ГЛАВА ПЕРВАЯ. АРХИВ МИТРОХИНА.

Эта книга основана на материалах, полученных благодаря беспрецедентному и неограниченному доступу к одному из самых секретных и тщательно охраняемым архивов – архиву внешней разведки КГБ Первого главного управления (ПГУ). До сих пор нынешняя российская СВР (Служба внешней разведки), пребывала в полной уверенности в том, что подобная книга не может быть написана.

Когда немецкий журнал Focus сообщил в декабре 1996 года о том, что бывший офицер КГБ перебежал в Великобританию с “именами сотен русских шпионов»”, Татьяна Самолис (фото), пресс-секретарь СВР, мгновенно высмеяла всю эту историю как “абсолютную чушь”. “Сотни человек! Такого просто не может быть!” – заявила она. “Любой перебежчик мог знать имя одного, двух, возможно, трех агентов – но уж никак не сотен!”¹

Факты, несмотря на опровержение СВР, на самом деле гораздо более сенсационны. Перебежчик, бывший сотрудник КГБ, привез с собой в Великобританию сведения не о нескольких сотнях, а о тысячах советских агентов и офицеров разведки, работающих по всему земному шару. Некоторые из них были “нелегалами”, живущими под глубоким прикрытием за границей и выдающими себя за иностранных граждан. Никто из тех, кто шпионил для Советского Союза в любой период между Октябрьской революцией и кануном эпохи Горбачева, не может быть уверен в том, что его или ее секреты по-прежнему в безопасности. Когда Секретная разведывательная служба Великобритании (СИС) вывезла перебежчика из России в 1992 году, с ним выехали шесть чемоданов с подробными записями о совершенно секретных досье КГБ начиная с 1918 года, которые он делал почти ежедневно в течение двенадцати лет, до своего ухода на пенсию в 1984 году. Их содержание было описано американским ФБР как “наиболее полные и обширные разведданные, когда-либо полученные из какого-либо источника”.

Офицер КГБ, собравший этот необычный архив, Василий Никитич Митрохин (фото), сейчас является британским гражданином Великобритании. Он родился в центральной России в 1922 году и начал свою карьеру в качестве сотрудника советской внешней разведки в 1948 году, в то время, когда подразделения внешней разведки МГБ (будущего КГБ) и ГРУ и ГРУ (советская военная разведка) были временно объединены в Комитет информации². К тому времени, когда Митрохин был направлен в свою первую заграничную командировку в 1952 году³, Комитет распался и МГБ возобновило свое традиционное соперничество с ГРУ. Первые пять лет его работы в разведке прошли в параноидальной атмосфере, порожденной последней фазой диктатуры Сталина, когда спецслужбам было приказано устроить охоту на ведьм по всему советскому блоку против в основном воображаемых участников титоистских и сионистских заговоров.

В январе 1953 года МГБ было официально обвинено в “недостаточной бдительности” в выслеживании заговорщиков. Советское информационное агентство “ТАСС” сделало сенсационное заявление о том, что в течение последних нескольких лет мировой сионизм и западные спецслужбы вступили в сговор с “террористической группой” еврейских врачей “с целью уничтожения руководства Советского Союза”. В течение последних двух месяцев правления Сталина, МГБ изо всех сил старалось продемонстрировать свою повышенную бдительность, преследуя исполнителей этого несуществующего заговора. Его антисионистская кампания была, в действительности, не более чем тонко замаскированным антисемитским погромом.

Незадолго до внезапной смерти Сталина в марте 1953 года Митрохину было приказано расследовать предполагаемые сионистские связи корреспондента “Правды” в Париже Юрия Жукова (фото), попавшего под подозрение из-за еврейского происхождения его жены. У Митрохина сложилось впечатление, что жестокий сталинский начальник службы безопасности Лаврентий Павлович Берия планировал вовлечь Жукова в предполагаемый заговор еврейских врачей. Однако через несколько недель после похорон Сталина Берия внезапно объявил, что заговора никогда не существовало, и оправдал предполагаемых заговорщиков.

К лету 1953 года большинство коллег Берии в Президиуме были едины в своем страхе перед еще одним призраком заговора и полагали, что он может планировать государственный переворот, чтобы занять место Сталина. Во время посещения одной из зарубежных столиц в июле того года Митрохин получил совершенно секретную телеграмму с инструкциями расшифровать ее самостоятельно, и был поражен, узнав, что Берия был обвинен в “преступной антипартийной и антигосударственной деятельности”. Только позже Митрохин узнал, что Берия был арестован на специальном заседании Президиума 26 июня после заговора, организованного его главным соперником Никитой Сергеевичем Хрущевым. Из своей тюремной камеры Берия писал слёзные письма своим бывшим сподвижникам, патетически умоляя их пощадить его жизнь и “найти для меня самую маленькую работу”:

Вы увидите, что через два-три года я выправлюсь и буду еще вам полезен… Я прошу товарищей простить меня за то, что я пишу несколько бессвязно и плохо из-за моего состояния, а также из-за плохого освещения и отсутствия пенсне.

Не испытывая больше благоговения перед ним, товарищи просто высмеяли его как безвольного труса.

24 декабря было объявлено, что Берия был казнен по приговору Верховного суда. Поскольку ни его ответственность за массовые убийства в сталинскую эпоху, ни его собственный послужной список как серийного насильника несовершеннолетних девочек не нельзя было упоминать публично из опасения, что они могут замарать сам коммунистический режим, он был объявлен виновным в сюрреалистическом заговоре “с целью возрождения капитализма и восстановления господства буржуазии” в сотрудничестве с британскими и другими западными спецслужбами.

Таким образом, Берия стал, после Ягоды и Ежова в 1930-х годах, третьим руководителем советских спецслужб, расстрелянным за преступления, которые включали в себя службу в качестве (мнимого) британского секретного агента. В истинно сталинской традиции, подписчикам Большой советской энциклопедии рекомендовалось использовать “маленький нож или бритвенное лезвие”, чтобы вырезать статью о Берии, а на это место вставить присланную заметку о Беринговом море⁴.

