли всё это делать. Помню, как семилетний мальчишка чуть ли не час прыгал со стула на кровать и обратно совсем рядом со столом, где мы обедали, и никто из семейства и ухом не повёл. И такая вседозволенность царит не только в нескольких семьях, взятых наугад. Директор одного из московских детских садов убеждала меня в том, что самым сильным доводом в пользу их существования, является социализация «только» тех детей, которых балуют дома. Учительница средней школы в Латвии сказала, что конфликт между домашней вседозволенностью и строгой школьной дисциплиной часто порождает напряжённость у детей, не ходивших в садик. Эта молодая женщина была критически настроена как к строгости школы, так и к распущенности семьи. «Если лошадь привыкла скакать быстро и быть свободной, то её не остановишь на полном галопе». – вот такую провела она аналогию.
Предоставить ребёнка самому себе бывает порой трудно для взрослых. В первый школьный день во дворе тридцатой школы из красного кирпича, куда пошли наши дети, царило такое оживление и возбуждение, что сцена напомнила мне отправку американцами детишек в первый в их жизни лагерь, где они будут достаточно долгое время оторваны от семьи, а не предоставление ребят самим себе всего лишь на несколько часов. Папаши взбирались на подоконники и вставали на цыпочки, чтобы сфотографировать чад, выстроившихся перед учителями во дворе по классам. Мамаши кричали наставления. Наконец, директор выступил с речью, и дети прошагали внутрь школы. Не одна из мам всплакнула, а за углом школы я наткнулся на капитана советской армии, вытиравшего слезу. Родителей, которые начали заглядывать в окна, буквально было не оторвать от школы. «Родители первоклассников, пожалуйста, не нервируйте ваших детей! – прокричал директор в рупор. – они и так перевозбуждены. Прошу вас, идите домой. Дайте им начать свой первый урок в спокойной атмосфере».
В Советском Союзе люди по-прежнему испытывают идеалистическое благоговение перед силой образования, подобно тому, как американцы относились к нему до тех пор, пока кризис городских школ в 1960-е годы не рассеял иллюзии. Наряду с членством в коммунистической партии, образование в советском обществе является возможностью пробраться на верх. На него всё ещё смотрят как на великого общественного уравнителя, хотя, как и в Америке, реальность очень далека от идеала. Первые шесть десятилетий советской власти дали внушительные массовые результаты. От безграмотности примерно в 75% и количества детей в дореволюционных школах в 10 миллионов, Советский Союз шагнул к практически полной грамотности и примерно 50 миллионам школьников. И это не просто абстрактная статистика. Я помню улыбчивого таджикского крестьянина по имени Султан Мирхалов из совхоза под Душанбе, чья семья является воплощением образовательных перемен, случившихся за время жизни трёх поколений. Вместе с Джоном Шоу из журнала «Тайм» мы посетили во время официальной поездки его дом, и в нашу честь был устроен пир с бараньим пловом и местными винами, выставленными по среднеазиатской традиции на низкие столики перед домом. Мы сели на землю, устроившись настолько удобно, насколько нам позволяла непривычная для людей с Запада поза скрещённых ног, а Мирхалов стал рассказывать о своём отце, до революции бедняке–испольщике. Теперь же, сказал он, все семь его детей имеют либо среднее образование, либо закончили техникум, а восьмой ребёнок, которому сейчас 11 лет, тоже ходит в школу. Затем он с большой гордостью сообщил, что в свои 54 годы вдохновился примером детей и решил тоже «пойти в школу». Он заочно учится на курсах виноделия и изучает другие предметы, а дети, как он с усмешкой сказал, «помогают ему готовить уроки».
Несмотря на достижения, образованием охвачены далеко не все. Перепись населения 1970 года показала, что более половины взрослых не пошли в своём обучении дальше седьмого класса, и только 5.5 процентов имеют образование выше среднего. К тому же, несмотря на установленные Москвой стандарты обучения, разница в уровнях образования по Союзу настолько велика, что как советские, так и западные учёные теперь подозревают, что система образования упрочивает и делает всё более косной внутреннюю классовую структуру советского общества.
Школы высшего уровня, так называемые phys–mat (физико-математические) можно пересчитать на пальцах. Они устроены по образцу нью-йоркской специализированной школы в Бронксе, и отражают то большое внимание, которое уделяется престижу науки в Советском Союзе. Как мне рассказали, в одну из таких школ в Новосибирске каждый год принимаются 300 вундеркиндов из всей Сибири. Эти ярчайшие таланты отбираются в результате олимпиады, проводимой среди миллиона школьников. Как и в других таких же высокоспециализированных школах в Москве, Ленинграде и Киеве, в ней преподают профессора университетов и применяются куда более гибкие и стимулирующие экспериментальные методики преподавания, чем в обычных школах. Ректор школы рассказал, что однажды на уроке учитель попросил учеников найти замену двигателю внутреннего сгорания. В течение пяти минут 14-летний школьник предложил три идеи, две из которых были настолько практичны, что взрослые советские учёные уже их разрабатывали. В пришкольном кружке юных техников взрослые всячески поощряли развитие продуктов воображения этих юношей, могущих привести к открытиям. Один парень разработал проект небольшого лазера. Другой спроектировал сложный гидравлический вездеход, работающий по принципу тяни-толкая, который мог бы, не застревая, проходить по сибирским болотам. Где-то ещё, по предложению преподавателей пединститутов, внедряются экспериментальные классы, в которых не ставят оценки. Мы знали одну семью, где родители были очень довольны, что их дочь ходит в экспериментальную школу, где детям во время урока было разрешено вести дискуссию и даже подменять учителя, что неслыханно для обычной школы.
На другом полюсе находятся плохо оборудованные сельские школы, где учителей не хватает, переполненные провинциальные школы с обучением в две-три смены или средние учебные заведения рабочих районов, полные хулиганья: о них учителя говорят, как о «советских школьных джунглях». Очень добросовестный и любящий свою работу молодой учитель математики, преподающий в школе в рабочем районе Москвы, сказал мне, что 15 из 80 восьмиклассников имеют медицинские справки о том, что они являются умственно отсталыми или проявляющими признаки дебилизма, что освобождает их от экзаменов, а в некоторых случаях и от школы вообще. Он с грустью звал их «мёртвыми душами». По словам Василия, ему очень трудно наладить учебный процесс, потому что наряду с хорошими учениками очень много школьников из неблагополучных семей, не успевающих из-за того, что растут в неполных семьях или с родителями-алкоголиками. И тем не менее руководство школы давит на него с тем, чтобы он сделал успевающими всех, кроме одного-двух, потому что в стране все должны получать среднее образование, пусть даже от него остаётся одно название. (Обязательное восьмилетнее было введено по всей стране в 1973 году). Атмосфера в школах рабочих районов настолько плоха, что, как мне рассказывали, учителя предпочитают тратить уйму времени на проезд, но преподавать в старых школах центра Москвы, а не переходить на работу в рабочие школы даже если те расположены поблизости от их дома.