Выступление Н. Хрущёва на ХХ съезде КПСС

Первым официальным отречением от сталинизма была знаменитая ныне секретная речь Хрущева на Двадцатом съезде КПСС в феврале 1956 года. Сталинский “культ личности”, ” заявил Хрущев, был причиной “целого ряда чрезвычайно серьезных и тяжких извращений принципов партии, партийной демократии, революционной законности”. Речь была доведена до сведения партийной организации КГБ в секретном письме Центрального Комитета. Отдел, в котором работал Митрохин, два дня обсуждал её содержание. Он до сих пор отчетливо помнит заключение председателя секции Владимира Васильевича Женихова (впоследствии резидента КГБ в Финляндии), который заявил: “Сталин был бандитом!”. Некоторые члены партии были слишком шокированы или осторожны, чтобы вообще что-то сказать. Другие соглашались с Жениховым. Никто не осмелился задать на уме: “Где был Хрущев, когда происходили все эти преступления?”

После секретной речи Митрохин стал слишком откровенным и это ему аукнулось. Хотя его критика того, как работал КГБ, была мягкой по западным стандартам, в конце 1956 года Митрохина перевели из оперативного отдела в архив ФКР, где его основной работой было отвечать на запросы других отделов и провинциальных комитетов ГБ⁵. Митрохин обнаружил, что личный архив Берии был уничтожен по приказу Хрущева, чтобы не осталось никаких следов компрометирующих материалов, которые он собирал на своих бывших коллег. Иван Александрович Серов (фото), председатель КГБ с 1954 по 1958 год, добросовестно доложил Хрущеву, что в досье содержалось много “провокационных и клеветнических” материалов⁶.

Митрохин был заядлым читателем произведений русских писателей, впавших в немилость в последние годы сталинского правления и снова начавших публиковаться в середине 1950-х годов. Первым большим литературным событием в Москве после смерти Сталина стала публикация в 1954 году, впервые с 1945 года, новых стихов Бориса Пастернака, последнего ведущего русского писателя, начавшего свою работу начавшего свою карьеру до революции.

Пастернак Б. [Стихи из романа в прозе «Доктор Живаго». М., 1948]. Прижизненный машинописный сборник. В иллюстрированной обложке работы В.Малеевой и в современном художественном футляре. 

Опубликованные в литературном журнале под названием “Стихи из романа “Доктор Живаго” сопровождались кратким описанием эпического, но еще незаконченного произведения, в котором они должны были появиться. Однако законченный текст “Доктора Живаго”, который прослеживает извилистую жизнь своего загадочного героя от последней фазы царского правления до первых лет советского режима, был признан слишком подрывным для публикации и был официально отклонен в 1956 году. В романе повествуется о том, что, когда Живаго услышал новость о большевистской революции, “Он был потрясен и ошеломлен величием момента и подумал о его значении для грядущих веков”. Но Пастернак идёт дальше и безошибочно передает атмосферу духовной пустоты режима, который возник в результате этого. Он пишет, что Ленин воплотил в себе месть, а Сталина описал как “Калигулу в шрамах от оспы”.

Пастернак стал первым советским писателем с 1920-х годов, который обошел запрет своих произведений в России, опубликовав его за границей. Когда он передавал рукопись романа «Доктор Живаго” Джанджакомо Фельтринелли, представителю своего итальянского издателя, он сказал ему с грустной усмешкой: “Настоящим вы приглашаетесь посмотреть, как я предстану перед расстрельным взводом!” Вскоре после этого, действуя по официальной инструкции, Пастернак послал телеграмму Фельтринелли, настаивая на том, чтобы его роман был снят с публикации. Однако в частном порядке он написал письмо, в котором просил его продолжать готовить его к печати и роман был опубликован на итальянском языке в ноябре 1957 года. «Доктор Живаго» стал бестселлером, переведенным на двадцать четыре языках. Некоторые западные критики назвали его величайшим русским романом со времен “Воскресения” Толстого, опубликованного в 1899 году. Официальное негодование в Москве по поводу успеха романа усугубилось награждением Пастернака Нобелевской премией по литературе за 1958 год. В телеграмме, направленной в Шведскую Нобелевскую Академию, Пастернак заявил, что он “безмерно благодарен, тронут, горд, изумлен, потрясен”. Орган Союза советских писателей, “Литературная газета”, однако, осудила его как “литературного Иуду, предавшего, предавшего свой народ за тридцать сребреников – Нобелевскую премию”. Под огромным официальным давлением Пастернак направил в Стокгольм телеграмму, в которой отказался от премии “ввиду того значения, которое придается ей в обществе, к которому я принадлежу”⁷.

Хотя Пастернак не был в числе его любимых авторов, Митрохин рассматривал осуждение «Доктора Живаго»” как типичное проявление культурного варварства Хрущева. “Развитие литературы и искусства в социалистическом обществе,” поучающе наставлял Хрущев, “должно идти … под руководством партии”. Митрохин был настолько возмущен неосталинистскими обличениями Пастернака московским литературным истеблишментом, что в октябре 1958 года он направил анонимное письмо протеста в “Литературную газету”. Хотя написал он его левой рукой, чтобы замаскировать свой почерк, некоторое время всё равно опасался, что его личность как автора письма может быть раскрыта. Из материалов КГБ Митрохин знал, какие огромные ресурсы использовались для поиска анонимных авторов писем. Он даже опасался, что по облизанным им слою клея на обратной стороне конверта перед тем, как запечатать его, слюна может быть идентифицирована в лаборатории КГБ. Весь этот эпизод усилил его негодование по поводу того, что Хрущев не смог после его секретной речи 1956 года разработать основательную программу десталинизации. Хрущев, подозревал он, лично приказал преследовать Пастернака в качестве предупреждения всем, кто был склонен оспаривать его власть.

Пока, однако, Митрохин возлагал надежды не на свержение советского режима, а на появление нового лидера, менее запятнанного сталинским прошлым, чем Хрущев. Когда в конце 1958 года Серова сменил на посту председателя КГБ один из его главных критиков, Александр Николаевич Шелепин (фото), Митрохин считал, что в его лице такой лидер появился. Шелепину было всего сорок лет, он сделал себе репутацию командира партизанского отряда во время Второй мировой войны. Будучи руководителем Коммунистического союза молодежи (комсомола) с 1952 по 1958 год, он мобилизовал тысячи молодых людей на хрущевскую компанию по освоению целины, чтобы превратить огромные пространства степей в пахотные земли. Хотя многие из земель новых колхозов, созданных на них, были впоследствии были разрушены эрозией почвы, в краткосрочной перспективе кампания казалась впечатляющим успехом. Советские кинохроники показывали бесконечные вереницы комбайнов, движущихся по степи, засеянной зерновыми культурами и простирающейся насколько хватало глаз.