«Практически все мои ученики «безграмотны», но я закрываю на это глаза, – сказала Недя [8], женщина средних лет, годами преподающая литературу в восьмых-девятых классах школы, расположенной в рабочем районе. – Из сорока учеников пять-шесть дерутся всё время, курят и пьют. Настоящие хулиганы. Они занимаются грабежом в бандах, и некоторые девочки беременны. У меня в классе была 15-летняя девочка, осуждённая за занятия проституцией, которая в общей сложности посетила едва ли половину учебного года. Но двойки таким ставить нельзя, потому что директору нужно выполнить процент по успеваемости, который должен достигать цифры в 98-99%. Если он не покажет такого процента, получит выговор. В прошлом году одну учительницу выгнали за то, что она двоек наставила. А ученики это знают. Так и говорят: «Вы не можете меня завалить». Однажды я поставила тройку довольно хорошо успевающему ученику, и он расстроился. «Почему вы мне поставили тройку, как и этому парню, который ничего не учит» – спросил он меня. А я ответила, что поставила тройку потому что хочу, чтобы тот перешёл в восьмой класс, после чего мы с ним расстанемся навсегда. Тогда я на следующий год могу заниматься тобой и другими, кто на самом деле хочет учиться!»
Она имела в виду, что после восьмого класса, плохо успевающие ученики обычно уходят из школы или направляются в профтехучилища, что стало предметом дискуссий. В прессе периодически появляются письма от недовольных родителей, жалующихся на то, что в девятых и десятых классах, готовящих к поступлению в ВУЗы, не хватает мест. В нашем районе восьмиклассники неделю сдавали выпускные экзамены, открывавшие им путь к двум старшим классам, а значит и высшему образованию, а те, кто послабее, шли в ПТУ, и рядом с нами было такое училище, готовящее швей. Проблема становится всё острее, потому что в последние десятилетия власти предприняли значительные усилия к тому, чтобы в старшие классы (9 и 10-й) шло всё больше народа, а ВУЗы не были готовы принять всех. Государство и родители оказались в состоянии противоборства: первому требуется всё больше квалифицированных рабочих, а вторые хотят дать детям высшее образование, открывающее дорогу к более престижной работе.
На самом деле случилось, что слой советской интеллигенции стал достаточно толстым для того, чтобы самопополняться, и это составляет разницу по сравнению с длинным предшествующим периодом, когда революция, гражданская и мировая войны и сталинские чистки погубили очень много народу, а государство всё время требовало притока свежей крови снизу. Хорошо обеспеченные родители нынче всё больше поглядывают на эквивалент «Лиги плюща [9]» – московский и ленинградский университеты, а также на несколько других престижных ВУЗов и предпринимают огромные усилия для того, чтобы отдать детей в «специальную школу». Такие школы, вроде той, куда ходили наши дети, дают уроки английского, немецкого, французского, испанского, точных наук или музыки (начиная уже со второго класса), плюс образование вообще там ведётся на более высоком уровне. Поскольку школы в больших городах СССР включают все классы от первого до десятого, то изначально важно поступить в такое учебное заведение. С организационной точки зрения спецшколы, как и все прочие, обслуживают свои географические районы, но в них не принимают всех желающих. Они спокойно отсеивают отстающих, введя неофициальные вступительные тесты. Соседи говорили, что в нашей тридцатой школе будущих учеников просили прочитать отрывок из книги (хотя обычно в подготовительных группах детского сада читать не учат), продекламировать стишок, рассказать басню и описать разные времена года. Для смазки дела некоторые родители, живущие за пределами района, используют своё влияние и дарят «подарки» директору и завучу, чтобы детей зачислили в такую школу.
Классовое сознание родителей, а временами и антагонизм между рабочими и интеллигенцией, передаётся детям путём осмоса. Семья наших друзей жила в кооперативном доме, заселёнными в основном теми, кого называют «интеллигенция» (в Америке их бы назвали средним классом – инженеры, учёные, офицеры армии, образованные люди). Все дома в округе были заселены семьями рабочих. Как сказали друзья, стиль их жизни разительно отличался. Все разговоры среди рабочих велись о спорте, ребят отдавали в спортивные секции, а свет в их окнах гас не позже 10:30. Живущие в кооперативном доме больше интересовались культурой, отдавали детей в музыкальные школы, и свет в квартирах горел до полуночи. В социальном плане эти группы почти не смешивались и наши друзья, да и другие знакомые знали лишь об отдельных редких случаях классово смешанных браков.
Дети из двух видов семейств ходили в одну и ту же школу, но с раннего возраста их устремления разнились. Дети рабочих ждали окончания средней школы, чтобы стать таксистами, милиционерами или рабочими завода, а дети интеллигенции готовились к ВУЗам. «Конечно, есть исключения, – сказал наш друг, системный аналитик, – но, в принципе, существуют две группы, и все знают, кто к какой принадлежит. Дети почти никогда не приведут домой приятеля из другой группы. Они чувствуют разницу в общественном положении. Если играют вместе, они – враги». Потом он сделал паузу, видно слово «враги» показалось ему очень сильным. «Соперники?» – подсказал я. «Нет, соперники – недостаточно сильно», возразил он. «Что-то среднее между врагами и соперниками. Как бы то ни было, дети из окрестных зданий считают детей из нашего дома выходцами из интеллигенции. Считают, что они богаче и пытаются с ними сравняться».
Каковы бы ни были эти различия, общим знаменателем является коллективистская политическая индоктринация, которой ребёнок подвержен сызмальства в яслях, детском саду и в школе. Методика обучения может варьироваться, но воспитание социального характера[10] остаётся неизменным. «Целью образовательного процесса в социалистическом обществе является формирование убеждённого коллективиста, личности, которая не мыслит себя вне общества», – провозглашалось в ведущем педагогическом руководстве 1974 года. «Воспитание коммуниста, всенародная мораль … являются объединяющей основой требований при обучении детей[11]». Другими словами, основным постулатом советской детской психологии является то, что при создании в школе соответствующей групповой атмосферы гарантируется, что ребёнок вырастет, каким нужно.
Леонид Владимиров (фото), бывший советский журналист, разъяснил, что «воспитатели» развивают политические антенны детей, начиная с нежного возраста трёх-четырёх лет ещё в яслях. «Маленькие мальчики и девочки постепенно приобретают чрезвычайно важную для советского общества способность. У них развивается понимание, какие вопросы можно обсуждать, а какие лучше обойти», – пишет Владимиров. Кроме этого, детей заражают коллективистским конформистским энтузиазмом. «Самый большой проступок, который можно вменить детсадовцу, состоит в обвинении его в том, что он пытается выделиться, – замечает Владимиров. – Есть немало стран, чинящих препятствия тем, кто пытается плыть против течения. Советский Союз делает это невозможным [12]».
Про детские сады, которые я посещал, друзья говорили, что они выше среднего уровня, и обычно садики, приятно отделанные, имели множество игрушек, с кадками растений в углу и портретом улыбающегося, добродушного «дедушки Ленина [13]» почти в каждом помещении. Дети там учились играть и трудиться вместе, и даже сами следили за поведением других, под благодушным, но твёрдым надзором «воспитательниц». В Мурманском детсадике номер 101 я видел группу малышей у чайных столов, сервированных для кукол. Воспитательницы, крупные женщины в белых халатах, подводили одного ребёнка за другим к столам и ласковым голосом наставляли, где сесть, как обращаться с куклами, как играть вообще.
Несмотря на то, что этот инструктаж, наставления и надзор проводился с явной любовью к детям, мне показалось, что он направлен на то, чтобы не дать проявиться их инициативе и спонтанности. Без указаний дети почти не двигались. Проводивший исследования в московских яслях молодой американский детский психолог Джин Айспа был также как я поражён этим «очень тёплым, но интрузивным» руководством. «Дети становятся очень зависимыми психологически, потому что не хотят лишиться этой теплоты, если сделают что-то не так», – заметил он. Директор московского детского сада номер 104 Лидия Александровна Огарева [14] описывала мне игры детей старшей группы, где воспитатель руководит ими с начала до конца, организуя процесс таким образом, чтобы детишки учились этике коллективного сотрудничества. Я спросил, что происходит в случае, когда ребёнок ведёт себя плохо или проявляет эгоизм. По её словам, наказанием было исключение из игры и групповой остракизм.
Хотя наш пятилетний сын Скотт провёл в советском детском саду всего около трёх месяцев, мы успели заметить, как дружелюбно, но настойчиво воспитывается конформизм. В одном случае детей подвергли коллективному наказанию и заставили без движения сидеть на стульях целый час. Как – то раз Энн пришла домой вне себя от удивления методам обучения искусству в группе. «Двадцать маленьких скульпторов изваяли из глины фигурки зайцев, и все как один были одинакового размера, формы, и даже сидели они все в одной и той же позе. Невозможно сказать, какого зайца слепил Скотт, какого Маша, а какого Миша!» – воскликнула она. Потом они рисовали ромашки – все цветки были изображены в одном и том же ракурсе, с одинаковым числом лепестков, одинакового цвета и все – с тремя листочками на стебельке. В Грузии мы видели выставку художественных работ десятилеток – живописных, разноцветных, композиционно выверенных, но и там – ни следа индивидуальности или спонтанности ни в замысле, ни в технике. Мы напрасно искали работы, в которых присутствовал бы полёт артистической фантазии, столь любимый обычно детьми. Это был соцреализм в миниатюре.
Дети явно имитировали либо модель, поставленную перед ними учителем, либо старались подражать товарищам. Одна воспитательница сказала мне, что детям запрещено рисовать один объект – Ленина. Его образ слишком свят, как она выразилась, «а они нарисуют плохо». Политизированность яслей, садов и школ, особенно с помощью пропаганды образа Ленина, приводит в оторопь большинство иностранцев. Эта пропаганда, по словам русских, менее принудительная и грубая, чем при Сталине, когда детей заставляли в учебниках выкалывать глаза на портретах высокопоставленных официальных лиц или полностью их затушёвывать по мере того, как те становились жертвами сталинских чисток, петь оды восхваления или, в разгар холодной войны, учить антизападные лозунги – поговорки типа: «Сталин – радость, Рузвельт – гадость, Черчилль – пакость!» (Прилагательные в русском рифмуются) [15].
В наше время ударение делается на патриотизме и обожествлении Ленина. Одна из книжек для чтения начинается не в стиле прозы для «Дика и Джейн [16]», а с утверждения: «Первая в мире социалистическая страна стала первой в мире страной детского счастья». Со второй или третьей страницы, книжка, наряду с текстами песен, описаниями игр и детских утренников, начинает пестреть красными флагами, алыми стягами, пурпурными звёздами и панегириками Октябрьской Революции и Родине – «лучшими в мире».
Один знакомый московский мальчик вспомнил, как они разучивали в школе песню о том, как ребёнок нашёл пуговицу, отдал пограничнику, а тот поймал иностранного шпиона. Мораль песни была явной – избегай иностранцев смолоду. В детском песеннике, который однажды мне дали, песни о пуговке не было, зато, среди множества патриотических стихов, была напечатана песня про пограничника, стоящего день и ночь на посту. Он пристально обозревает овраги, где прячется враг, и в любой момент готов дать отпор супостату.
В отличие от сталинских времён, ни один из живущих лидеров не обожествляется – вся любовь сосредоточена на Ленине. Учителям в их пособиях разъясняется, что двух-трёх-летние дети должны распознавать, любить и уважать портрет Ленина; четырёх-пятилетки обязаны уметь украсить на праздники картины с его изображением лентами и цветами, а детки в возрасте шести-семи лет должны возлагать цветы к подножию статуи Ленина в своём родном городе. Бесчисленные песни о Ленине делают из него собирательный образ Джорджа Вашингтона, Санта Клауса и Христа, самого совершенного человека, когда-либо жившего на Земле и, по словам одной песни, «лучшего друга детей навсегда». В некоторых песнях рисуются картины его воскресения, рассказывается, как он играет с детьми в прятки, собирает с ними землянику, качает их на колене, а дети любят его больше своих дедушек и говорят: «Мы хотим во всём быть похожими на тебя».