Как и надеялся Митрохин, Шелепин быстро стал вести себя в КГБ как новая метла, заменив многих ветеранов-сталинистов яркими молодыми выпускниками, выросшими из комсомола. На Митрохина произвело впечатление то, что выступая по телевидению с речами, Шелепин лишь на короткое время  заглядывал в свои записи, а затем говорил прямо с телезрителем, а не читал в одеревеневшей позе заготовленный текста, как это делало большинство советских руководителей. Шелепин стремился придать КГБ новый общественный имидж. “Нарушения социалистической законности,  – утверждал он в 1961, – полностью искоренены… Чекисты [сотрудники КГБ] могут смотреть партии и советскому народу в глаза с чистой совестью”. Митрохин также вспоминает Шелепина за акт личной доброты по отношению к своему близкому родственнику.

Как и в случае с Берией до него и Андроповым после, амбиции Шелепина простирались далеко за пределы поста председателя КГБ. Будучи двадцатилетним студентом университета, его однажды спросили, кем он хочет кем он хочет стать. По словам российского историка Роя Медведева, он мгновенно ответил, “Вождем! ⁸” Шелепин рассматривал КГБ как ступеньку в карьере, которая, по его замыслу, должна была привести его к должности Первого секретаря КПСС. В В декабре 1961 года он ушел из КГБ, но продолжал контролировать его работу в качестве председателя нового влиятельного Комитета партийного и государственного контроля.

Новым председателем КГБ был назначен молодой,  менее динамичный протеже Шелепина, тридцатисемилетний Владимир Ефимович Семичастный (фото). По указанию Хрущева, Семичастный возобновил работу по очистке архивов от материалов, которые слишком ярко напоминали о сталинском прошлом Президиума, приказав уничтожить девять томов документов о ликвидации членов Центрального Комитета, старших офицеров разведки и иностранных коммунистов, проживавших в Москве в сталинскую эпоху⁹.

Митрохин продолжал рассматривать Шелепина как будущего Первого секретаря, и не был удивлен, когда тот стал одним из лидеров переворота, свергнувшего Хрущева в 1964. Воспоминания о Берии, однако, были еще слишком свежи в сознании большинства членов Президиума, чтобы они были готовы принять начальника службы безопасности в качестве лидера партии. Для большинства его коллег, Леонид Ильич Брежнев, сменивший Хрущева на посту первого (затем генерального) секретаря, был гораздо более обнадеживающей фигурой – приятным в общении, легким по характеру и терпеливым в примирении враждующих фракций, хотя и умеющим умело обходить своих политических соперников. К 1967 году Брежнев почувствовал себя достаточно сильным, чтобы уволить непопулярного Семичастного и отодвинуть на второй план все еще амбициозного Шелепина, который был понижен с поста руководителя Комитета партийного и государственного контроля, чтобы стать председателем сравнительно мало влиятельного Совета профсоюзов.  

Придя в свой новый просторный кабинет, Шелепин обнаружил, что его предшественник, Виктор Гришин (фото), оборудовал в смежном помещении то, что Рой Медведев позже эвфемистически назвал “специально оборудованным массажный кабинет”. Шелепин решил отомстить за свое понижение в должности, распространяя истории о сексуальных подвигах Гришина по всей Москве¹⁰.

Главным бенефициаром падения Семичастного и отодвигания Шелепина на второй план был Юрий Владимирович Андропов, который стал председателем КГБ. Андропова снедал, по мнению некоторых  из его сотрудников “венгерский комплекс”. Будучи советским послом в Будапеште во время венгерского восстания в 1956 году, он с ужасом наблюдал из окон своего посольства, как офицеры ненавистной народу венгерской службы безопасности были вздернуты на фонарных столбах. Андропова до конца жизни преследовала мысль о той быстроте, с которой, казалось бы, всемогущее коммунистическое однопартийное государство начало рушиться. Когда другие коммунистические режимы позже казались под угрозой – в Праге в 1968 году, в Кабуле в 1979 году, в Варшаве в 1981 году, он был убежден, что, как и в Будапеште в 1956 году, только вооруженная сила может обеспечить их выживание¹¹. После отъезда из Венгрии в 1957 году Андропов возглавлял отдел Центрального комитета, отвечавший за отношения с коммунистическими партиями в советском блоке. Его назначение в 1967 году главой КГБ, по замыслу Брежнева, должно было обеспечить политический контроль над системой безопасности и разведки. Андропов стал самым долгоживущим и политически проницательным из всех руководителей КГБ, пробыв на посту председателя 15 лет и сменив Брежнева на посту генерального секретаря в 1982 году.

ПЕРВЫМ СЕРЬЕЗНЫМ кризисом за годы работы Андропова (фото) в КГБ была попытка чехословацких реформаторов «Пражской весны» создать то, что Кремль рассматривал как неприемлемо неортодоксальный “социализм с человеческим лицом”. Как и “Секретная речь” Хрущева, вторжение в Чехословакию войск Варшавского договора в августе 1968 года стало важной вехой того, что Митрохин называет своей “интеллектуальной одиссеей”. Находясь в Восточной Германии во время Пражской весны, он имел возможность имел возможность слушать репортажи из Чехословакии по русскоязычным станциям Би-би-си, Радио Свобода, Немецкая волна и Канадская радиовещательная компания. Но у него не было никого, с кем он мог бы разделить свою симпатию к пражским реформам. Один эпизод, произошедший примерно за месяц до того, как советские танки вошли в Прагу, произвел на него особое впечатление. Офицер 5 го отдела ПГУ (“специальные задачи”), полковник Виктор Рябов, сказал Митрохину, что он “только что поедет в Швецию на несколько дней», но по его выражению лица было ясно, что Швеция не является не является его настоящим пунктом назначения. Через несколько дней после возвращения Рябова, он сказал Митрохину, что на следующий день будет опубликована интересная статья в “Правде”, намекая, что она связана с его миссией. Когда на следующий день Митрохин прочитал сообщение о том, что в Чехословакии обнаружена “склад оружия империалистов”, он сразу же понял, что оно было сфабриковано Рябовым и другими сотрудниками 5го отдела  с целью дискредитации реформаторов.

Вскоре после подавления “Пражской весны” Митрохин услышал речь Андропова, произнесенную в восточногерманской штаб-квартире КГБ в пригороде Берлина Карлсхорсте. Как и Шелепин, Андропов выступал непосредственно перед аудиторией, а не придерживался, как большинство советских чиновников, подготовленного заранее. С аскетической внешностью, серебристыми волосами, зачесанные назад от большого лба, очки в стальной оправе и манерами интеллигента, Андропов казался далеким от сталинских головорезов, таких как Берия и Серов. Его объяснение вторжения в Чехословакию было гораздо более изощренным, чем то, которое он дал советской общественности. Он настаивал на том, что это был единственный способ сохранить безопасность советского блока и новый европейский порядок, возникшего после Великой Отечественной войны.

Эта объективная политическая необходимость, утверждал Андропов, которую признавали даже такие неортодоксальные фигуры, как великий физик Петр Капица (фото), который вначале проявлял некоторую симпатию к пражским ревизионистам. Митрохин сделал совершенно иные выводы из операции вторжения сил Варшавского договора. Уничтожение чехословацкого “социализма с человеческим лицом” доказало, как он считал, что советская система не поддается реформированию. Он до сих пор живо вспоминает любопытный мифологический образ, который отныне все чаще возникал в его сознании, – картину русского народа в плену у “трехголовой гидры”: коммунистической партии, привилегированной номенклатуры и КГБ.

После возвращения в Москву из Восточной Германии Митрохин продолжал слушать западные передачи, хотя из-за глушилок ему часто приходилось переключать волны разной дины, чтобы различить что-либо, чаще всего разбирая лишь фрагменты новостных сюжетов. Среди новостей, которые произвели на него наибольшее впечатление, были статьи в “Хронике текущих событий”, самиздатском журнале, впервые выпущенном советскими диссидентами в 1968 году для распространения новостей о борьбе с нарушениями прав человека. Знаменем “Хроники” была гарантия свободы выражения мнений, содержащаяся в принятой Организацией Объединенных Наций Всеобщей декларации прав человека, ежедневно нарушаемой в Советском Союзе.

По мере того как борьба с “идеологическими диверсиями” усиливалась, Митрохин видел многочисленные примеры того, как как КГБ манипулировал, практически по своему усмотрению, советской системой правосудия. Позже он переписал подхалимские поздравления, направленные Андропову А.Ф. Горкиным (фото), председателем Верховного суда СССР, по случаю пятидесятой годовщиной основания ВЧК в декабре 1967 года:

Советские суды и Комитет государственной безопасности СССР безопасности [КГБ] – ровесники. Но это не главное, что нас объединяет. Главное – это идентичность наших задач… Нам приятно отметить, что органы госбезопасности и суды решают все свои сложные задачи в духе взаимопонимания и здоровых профессиональных отношений¹²“.

Митрохин видел все больше свидетельств, как в секретном внутреннем журнале “Сборник КГБ”, так и в файлах ФКД о личной одержимости Андропова уничтожением инакомыслия во всех его формах и его настойчивом утверждении, что борьба за права человека была частью широкомасштабного империалистического заговора с целью подорвать основы советского государства. В 1968 году Андропов издал приказ председателя КГБ № 0051, “О задачах органов государственной безопасности по борьбе с идеологическими диверсиями противника”, призывающий к большей активности в борьбе как против диссидентов внутри страны, так и их империалистических сторонников¹³.

Одним из примеров такой активности, которая заставила Митрохину, горячего поклонника Кировского балета, испытать чувством личного возмущения, был план, который он обнаружил в файлах ПГУ, о том, как нанести увечья звезде балета и перебежчику Рудольфу Нурееву¹⁴. К началу 1970-х годов на политические взгляды Митрохина находились под сильным влиянием диссидентской борьбы, за которой он мог следить как по записям КГБ, так и по западным передачам. “Я был вначале одиночкой, -вспоминает он, – но теперь знал, что я не один”. Хотя Митрохин никогда не думал о том, чтобы открыто присоединиться к правозащитному движению, пример “Хроники текущих событий” и других самиздатских вдохновил его на идею создания засекреченного варианта попыток диссидентов документировать беззакония советской системы. Постепенно в его голове начал формироваться проект составления своего собственного частного отчета о зарубежных операциях КГБ.

Возможность представилась Митрохину в июне 1972 года, когда Первое главное управление (внешняя разведка) покинуло свои переполненные центральные московские офисы в штаб-квартире КГБ на Лубянке (дореволюционный дом страхового общества “Россия”) и переехало в новое здание к юго-востоку от Москвы в Ясенево, в километре от МКАДа.

В спроектированном финским архитектором, основном Y-образном семиэтажном здании с одной стороны располагались актовый зал и библиотека, с другой – поликлиника, спортивный комплекс и бассейн, с приятным видом на березовую рощу и поля.  Среди сотрудников других управлений КГБ, большинство из которых которые работали в стесненных условиях в центре Москвы, Ясенево было известно – скорее с завистью, чем со снисходительностью – как “Леса”.

В течение следующих десяти лет, работая в отдельных кабинетах как на Лубянке, так и в Ясенево, Митрохин единолично отвечал за проверку и опечатывание примерно 300 000 дел¹⁵ архива ПГУ до их передачи в новую штаб-квартиру. В то же время он руководил проверкой дел, составлением описей и составлением картотек и мог брать себе в кабинет какие угодно папки. Немногие из сотрудников КГБ проводили столько времени, сколько за чтением дел столько времени, как Митрохин, и, конечно же, никто из них не делал выписки, как он. За пределами работников архива ПГУ только самые высокопоставленные офицеры имели к нему неограниченный доступ, и ни у кого из них не было времени, чтобы прочитать хотя бы малую часть материалов, из тех, что прочитал и отметил он.

Обычный недельный распорядок Митрохина состоял в том, чтобы каждый понедельник, вторник и пятницу он обычно проводил в своем кабинете в Ясенево. По средам он ездил на Лубянку, чтобы работать над самыми секретными делами ПГУ, досье Управления “С”, которое занималось нелегалами – офицерами и агентами КГБ, большинство из которых были советскими гражданами, но работали под глубоким прикрытием за границей, маскируясь под иностранцев. После проверки Митрохиным каждая партия досье помещалась в запечатанные контейнеры, которые перевозились в Ясенево по утрам в четверг в сопровождении Митрохина, проверявшего их по прибытии¹⁶. В отличие от других отделов, переехавших в в новую штаб-квартиру ПГУ в 1972 году, Управление “С” оставалось на Лубянке еще десять лет.

Таким образом, Митрохин стал уделять больше времени делам этого Управления “С”, самого секретного в ПГУ, нежели документам любого другого отдела внешней разведки. Нелегалы сохраняли любопытную мистическую ауру в КГБ. Перед отправкой за границу каждый офицер-нелегал должен был принести торжественную, хотя и несколько мелодраматическую присягу:

Глубоко ценя доверие, оказанное мне партией и отечеством, и проникнутый чувством глубокой благодарности за решение послать меня на острие борьбы за интересы моего народа… Как достойный сын Родины, я скорее погибну, чем выдам доверенные мне тайны или передам в руки противника материалы, которые могут нанести политический ущерб интересам государства. С каждым ударом сердца, с каждым днем, который проходит, я клянусь служить партии, родине и советскому народу¹⁷.