Ничего нет удивительного в том, что такая политобработка сильно ударяет в голову. Я слышал, с каким энтузиазмом малые дети поют песни о Ленине в армянском селе, в Баку, Москве и Мурманске. Наш сын Скотт как-то пришёл домой и заявил, что «Царь был как английский король, но команда Ленина была сильнее и Ленин победил!» Когда я сказал об этом одному советскому дипломату, тот с улыбкой ответил: «Дайте срок, мы сделаем из него большевика». Однажды племянник наших друзей, которому исполнилось четыре года, под впечатлением праздничного салюта спросил у мамы, можно ли кричать. Когда она сказала, что можно, то ребёнок заорал: «Слава Коммунистической партии Советского Союза» – его явно научили этому в садике. Писатель рассказал, как его слегка позабавило, что дочь стала отчитывать отца: «Дедушка Ленин учит чистить зубы каждый день, а не так как ты». Но когда он попытался использовать Ленина в качестве помощника в укреплении семейной дисциплины, это вышло ему боком. Он сказал дочери, чтобы та вела себя хорошо, «иначе дедушка Ленин тебя съест». Само собой разумеется, что дочь сообщила о его словах учительнице, и та вызвала мать в школу, где на полном серьёзе сказала, что так о Ленине с детьми говорить недопустимо. Но самое большое потрясение испытала одна шведская пара. Однажды они, пытаясь упрочить свой авторитет, спросили сына, ходившего в советский детсад, кого из взрослых он больше всего уважает. Вместо того, чтобы сказать про папу или маму, он вначале заявил: «Ленина». Ну хорошо, а потом? Мальчик перечислил всю советскую политическую верхушку, начиная от Брежнева до секретаря местного райкома, так и не упомянув родителей.
Чувство коллективной ответственности и дисциплины, которые начинают прививать в садике, а также обучение деятельности в группе, потом укрепляется в течение всех школьных лет в классе и в череде детских организаций. Сначала вступают в октябрята, потом в юные пионеры и, наконец – в комсомольцы. В пионерах исповедуется бойскаутская этика добрых дел для школы и общества с той разницей, что из-за индоктринации детей в их деятельности наличествует большой политический коэффициент, достигающий апогея в дни коммунистических праздников.
Молодой учёный лет двадцати пяти вспомнил, как он был пионером и в одиннадцатилетнем возрасте страстно увлекался романтическими революционными книгами типа «Тимур и его команды». Добрые дела тимуровцев замысловатым образом перемешивались в книжке с подвигами Красной армии в её борьбе против фашизма во Второй мировой войне. Тайные хорошие поступки мальчишек из книги включали поимку заблудившихся коз, обуздание хулиганов, воровавших яблоки и присмотр за домами женщин, мужья которых были на фронте.
Теперь Тимур с его командой институционализированы для того, чтобы пропагандировать самоотверженные патриотические коллективные подвиги среди молодёжи. «Я помню, в какой ужас пришёл, – продолжил учёный, – когда узнал, что капиталисты одобряют, что их дети делают деньги, выполняя всякие случайные работы. Однажды в Москве американцы спросили у меня дорогу. Я со школы помнил немного английский и проводил их к нужному дому. Когда они предложили мне деньги, я сильно обиделся».
Классический пример пионера-героя и мученика – Павел Морозов, подросток, в 14-летнем возрасте в 1932 году разоблачивший отца, прятавшего от государства зерно в трудные годы коллективизации. Мальчик был убит кулаками, противниками колхозов. Позже он был канонизирован партией. Сейчас его подвиг прославляется меньше, чем при Сталине, но кодекс юного пионера по-прежнему пропагандирует среди молодёжи не только гражданский долг, но и политическую сознательность: «Пионер предан Родине, партии, коммунизму… Пионер держит равнение на героев борьбы и труда… Пионер чтит память павших борцов и готовится стать защитником Родины…»
Во многих советских школах внедрена так называемая система самодисциплины, выражающаяся в практике узаконенного доносительства. В этой системе, один ученик, которого называют zvenovoi [17], докладывает учителю о поведении одноклассников своего звена. Лори и Дженни говорили, что в их классах звеньевых не было, но в других школах были. Одна русская мама описала мне систему в таких словах: «Каждое утро учительница требует отчёта, и первым встаёт звеньевой и говорит: «Саша сегодня опоздал», а второй ученик рапортует: «Надя не до конца выполнила домашнее задание». Потом встаёт третий и докладывает: «Петя подрался с Мариной и у него грязная рубашка». По другой схеме, известной как sheftsvo [18], учитель выбирает отличников, которые помогают отстающим в классе и в домашних заданиях. (Лори помогала русским детям в английском и наоборот, хотя те делали это скорее по дружбе, чем по указанию учителя, насколько я знаю).
Системы шефства и звеньевых произвели большое впечатление на некоторых американских деятелей сферы образования, в частности, из самых заметных, на Ури Бронфенбреннера (фото), чья книга «Два мира детства, США и СССР [19]» уделяет много внимания коллективной ответственности, которую советские дети берут на себя в отношении друг дружки. Бронфенбреннер, среди прочего, приводит в качестве положительного примера случаи, когда члены комсомольского совета накладывают взыскания на отбившуюся от рук молодёжь, в частности, группа мальчиков была наказана за то, что ушла самовольно купаться.
В реальной жизни эти системы работают куда как менее идеально, чем рассказали Брофенбреннеру. По отзыву советских родителей и детей, большинство школьников, особенно в возрасте за десять, сильно не любят звеньевых и часто поколачивают их на переменах за доносительство. Другие, точно так же, как во всё мире, считают таких одноклассников, повышающих свою самооценку помогая учителям и отстающим, «любимицами училок» (девочки в этом отношении проявляют больше усердия, чем мальчики). Уникальной советской составляющей тут является тот факт, что учителя поощряют доносительство по поводу поведения учеников и стараются институционализировать эту практику. «Они с малых лет растят стукачей», с горечью сказала одна мать. В младшем возрасте это ещё работает, но по словам наших друзей, к 11-12 годам дети отказываются от такого сотрудничества.
Мне, однако, кажется, что лучшие примеры Бронфенбреннера, включая случай с комсомольским советом, на самом деле являются дисциплинарными методами взрослых, наставляющих и использующих детей в качестве посредников, а не методами самостоятельного пробуждения в детях ответственности и разновидностью работающей школьной демократии. «Ведь не дети же являются инициаторами наказания своих товарищей, – сказала одна родительница, отвечая на мои вопросы. – Они идут на собрания этих комсомольских советов, как взрослые ходят на всякие собрания. Потому что не пойти нельзя. Вот они и идут, и выполняют даже пусть порой не выраженные открыто указаниями руководителя. Они чувствуют, чего от них хотят и поступают соответственно». В целом советская молодёжь более «законопослушна», чем американская, но на мой взгляд, это прежде всего следствие того, что её с яслей учат повиноваться властям.