Документы показали, что до Второй мировой войны величайшие успехи в работе за рубежом были достигнуты легендарной группой офицеров разведки, которых часто называли “Великими нелегалами”. После Второй мировой войны КГБ попытался воссоздать былую славу путем сплетения сложной сети “нелегальных резидентур” наряду с “легальными резидентурами”, которые действовали под дипломатическим v ого или иного официального прикрытия в иностранных столицах. Досье Управления “С” свидетельствуют о некоторых выдающихся индивидуальных достижениях. Нелегалы КГБ успешно устраивались под фиктивными личинами иностранных граждан, занимаясь самыми различными профессиями – от посла Коста-Рики до настройщика пианино для губернатора Нью-Йорка. Даже в эпоху Горбачева пропаганда КГБ продолжала изображать советского нелегала как высшее воплощение рыцарского идеала на службе тайной разведки.

Отставной британский агент КГБ Джордж Блейк (фото) писал в 1990 году:

Только человек, который очень сильно верит в идеал и служит великому делу, согласится начать такую карьеру, хотя слово “призвание” здесь, пожалуй, более уместно. Только разведывательная служба, которая работает на благо великого дела, может требовать такой жертвы от своих сотрудников. Вот почему, насколько я знаю, во всяком случае в мирное время, только советская разведка имеет “нелегальных резидентов”.

СВР продолжает традицию КГБ по составлению фальшивых биографий. В июле 1995 года, через месяц после смерти самого известного американского нелегала Морриса Коэна, президент Ельцин присвоил ему посмертное звание Героя Российской Федерации.

Досье Управления “С”, отмеченные Митрохиным, раскрывают совершенно иной тип нелегала. Наряду с преданными офицерами ПГУ, сохранявшими прикрытие и профессиональную дисциплину на протяжении всего срока службы, были и другие нелегалы, которые не выдерживали контраста между советским пропагандистским образом капиталистической эксплуатации и реальностью жизни на Западе. Еще более еще более мрачная тайна документов Управления “С” заключалась в том, что одним из основных видов использования нелегалов в течение последней четверти века существования Советского Союза было выискивание и компрометация диссидентов в странах Варшавского договора. Неприглядная борьба с “идеологической подрывной деятельностью” была такой же обязанностью Управления С, как и остальных подразделений ФКД.

МИТРОХИН ПРОЯВИЛ понятную осторожность, когда 1972 году он приступил к составлению своего тайного архива ПГУ. В течение нескольких недель он пытался фиксировать в памяти имена, кодовые названия и ключевые факты из досье и расшифровывал их каждый вечер по возвращении домой. Отказавшись от этого процесса как слишком медленного и трудоёмкого, он начал делать заметки мелким почерком на клочках бумаги, которые потом комкал и выбрасывал в корзину для мусора. Каждый вечер он извлекал их оттуда и выносил из здания в Ясенево, пряча бумажки в ботинки. Постепенно Митрохин становился все увереннее, так как убедился, что охранники ограничиваются лишь эпизодическим досмотром сумок и портфелей без попыток личного досмотра. Через несколько месяцев он начал делать записи на обычных листах писчей  бумаги и уносил их в карманах пиджака и брюк.

Ни разу за двенадцать лет, которые Митрохин провёл в архивах ПГУ, делая выписки, его не останавливали и не обыскивали. Однако случались и отчаянно тревожные моменты. Он понимал, что за ним периодически, как и за другими офицерами ПГУ, следят – возможно, группы от Седьмого (Наблюдение) или Второго главного (контрразведка) Управления. В один из случаев когда за ним следили, он посетил магазин футбольного клуба «Динамо» и, к своему ужасу, обнаружил, что стоит рядом с двумя англичанами, и следившие за ним могли заподозрить, что это шпионы, с которыми он договорился о встрече. Если бы его обыскали, его выписки из совершенно секретных файлов были бы тотчас же обнаружены. Митрохин быстро вышел оттуда и пошёл в другой магазин спорттоваров, надеясь убедить следивших за ним, что на самом деле хочет что-то купить. Когда он подходил к своему дому, то заметил двух мужчин, стоявших возле двери его квартиры на девятом этаже*. К тому времени, когда он подошел к своей двери, они исчезли. Сотрудники ПГУ инструктировались сообщать о подобных подозрительных инцидентах, но Митрохин не сделал этого, боясь спровоцировать расследование, могущее привлечь внимание к тому факту, что его видели стоящим рядом с английскими посетителями магазина.

(*Перевод точный, вот оригинал – As he approached his apartment block, however, he noticed two men standing near the door to his ninth-floor flat. Я могу только предположить, что он увидел их снизу, посмотрев на окна, выходящие с лестницы. Ясно, что он не мог видеть их одновременно подходя к дому и приближаясь к двери на квартире девятого этажа, для чего ему надо было войти в подъезд и подняться по лестнице или на лифте. – прим. перев.).  

Каждый вечер по возвращении в свою московскую квартиру, Митрохин прятал записи под матрасом. По выходным он отвозил их на дачу в тридцати шести километрах от Москвы, забирая с собой как можно больше бумажек, хотя записок стало так много, что Митрохин был вынужден оставить некоторые из них в рукописном виде. Первые партии машинописных текстов и заметок он прятал и записки в молочном бидоне, который закапывал под полом¹⁹. Дача была построена на приподнятом фундаменте, оставляя достаточно места для Митрохина, чтобы проползти под и вырыть яму саперной лопаткой. Ему часто приходилось вляпываться в собачьи и кошачьи какашки, иногда он пугал крыс, пока копал, но он утешал себя мыслью, что грабители вряд ли последуют за ним. Когда молочный бидон переполнился, он начал прятать свои заметки в жестяном баке для кипячения белья. Со временем его архив заполнил также два жестяных сундука и две алюминиевых коробки, и все это было закопано под дачей²⁰.