Явные проблемы с дисциплиной, проявляющиеся у советских детей к 12-13-летнему возрасту не перерастают во внутреннюю самодисциплину, позволяющуюся им держать себя в рамках без присутствия авторитета или без давления группы. Подтверждение тому – коррупция и обилие мелких правонарушений среди взрослых. В школе номер 30 наши дети видели не только как мальчишки баловались за спиной учителей и курили в туалетах, но и наблюдали повсеместное списывание во время контрольных, а во время перемен учителя запирали классные комнаты, чтобы лучше контролировать детей. Русские родители делились с нами подобными проблемами в их школе, а преподаватели в частных разговорах жаловались на дисциплину. Они говорили о прогулах, о случавшихся время от времени случаях вандализма, распития спиртного, в общем о всём том, что подразумевается под объёмным русским понятием «хулиганства». Время от времени в прессе появляются статьи о том, что курение и сильное пьянство начинаются примерно с 14 лет, пишут также о том, как «радиохулиганы» – молодые радиолюбители, занимают частоты государственных каналов и про то, что подростковая преступность составляет серьёзную проблему. Для того, чтобы провести сравнение с другими странами, нужна широкая статистика, а её никогда не печатают. Я мог догадываться, что несовершеннолетние совершают всё больше преступлений, но всё-таки меньше, чем в Америке. Однажды я провёл утро с заместителем мэра сибирского города Братска Александром Семиусовым [20], который честно поведал, что основной головной болью городских властей являются кражи автомобилей, радиохулиганство и преступность 14-16-летних подростков. Он рассказал, что милицейский личный состав был усилен выпускниками университетов в целях попытки более деликатно подойти к самой неуправляемой части молодёжи. «Проблема воспитания молодых людей остра везде – заявил он с откровенностью, редкой для советского чиновника. – И у вас, и у нас».
Советские школьники начинают учиться поздно, но быстро двигаются в обучении, намного быстрее, чем школьники младших классов американских школ. Дети не идут в школу до семи лет, а в детских садах редко учат основам трёх «Р» [21]. В первые же годы положение быстро поправляется. Советская реформа школы 1970 года свела то, что раньше делалось в течение четырёх лет к трём. В конце второго класса Дженни уже учила таблицу умножения, делала упражнения на деление, набор чисел, усвоила основы алгебраических понятий и другие элементы новой математики [22]. Знакомые русские родители сетовали на свою неспособность понять домашние задания детей, не говоря уже о том, чтобы помочь их сделать. Мы обнаружили, что обучение чтению, грамматике и письму находится на высоте. Русские дети проходят материал так быстро, что большинство американских детей, переводимых в русскую школу, вынуждены обычно опускаться вниз на один класс, что помещает их в свою возрастную группу.
Одной из причин быстрого прогресса, как мы поняли, является учебная нагрузка. В школу ходят шесть дней в неделю с 1 сентября по 30 мая, а каникулы очень коротки. Лори и Дженни сочли свою нагрузку тяжелой не только потому, что были иностранками. Русские дети тоже сильно загружены. «На выполнение домашних заданий мне требуется каждый вечере четыре часа, что нормально для успевающего ученика, – сказал очень умный и добросовестный 16-летний подросток. – Думаю, отстающим надо работать ещё дольше». (Честно говоря, исходя из того, что рассказывал учитель школы в рабочем районе Василий, я так не думаю). Лори на свои домашние задания, которые она делала со своей лучшей подружкой Мариной, всегда тратила добрых четыре часа, включая занятия языком. Без помощи Марины, она, наверное, не выдержала бы первых школьных месяцев. Русские родители жаловались на чрезмерную загруженность детей, и некоторые советские педагоги даже публично ставили вопросы о том, не влияет ли высокий темп обучения на ухудшение здоровья, в частности зрения, и не ли он является причиной депрессии, но большинство советских учеников как-то с этой перегруженностью справлялись.
Похоже, что школа намеренно и с избытком восполняет снисходительное отношение к детям, царящее дома в русских семьях. Нашим девочкам сразу же сказали, что нельзя носить никаких колец, бижутерии и пользоваться косметикой, а нам посоветовали обрезать их длинные волосы или собирать их на затылке. Русские мальчишки рассказывали, что некоторые учителя возражали против причёсок и одежды в западном стиле. Школьная форма слегка напомнила мне ту, которую, как я полагаю, носили в гимназиях императорской Германии, откуда Сталин, вероятно, позаимствовал список учебных дисциплин, либо в приходских школах Америки и в военизированных школах. Всё это довольно далеко от тенденций американского образования последних лет, нацеленных на воспитания индивидуума. В обычной школе вопрос о выборе отдельных предметов учеником даже не стоит. У Лори в шестом классе их было с десяток: математика, физика, биология, русская литература, русская грамматика [23], история средних веков России, география, английский язык, рисование, пение, физкультура и труд (шитьё для девочек, работа в мастерских для мальчиков).
Ударение делалось на упражнения, упражнения и ещё раз упражнения и на буквальное заучивание, причём эта методика не менялась в течение нескольких поколений. Например, по литературе Лори с трудом выучила отрывок из Гоголя, который её 26-летний репетитор русского и наш 55-летний редакционный переводчик учили в своё время: («Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои …»). Требовалось не только запоминать алгебраические правила, чеканно выпаливать перед классом дефиниции и теоремы, но даже на уроках пения требовали учить наизусть стихи Пушкина. Можно спорить, что и делали наши друзья-интеллектуалы, что запоминание великих стихотворных произведений или прозы составляет неотъемлемую часть культурного воспитания человека, но время, тратящееся на зубрёжку в русских школах, намного превосходило все обоснования, высказываемые в пользу закладки разумного культурного фундамента.
Письменные работы проверялись с дотошной строгостью, как во французских лицеях. Первоклашки не пользовались карандашами и стиральными резинками, и даже шариковые ручки были запрещены – писали исключительно чернилами. Как сказала Ирина Георгиевна, отчитывая родителей на собрании, клякса в тетрадке – такое же страшное преступление, как грех во времена Дэвида Копперфилда [24]. Однажды Лори сдала домашнюю работу по рисованию, на которую затратила полтора часа, но учительница её не приняла, сказав, что линии рисунка слишком толсты. Нужно было всё переделать. Учительские записи на доске должны переписываться в ученические тетради точно, с заглавными буквами, отступами, подчёркиваниями одной и двумя чертами, иначе оценка будет снижена. «Учебники и тетрадки должны находиться в правом верхнем углу парты, их края на одной линии с передней и задней её линией». – сказала Дженни. По словам Лори, русские учителя не любят, когда дети просятся в туалет во время урока и заставляют ждать перемены. «И нельзя просто встать и пойти к точилке заострить карандаш или попить воды, если пересохло в горле, как мы делали это в Вашингтоне (где она училась в школе до приезда в Москву). Нужно всё делать на перемене».
У американских родителей, которые беспокоятся о том, что школа в их стране слишком ориентирована на успеваемость, глаза полезли бы на лоб от удивления по поводу того, на какую высоту поднята этика успеваемости в советской системе, и как сильно развит страх перед неудачей. Успехи контролируются практически ежедневно по каждому предмету, а ученики часто вызываются к доске для проверки домашнего задания. (Другие ученики порой шепчут подсказки, а некоторые из учителей закрывают на это глаза). Оценка дня идёт в дневник. Наших детей забавляло то обстоятельство, что погоня за высокими оценками распространялась и на физкультуру, где отметки выставлялись за прыжки и кувыркания. По большей части, мало внимания уделяется оживлению классных комнат. В школах, которые мы посетили с Энн (она-бывшая учительница), мы напрасно искали полку с книгами, учебные графики или наглядный проект, над которым дети могли бы все вместе работать постепенно и понемногу каждый в своём ритме. В Мурманске и Баку я присутствовал на уроках физики и математики в старших классах, где практиковалась всё та же зубрёжка, молчаливое восприятие слов учителя или выполнению опытов перед классом. Хотя в школе были специальные «предметные кабинеты», я не видел нигде достаточного количества оборудования, на котором ученики могли бы учиться, делая опыты сами. Их роль была пассивной. Учитель математики в школе рабочего района рассказывал, что диалоги для класса редкость. «Ученики почти никогда не задают вопросов», – сказал он. Русские родители подтвердили, что в классах, где учатся их дети, доминирует учитель. «В Америке в школе можно иногда отойти от предмета обсуждения и завязать интересную дискуссию, – сказала Лори по окончании своего учебного года, – но такое, похоже, вообще не случается в русской школе. Помнишь, у нас были всякие забавы, типа орфографических конкурсов, математических игр-головоломок. Тут такого нет».
Я не хотел бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, что организованная жизнь русских детишек беспросветно безрадостна. В больших городах типа Москвы, Ленинграда и Новосибирска я видел внушительные, хорошо оборудованные дворцы пионеров и клубы юных техников, где самая удачливая и энергичная молодёжь могла записаться в радиокружок, заниматься изобретательством и кинолюбительством, имитировать подготовку космонавтов, изучать животных и делать чучела из птиц. Мощная федерация профсоюзов, армия, милиция и другие организации шефствуют над молодёжными клубами. Одним из уникальных советских институтов являются спортивные школы, для которых будущие атлеты отбираются с самого раннего возраста и ежедневно тренируются с целью сделать карьеру в спорте. В центрально-азиатском городе Фрунзе я был в школе плавания, включавшей 700 детей. Тренеры применяли в отношении учеников метод бросания в воду и брали только тех, кто удержался на плаву и показал хорошую координацию движений. «Чемпионами по плаванию, как правило, становятся в 14-15 лет, поэтому мы уделяем внимание занятиям спортом с раннего возраста», – сказал директор фрунзенского завода сельскохозяйственного машиностроения, шефствующего над школой, Александр Кумыш. Тренер объяснил, что каждый год в школу пытаются поступить полторы тысячи детей, а принимается лишь один из десяти. Зачисленные плавают по часу и более каждый день и ещё больше во время каникул. То же самое касается футбола, лёгкой атлетики, хоккея и других видов спорта. Проблема состоит в том, что доступ к таким школам и занятиям в больших спортивных клубах открыт лишь привилегированному меньшинству. В остальном же, набор отвлечений от учёбы ограничен.
Положительной стороной такого серьёзного подхода к школьному образованию является то, что большие объёмы материала заучиваются наизусть, а упражнения позволяют мастерски овладеть предметом. В таких дисциплинах, как математика и естественные науки, где подобный метод применяется с младых ногтей, результаты внушительны. За один год в русской школе Лори узнала так много, (при этом надо учесть, что полкласса она пропустила), что на следующий год почти не занималась математикой в англо-американской школе при посольстве в Москве. Сын корреспондента Теда Шабада Стивен, ходивший в тридцатую школу Москвы четыре года, оказался отлично подготовленным по математике и другим естественным наукам для поступления в Колумбийский университет, но сильно отставшим по части написания эссе и по гуманитарным наукам.
Душный консерватизм советской методики оборачивается потерей спонтанности у учеников, и системе не удаётся научить их мыслить творчески и ставить вопросы, будоражащие воображения и побуждающие к исследованиям. Задания по математике для шестого класса, которые делала Лори, состояли из лошадиной дозы сложных замысловатых упражнений, проверяющих её способность делать механические задания, которые она должна была щёлкать как орехи, но словесные задачи [25] были практически незнакомы учащимся. В классных дискуссиях, даже в старших классах, очень мало времени уделялось сократовскому диалогу , если уделялось вообще. Учительница литературы Надя отметила, что многие советские учителя думают, что помогают ученикам «мыслить независимо и творчески, но на самом деле делают совершенно противоположное». Она, как многие другие, сказала, что ударение делается на получении «правильных ответов». Это может составить проблему повсюду, но она представляется куда более острой для советских школ, потому что авторитарный подход, практикуемый в них, направлен, как было написано в одной учительской методичке, на исправление «необоснованных идей, разоблачение неправильных, ошибочных воззрений». Гуманитарные предметы, особенно история, подающая прошлое, а в особенности русское прошлое в качестве длинной неизбежной прелюдии к славной эре советской власти, преподаются с упрощённой идеологической прямотой. «Курс истории в средней школе должен доносить до учеников осознание того факта, что падение капитализма и победа социализма являются неизбежными, а также постоянно пропагандировать роль народных масс как творцов истории», было написано в одном методическом пособии [26]. Стивен Шабад рассказывал мне, как в те дни, когда он учился в советской школе, учительница истории любила повторять: «Не смотрите в учебник – думайте, думайте, думайте!» Но она не имела в виду; думайте сами, она хотела сказать: «Думайте о том, чему вас научили».
Проблема зубрёжки беспокоила не только некоторых неортодоксальных учителей и еретически настроенных родителей, которых мне довелось встретить, но и видных советских деятелей системы образования. Пресса, в особенности еженедельник Союза писателей «Литературная газета», периодически довольно едко прохаживается по советским учителям за то, что они механически пичкают учеников фактами и цифрами, которые ничего не дают последним для подготовки к поступлению в ВУЗы и не позволяют применить полученные знания в современном мире. Министр образования СССР Михаил Прокофьев бичевал в конце 1960-х годов школьных работников за то, что те фаршируют головы учеников упражнениями на запоминание и «не дают простора разумной инициативе».