Самый тревожный момент наступил, когда он приехал на дачу на выходные и обнаружил незнакомца, прячущегося на чердаке. Ему сразу же вспомнился случай, произошедший несколькими годами ранее, в августе 1971 года, когда друг писателя Александра Солженицына неожиданно явился на его дачу, когда Солженицын был в отъезде, и застал врасплох на чердаке двух сотрудников КГБ, вероятно, искавших подрывные рукописи. Другие сотрудники КГБ быстро прибыли на место происшествия, и друг Солженицына был сильно избит. Андропов цинично распорядился, чтобы Солженицыну сообщили, что «участие КГБ в этом инциденте является плодом его воображения²¹“. Тот случай был еще свеж в памяти Митрохина, когда он приехал на дачу, к тому же недавно он обратил внимание на папки, в которых были записаны подробные планы преследования Солженицына и “активные меры”, с помощью которых КГБ надеялся дискредитировать его в западной прессе. К его огромному облегчению, незваный гость на чердаке оказался бомжом.

Во время летнего отпуска Митрохин работал над своими записками на второй семейной даче под Пензой, нося их с собой в старом рюкзаке и одеваясь попроще, чтобы не привлекать внимания. Летом 1918 года Пенза, расположенная в 630 километрах к юго-востоку от Москвы, была местом одного из первых крестьянских восстаний против большевистской власти. Ленин возложил вину за восстание на кулаков (более зажиточных крестьян) и в ярости дал указание местным партийным лидерам повесить на публике не менее ста из них, чтобы “на сотни километров вокруг народ мог видеть и трепетать…²²” К 1970-м годам, однако, контрреволюционное прошлое Пензы было давно забыто, а ленинские кровожадные приказы Ленина о массовых казнях хранились от общественности в секретном отделе архива Ленина.

Одной из наиболее ярких характеристик лучших образцов литературы, созданной при советском режиме, является то, как много из неё было написано «в стол». “Но всё-таки нырять в подполье – писал Солженицын, и не о том печься, чтобы мир тебя узнал, а чтобы наоборот – не дай Бог не узнал, – этот писательский удел родной наш, чисто русский, русско-советский²³». (Бодался теленок с дубом – прим. перев.)

Между войнами Михаил Булгаков (фото) потратил двенадцать лет на написание “Мастера и Маргариты”, одного из величайших романов двадцатого века, зная, что что он не может быть опубликован при его жизни и опасаясь, что он может вообще никогда не появиться. Его вдова позже вспоминала, как, незадолго до своей смерти в 1940 году Булгаков “заставил меня встать с постели из постели, а потом, опираясь на мою руку, прошел по квартире через все комнаты, босиком и в халате, чтобы убедиться, что рукопись “Мастера” все еще там, в своем тайнике²⁴».  Хотя великое произведение Булгакова сохранилось, оно было опубликовано только через четверть века после его смерти. Уже в 1978 году оно было осуждено в меморандуме КГБ на имя Андропова как “опасное оружие в руках [западных] идеологических центров, занимающихся диверсией против Советского Союза²⁵“.

Когда Солженицын начал писать в 1950-х годах, он сказал себе, что “вступил в наследство каждого современного писателя, стремящегося к правде”:

Я должен писать просто для того, чтобы она не была забыта, чтобы потомки когда-нибудь узнали о ней. Публикацию в течение моей собственной жизни я должен исключить из своего сознания, из своих мечтаний.

Как первые записки Митрохина были спрятаны в молочнице под его дачей, так и самые ранние записи Солженицына написанные мелким почерком, были втиснуты в пустую бутылку из-под шампанского и закопаны в саду²⁶. После кратковременной оттепели в первые годы “десталинизации”, которая сделала возможной публикацию солженицынской повести о жизни в ГУЛАГе “Один день Ивана Денисовича”, он вел длительную борьбу, пытаясь предотвратить конфискацию гебистами других его рукописей, пока В 1974 году не был сослан в изгнание²⁷. Митрохину не приходило в голову сравнивать себя с такими литературными гигантами как Булгаков и Солженицын. Но, как и они, он начал собирать свой архив “для того, чтобы правда не была забыта, чтобы потомки когда-нибудь узнали её”.

ДОСЬЕ КГБ, оказавшие наибольшее эмоциональное воздействие на Митрохина оказали документы о войне в Афганистане. 28 декабря 1979 года Бабрак Кармаль (фото), новый афганский лидер, выбранный Москвой, попросил “братской помощи” со стороны Красной Армии, которая уже к тому времени вторглась в его страну, объявил по Кабульскому радио, что его предшественник, Хафизулла Амин (фото), “агент американского империализма, ” был судим “революционным трибуналом” и приговорен к смерти.

Митрохин быстро обнаружил из документов о войне, которые хлынули в архивы, что на самом деле Амин был убит вместе с вместе с его семьей и окружением, во время штурма кабульского президентского дворца спецназом КГБ, переодетым в форму афганских офицеров.

Секретарши, которые сдавали отчеты КГБ о войне в архив после того, как они были распечатаны для чтения членами Политбюро и другими номенклатурщиками, были так завалены работой, что они иногда представляли Митрохину по тридцать папок за раз на утверждение. Все ужасы, зафиксированные в этих документах, тщательно скрывались от советского народа. Советские средства массовой информации сохраняли заговор молчания о систематическом уничтожении тысяч афганских деревень с жалкими  глинобитными домами без крыш, непригодными для жилья; бегстве четырех миллионов беженцев; и гибели миллиона афганцев в войне, которую Горбачев позже назвал “ошибкой”. Гробы 15 000 военнослужащих Красной Армии, погибших в этом конфликте, выгружались на советских аэродромах молча, без всякой помпы и торжественной музыки, которые традиционно ожидали тела павших героев, возвращавшихся на родину. Похороны проходили в тайне, а семьям говорили, что их близкие погибли, “выполняя свой интернациональный долг”. Некоторые были похоронены на участках рядом с могилами родителей Митрохина на кладбище в Кузьминском монастыре. Никаких упоминаний об Афганистане на их надгробиях не допускалось. Во время Афганской войны Митрохин впервые услышал открытую критику советской политики со стороны его более откровенных коллег в Ясенево. “Разве из-за этой войны тебе не стыдно быть русским?” – спросил его однажды полковник ПГУ. “То есть советским? – выпалил в ответ  Митрохин. Когда в 1984 году Митрохин вышел на пенсию, он все еще был занят записками об Афганской войне.

Первые полтора года после выхода на пенсию, разбираясь в своих записях, он отделял материалы об Афганистане, и объединил его в большой том со связующим повествованием. Несмотря на призыв Горбачева к гласности после того, как он стал партийным лидером партии в 1985 году, Митрохин не верил, что советская система позволит когда-нибудь рассказать правду о войне. Тем не менее, он все чаще стал задумываться о том, как перевезти свой архив на Запад и опубликовать его там.