Один из первых импульсов программы реформ образования 1970-х годов, предпринятых, по иронии судьбы, в ответ на американские реформы, вызванные «спутниковой паникой» после запуска Советским Союзом первого спутника Земли в 1957 году, было желание порвать с механистическими методами преподавания.
Один из главных проповедников этого течения, видный деятель советской Академии наук Леонид Занков, написал книгу «Разговор с учителем», призванную показать, что дети куда больше готовы к изобретательному, аналитическому, индуктивному обучению, чем думает большинство учеников [27]. Его более гибкий подход к обучению был внедрён в нескольких школах, но постоянные жалобы родителей и нескольких видных педагогов середины 1970-х годов указывали на то, что реформы мало что изменили. И в самом деле, как раз перед моим отъездом из Москвы в конце 1974 года, помощник декана филологического факультета МГУ жаловался в прессе на то, что соискатели кандидатской степени по литературе очень сильно возражали по поводу того, что произведения таких русских классиков как Чехов и Пушкин подвергаются анализу, выдержанному в духе стереотипов классовой борьбы в силу того, что литература в советских школах преподаётся таким образом.
Вероятно, один из сильнейших за последние годы ударов по духу образовательной реформы и экспериментального преподавания был нанесён разгромом московской физико-математической школы номер два в 1971-1972 годах. Эта школа процветала наряду с полудюжиной элитных школ, выпускавших гениальных учёных, давая не только студентов-отличников лучшим университетам страны, но и постоянно показывая превосходные результаты на школьных олимпиадах. Выдающиеся учёные и преподаватели часто работали в этой школе над разработкой экспериментальных программ обучения. На взгляд человека с Запада, программы не выглядели такими уж инновационными, но для советской школы они являлись хорошим отправным пунктом. Университетские профессора вели уроки. Как мне рассказывали бывшие ученики и их родители, школа вырабатывала настоящий интеллектуальный фермент, уникальный для советских образовательных учреждений. Один из учеников говорил, что обсуждал даже произведения Солженицына с другими школьниками и, в неформальной обстановке, с необычайно либерально настроенным учителем. Согласно «Хронике текущих событий», неофициальной публикации о правах человека, выпускавшейся учеными и интеллектуалами-диссидентами до её разгона в 1973 году, ученики школы показывали отличные результаты, поступив в высшие учебные заведения, не только благодаря великолепному знанию физики и математики, но и благодаря любви к литературе, острому интересу к социальным проблемам, природе вопросов, которые они ставили перед преподавателями общественных дисциплин и их привычке никогда не принимать на веру того, что не было доказано». Количество заявлений на поступление в школу в три-четыре раза превышало число мест в ней.
В качестве логического продолжения одного из направлений образовательной реформы, интеллектуальная атмосфера, царившая в школе, стала явно смущать партийных консерваторов. Процент учеников – евреев был очень высоким, как и процент преподавателей. Когда в начале 1971 года, по словам моих московских друзей, преподаватель И. К. Сивашинский подал документы на выезд в Израиль, власти начали административную атаку на школу. По словам Игоря, парня высокого роста, недавнего выпускника школы, поводом для потока инспекций из министерства послужил тот факт, что Новый год был отмечен игрой в рулетку. Другой причиной, по его же мнению, стало посещение группой учеников московской синагоги, что осталось бы незамеченным, если бы один из школьников не расписался на её стене. Чистки среди преподавательского состава и школьников начались весной 1971 года и продолжились годом спустя. За один присест были выгнаны директор и три учителя, потом вынудили уйти учителей истории и литературы, что указывает на идеологические корни увольнений. Несколько человек уволились в знак протеста против чисток. Марксистско-ленинская составляющая уроков была усилена, и те, кто показывал плохие результаты по идеологически наполненным предметам вызывались на ковёр, несмотря на то, что по точным наукам были отличниками, а профессоров университетов среди преподавателей почти не осталось [28]. К осени 1972 года прежний приток заявлений на поступление в школу прекратился, и некогда элитное учебное заведение стало представлять, по словам Игоря «безжизненное, серое, жалкое зрелище».
Как мне говорили сразу несколько человек, как старых, так и молодых, одной из уникальных особенностей этой школы в лучшие дни были не только академические эксперименты, но и необычная откровенность и доверие, царившие между учителями и учениками. Из частных бесед с родителями интеллектуального круга я выяснил, что, как правило, дети с ранних лет жизни выучиваются восприятию шизофренического расслоения между откровенными разговорами дома и конформизмом и сокрытием своих взглядов на публике. «В любой семье, где уровень образования достаточно высок, и читается и имеется довольно книг, – сказал молодой учитель математики Василий, – ведутся разные по содержанию разговоры дома и за стенами квартиры, и дети это ощущают. Возможно, никто явно не заставляет детей выбирать, что где говорить, но они сметливы и учатся цинизму от родителей».
В редких случаях, когда дети, в своей наивной простоте, бросают вызов политическим ценностям системы, это может иметь неприятные последствия. Я знал одного 16-летнего школьника, спокойного, независимого парня с артистическими склонностями, сказавшего кому-то из школьных товарищей, что вообще не собирается вступать в комсомол, хотя это является практически обязательным для всех. Его отец был членом партии, хотя и не очень рьяным, и не знал о высказывании сына, пока классная руководительница, которую семья уважала и считала не косной симпатичной дамой, не пригласила его в школу. Она сообщила, что ей рассказал ученик-информатор. «Я бы не хотела ничего знать, – начала она с фразы, самой по себе необычно либеральной для советского учителя, которому предписывается серьёзно воспринимать и воплощать в жизнь директивы партии в деле воспитания подрастающего поколения, – но вы знаете, могут быть неприятности. Вы же – интеллигентный, умный человек. Скажите сыну, что он может думать, что хочет, но не может говорить, что хочет». Так что парень стал комсомольцем.
Я был до глубины души тронут одним случаем в семье, где отец был заметным аппаратчиком на хорошем посту и при неплохой зарплате. Каким – то образом то ли он, то ли жена, достали экземпляр книги Солженицына «Август 1914-го», а сын-подросток нашёл дома книгу. Как раз в это время произведение подвергалось резкой атаке в советской прессе. Учитель литературы в школе, где их сын учился, изо всех сил разоблачал Солженицына и особенно эту книгу. «Учитель сказал, что книга отвратительная, антисоветская, и что Запад выбирает всё антисоветское, – сказал мальчик отцу и с сарказмом добавил: – а мы разве не выбираем всё антизападное?» Он захотел прочитать книгу дома, но родители воспротивились. Его отец сказал мне, что строго-настрого наказал сыну никому не говорить о том, что родители хранят дома эту книгу и о том, что обсуждали её. «Я должен был выбирать между тем, чтобы солгать сыну про то, что мы читаем и что мы думает по поводу обучения его лгать в жизни, – сказал отец в минуту откровения. – Я предпочёл быть честным. Я его люблю. Он никогда не будет счастливым, если слишком многое поймёт. Но по крайней мере он не вырастет полным идиотом или негодяем».