Один новаторский метод представился 28 мая 1987 года, когда одномоторный самолет Cessna, пилотируемый девятнадцатилетним западным немцем Матиасом Рустом, пересек финскую границу в советском воздушном пространстве и пролетел незамеченным 450 миль по советскому воздушному пространству, а потом приземлился на Красной площади. После часа суматохи, пока кремлевские охранники задавались вопросом, не является ли Руст актером, участвующим в съёмках фильма, он был отвезен в Лефортовскую тюрьму КГБ. Митрохин ненадолго задумался над таким вариантом, но быстро отказался от идеи использовать легкомоторный самолёт спортивного клуба КГБ, чтобы перелететь со своим архивом в противоположном маршруту Руста направлении в Финляндию. Наиболее практичной из различных схем, рассмотренных Митрохиным до распада Советского Союза, было получить должность в местном партийном комитете, который выдавал разрешения на зарубежные поездки, получить разрешения для себя и свою семью, затем забронировать билеты на круиз из Ленинграда в Одессу по Черному морю. В одном из западноевропейских портов захода, Митрохин должен был установить контакт с властями и договорится оставить свой архив в закладке под Москвой, откуда его заберет западная разведка. В конце концов он отказался от этой идеи из-за сложности отойти от советской туристической группы и неусыпно бдительных руководителей группы на время, чтобы рассказать свою историю и организовать передачу архива.

Когда в ноябре 1989 года была разрушена Берлинская стена и советский блок начал распадаться, Митрохин сказал себе, что нужно набраться терпения и ждать удобного случая. Тем временем он продолжал печатать свои рукописные заметки в московской квартире и на двух семейных дачах, собирая некоторые из них в тома, охватывающие основные целевые страны ПГУ – прежде всего Соединенные Штаты Америки, известные на жаргоне КГБ как “главный противник”. Он разделял облегчение большинства москвичей по поводу провала путча в августе 1991 года, который планировал свержение Горбачева и восстановление однопартийного советского государства. Для Митрохина не стало сюрпризом, что главным зачинщиком неудавшегося переворота был Владимир Александрович Крючков, глава ПГУ с 1974 по 1988 год и председатель КГБ с 1988 года до путча.

Хотя Крючков казался лучшим специалистом по связям с общественностью чем большинство предыдущих председателей КГБ, он долгое время представлял многое из того, что Митрохин больше всего ненавидел. Будучи молодым дипломатом в советском посольстве в Будапеште, Крючков привлек внимание посла, Юрия Андропова, своей бескомпромиссной позицией противостояния “контрреволюционному” венгерскому восстанию 1956 года.

Когда Андропов стал председателем КГБ в 1967 году, Крючков (фото) стал главой его личного секретариата и верным сторонником его навязчивой кампании против “идеологических диверсий” во всех ее формах. Документы, с которыми ознакомился Митрохин, показывают, что, будучи главой ПГУ, Крючков тесно сотрудничал с Пятым (отвечающим за эти «диверсии») управлением КГБ в войне против диссидентов внутри страны и за рубежом²⁹. Он сделал высокопоставленного сотрудника Пятого управления И.А. Маркелова, одним из заместителей начальника ФХД, в обязанности которого входила ответственность за координацию борьбы с идеологическими диверсиями³⁰. Неудавшийся путч в августе 1991 года ознаменовал конец карьеры Крючкова. Вместо того, чтобы укрепить Советский Союз и создать однопартийное государство, он лишь ускорил его распад.

11 октября 1991 года Государственный совет распадающегося Советского Союза упразднил КГБ в его существующей форме. Бывший ПГУ был воссоздан как СВР, служба внешней разведки Российской Федерации, независимой от службы внутренней безопасности. Однако вместо того, чтобы отречься от своего советского прошлого, СВР рассматривала себя как наследницу старого ПГУ. Митрохин видел досье ФКР на вновь назначенного руководителя СВР, академика Евгения Максимовича Примакова (фото), ранее занимавшего пост директора Института мировой экономики и международных отношений и одного из ведущих советников Горбачева по вопросам внешней политики. В досье было указано, что Примакова как сотрудника КГБ под кодовым именем МАКСИМ часто посылали в разведывательные миссии в Соединенные Штаты и на Ближний Восток³¹. Примаков в дальнейшем стал министром иностранных дел Бориса Ельцина в 1996 году и премьер-министром в 1998 году.

В ПОСЛЕДНИЕ месяцы 1991 года распад Советского Союза и относительная слабость пограничного на новых границах Российской Федерации наконец-то открыли путь на Запад для Митрохина и его архива. В марте 1992 года он сел на ночной поезд в Москве и отправился в столицу одной из новых независимых балтийских республик³². С собой он взял чемодан на колесиках, в котором сверху были положены хлеб, колбаса и питьё вместе с одеждой, а снизу – образцы его записей. На следующий день он явился безо всякого предупреждения в посольство Великобритании в этой балтийской столице и попросил разрешения поговорить с “кем-то из начальства”. До сих пор у Митрохина было представление о британцах как о довольно зажатых формалистов с “оттенком загадочности». Но молодая женщина-дипломат, которая приняла его в посольстве, поразила его как “молодая, привлекательная и отзывчивая,  а также свободно владеющая русском языком. Митрохин сказал ей, что привез с собой важные материалы досье КГБ. Пока он копался на дне сумки, чтобы извлечь свои записи из-под колбасы и одежды, дипломат заказала чай. Пока Митрохин пил свою первую чашку английского чая, она прочитала некоторые из его заметок, а затем стала расспрашивать о них. Митрохин сказал ей, что это лишь часть большого личного архива, который включал материалы об операциях КГБ в Великобритании. Он согласился вернуться в посольство через месяц, чтобы встретиться с представителями Секретной разведывательной службы.

Воодушевленный легкостью, с которой он пересек границу России в марте, Митрохин взял с собой в  следующую поездку в балтийскую столицу 2 000 машинописных страниц из тайника подмосковной дачи.  Прибыв в британское посольство утром 9 апреля, Митрохин представился сотрудникам СИС, предъявив свой паспорт, партийный билет и пенсионное удостоверение сотрудника КГБ, отдал тяжёлую стопку бумаги и в течение дня отвечал на вопросы о себе, своем архиве и о том, как он его собирал. Митрохин принял приглашение вернуться в посольство примерно через два месяца, чтобы обсудить организацию визита в Великобританию. В начале мая московский отдел СИС сообщил в Лондон, что Митрохин планировал выехать из Москвы на ночном поезде 10 июня. 11 июня он прибыл в ту же балтийскую столицу с рюкзаком, в котором находились новые материалы из его архива. Большая часть его встречи с сотрудниками СИС была посвящена обсуждению планов по проведению его дебрифинга в Великобритании в течение следующей осени.