[1] Из текста Х. Смита неясно, звучало ли приветствие на английском или на русском, но можно смело предположить, что на английском. Поэтому я оставил «Доброе утро» как в оригинале, ещё и потому, что оно в оригинале без восклицательного знака, то есть не так, как в русском маркируется приветствие. (прим. перев.)
[2] Хедрик Смит, видимо, не знал, что есть ещё и «кол», ох как хорошо знакомый советским самым нерадивым ученикам.
[3] Диета, пропагандирующая сброс веса с одновременным употреблением жирной пищи. Ее автор – доктор Херман Тарноуэр, семейный доктор и кардиолог. Подход этого специалиста до сих пор считается одним из самых популярных способов похудеть среди американцев. Режим питания получил свое название благодаря городу Скарсдейлу, близ Нью-Йорка.
[4] Ассоциации родителей и учителей (англ. parent-teacher association (PTA) действуют при большинстве государственных и частных школ США. Эти группы помогают родителям лучше знать о том, что происходит в школе, в которой учится их ребенок, и принимать участие в школьных мероприятиях.
[5] Так в тексте (Ponomarova), Тамара, скорее всего была Пономарёвой. (прим. перев).
[6] В оригинале «Jewish spoiling». Я думаю, что речь идёт о феномене так называемой «еврейской маме», типе заботы, в котором сочетаются материнская любовь, твердая уверенность в исключительности своего ребенка и желание участвовать во всех аспектах его жизни (прим. перев.)
[7] Дорожный бегун (The Road Runner) — персонаж серии короткометражных мультсериалов Looney Tunes и Merrie Melodies, созданный мультипликатором и режиссёром Чаком Джонсом в 1948 году для Warner Bros., а сценарии к мультфильмам о них были написаны Майклом Мальтисом.
[8] У Х. Смита Nedya, но я подозреваю, что речь идёт о Наде. Возможно также, что это огрех набора, так как автор знает женское имя Надя и Надежда, и правильно употребляет их в других местах книги (прим. перев.)
[9] Лига плюща (англ. The Ivy League) — ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США. Это название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания в этих университетах. Считается, что члены лиги отличаются высоким качеством образования.
[10] Социальный характер, (термин предложен Э. Фроммом) – это форма связи между психикой индивида и социальной структурой общества. Фромм отличает социальный характер, являющийся ядром общества, от индивидуального характера. Разница состоит в том, что индивидуальный характер присущ людям в рамках одной культуры, тогда как социальный характер служит основанием для выявления отличий одной культуры от другой.
[11] В. М. Коротов. Развитие воспитательных функций коллектива. Москва, 1974, стр. 3 и 28. (прим. Х.С.)
[12] Leonid Vladimirov, The Russians (Praeger, New York, 1968), pp. 34-35 (прим. Х.С.)
[13] У Х. Смита «дядюшка Ленин (Uncle Lenin)», так, разумеется, никто не говорил, да и он не мог для детсадовских детей быть дядей по причине возраста.
[14] В оригинале Lidia Aleksandra Agareva. Возможно, что искажение отчества – это опечатка издательства. Х. Смит хорошо знал, как формируются женские и мужские патронимы. (прим. перев.) Фамилия скорее всего была записана со слуха.
[15] В оригинале “Stalin is candy, Roosevelt is yuk, Churchill is crap” но я нигде не мог найти русского эквивалента. В одной группе переводчиков ЖЖ подсказали, что это может быть записанная со слуха фраза с добавлением от себя Рузвельта «Сталин нака, Черчилль — бяка» (А. И. Приставкин, «Синдром пьяного сердца», 2001 г.)
[16] Дик и Джейн, персонажи из американских учебников для начальной школы, популярных в 1950—80-е гг.
[17] Так в оригинале (прим. перев.)
[18] То же замечание, автор слегка переставил буквы в слове «шефство». (прим. перев.)
[19] В СССР книга была переведена в 1976 году в издательстве «Прогресс» под названием: «Два мира детства. Дети в США и СССР». Я считаю такой перевод тавтологией: слова «дети» в оригинале нет (Two Worlds of Childhood: US and USSR) (прим. перев.)
[20] В оригинале фамилия была записана с ошибкой (Semeyusov). В Интернете нашёлся «секретарь Братского горисполкома первого созыва Александр Семиусов». Само собой разумеется, что «мэров» тогда не было. (прим. перев.)
[21] Три «Р» (латинская R) основные навыки образовательной школьной программы в чтении, письме и арифметике: (англ.) reading, writing and arithmetic.
[22] «Новой математикой» в Америке называют смену методики преподавания в американских школах в 1960-х годах. Это название было дано практической методике обучения, введённой сразу же после запуска первого советского спутника Земли для того, чтобы улучшить качество образования населения и ответить на технологическую угрозу, исходящую от советских инженеров, слывших очень хорошими математиками.
[23] Очевидно, что «грамматикой» Х.С. называет весть предмет «русский язык». (прим.перев.)
[24] «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим» — в значительной степени автобиографический роман Чарльза Диккенса, опубликованный в 1850 году.
[25] Словесными или текстовыми задачами являются такие, в которых учащемуся необходимо найти значения некоторой неизвестной величины (или нескольких величин). Нахождение этого значения возможно потому, что оно однозначно определяется другими известными и неизвестными величинами и их взаимными связями с неизвестной величиной. В задаче имеются все данные для решения, но неизвестны операции, которые должны к нему привести. Основная трудность заключается в определении пути решения. При этом сложность структуры, ее индивидуальность нередко скрывает математическую общность многих задач и вынуждает каждый раз строить особое рассуждение, подходящие к данному случаю.
[26] Fred M. Hechinger, “Education: Triumphs and Doubts”, In Harrison Salisbury, ed., The Soviet Union: The Fifty Years (New York, 1968) это пособие цитируется на стр. 147. (прим. Х.С)
[27] Сьюзен Джейкоби в книге Inside Soviet Schools (New York, 1974) даёт прекрасный анализ реформы и приводит удачные примеры внедрения принципов Занкова в московской школе номер 607. (прим. Х.С)
[28] Большая часть информации взята из 27 номера «Хроники текущих событий» от 25 октября 1973. (прим. Х.С.)