Лондон в 1991 году

7 сентября в сопровождении СИС Митрохин прибыл в Англию. После неразберихи посткоммунистической Москвы Лондон произвел на него необычайное впечатление. Он сказал, что увидел “образец того, каким должен быть столичный город”. В то время даже интенсивное движение черных такси и красных двухэтажных автобусов, которые он видел до этого только на фотографиях, казалось свидетельством процветания английской метрополии. Пока его допрашивали на анонимных конспиративных квартирах в Лондоне и в сельской местности, Митрохин принял окончательное решение уехать из России в Великобританию и согласовал с СИС меры по вывозу себя, своей семьи и архива. 13 октября он был внедрен обратно в Россию, чтобы сделать там последние приготовления к окончательному отъезду.

7 ноября 1992 года, в семьдесят пятую годовщину большевистской революции, Митрохин прибыл вместе со своей семьей ту балтийскую столицу, где он впервые вступил в контакт с СИС и через несколько дней все они приехали в Лондон, чтобы начать новую жизнь в Великобритании. Это был и сладостный и горестный момент. Митрохин ощутил себя л в безопасности, впервые с тех пор, как он начал собирать свой секретный архив восемнадцать лет назад, но в то же время он испытывал чувство тоски от разлуки с родиной, которую, как он знал, возможно, никогда больше не увидит. Горечь утраты прошла, но привязанность к России осталась. Сейчас Митрохин – гражданин Великобритании. Используя свою железнодорожную карточку пенсионера, он объехал всю страну вдоль и поперек, повидав больше Британии, чем большинство тех, кто здесь родился. С 1992 года он проводит несколько дней в неделю, работая над своим архивом, набирая оставшиеся рукописные заметки и отвечая на вопросы о своем архиве, поступающие от спецслужб пяти континентов.

В конце 1995 года у него состоялась первая встреча с Кристофером Эндрю (фото) для обсуждения подготовки этой книги. Хотя «Меч и щит” не мог быть написан в России, Митрохин твёрдо придерживается убеждения, сформировавшегося у него в 1972 году о том, что секретная история КГБ является центральной частью советского прошлого, которую русский народ имеет право знать. Он также считает, что операции КГБ по всему миру являются важной, хотя часто игнорируемой, частью истории международных отношений двадцатого века.

В БРИТАНСКИЕ СМИ не просочилось ни слова ни о Митрохине, ни о его архиве. Поскольку материалы из архива были переданы многим другим разведкам и спецслужбам, неудивительно, что произошли частичные утечки в прессу оттуда.

Первое, несколько искаженное упоминание об архиве Митрохина появилось в Соединенных Штатах через девять месяцев после его приезда в Лондон. В августе 1993 года известный вашингтонский журналист-расследователь Рональд Кесслер (фото) опубликовал книгу-бестселлер о ФБР, основанную частично на источниках изнутри Бюро. Среди его откровений было краткое упоминание о сенсационном “исследовании ФБР информации, полученной от бывшего сотрудника КГБ, имевшего доступ к досье КГБ”:

Согласно его рассказу, КГБ завербовало сотни американцев, а возможно, и несколько тысяч, шпионивших на  них в последние годы. Информация была настолько конкретной, что ФБР быстро смогло установить достоверность источника… К лету 1993 года ФБР мобилизовало агентов в большинстве крупных городов для расследования этих дел. Было созвано сверхсекретное совещание созвано в Куантико [Национальная академия ФБР], чтобы разработать стратегию³³.

Кесслер не назвал ни одного из “сотен американцев”, указанных перебежчиком. Неназванный “сотрудник американской разведки”, опрошенный газетой “Вашингтон пост” подтвердил, что ФБР получило конкретную информацию, которая привела к “значительному” и продолжающемуся поныне расследованию в отношении прошлой деятельности КГБ в Соединенных Штатах, “, но отказался уточнить, “сколько людей замешано³⁴“. Журнал Time сообщил, что “источники, знакомые с делом перебежчика из КГБ, назвали его бывшим сотрудником Первого главного управления, но назвали цифры Кесслера цифры о количестве “недавних” советских шпионов в США “сильно преувеличенными³⁵“.

Записки Митрохина действительно содержат имена “многих сотен” офицеров, агентов и связных КГБ в Соединенных Штатах, действовавших в различные периоды с 1920s. Кесслер, однако, ошибочно предположил, что это число относится к “последним годам”, а не ко всей истории советского шпионажа в Соединенных Штатах. Хотя его цифры были публично оспорены, предположение о том, что перебежчик КГБ отправился в Соединенные Штаты, а не в Великобританию, оспорены не были³⁶. Когда никакой дополнительной информации о неопознанном перебежчике получить не предвиделось, интерес СМИ к этой истории быстро угас.

Больше никаких утечек из архива Митрохина не было в течение более трех лет. Однако в октябре 1996 года во французской прессе появились сообщения о том, что Шарль Эрню (фото), министр обороны Франции  с 1981 по 1985 год, работал на разведывательные службы социалистического блока с 1953 года по крайней мере до 1963 года, и что, когда французская служба безопасности DST проинформировала об этом, президента Франсуа Миттерана, тот замял скандал³⁷. Газета Le Monde сообщила, что с 1993 года и позднее британская разведка передала DST “список из около 300 имен дипломатов и чиновников с набережной д’Орсэ, которые якобы работали на разведку советского блока³⁸“. В действительности, французские дипломаты и чиновники Министерства иностранных дел составляли лишь меньшинство имен, фигурировавших в записках Митрохина и переданных СИС в DST. Шарля Эрню среди них не было³⁹. Ни одно из сообщений СМИ, появившихся по обе стороны Ла-Манша не связывало списки советских агентов во Франции с предыдущей историей Кесслера о перебежчике, имевшем неограниченный доступ к файлам КГБ.

В декабре 1996 года немецкий еженедельник “Фокус” сообщил, что, согласно “надежным источникам, СИС также предоставила BfV, немецкой службе безопасности, имена нескольких сотен немецких политиков, бизнесменов, адвокатов и сотрудников полиции, которые были связаны с КГБ. В этом случае источник СИС был идентифицирован как российский перебежчик, имевший обширный доступ к архивам КГБ. В более поздней статье Focus сообщил:

Федеральный прокурор изучает многочисленные новые подробные сведения о до сих пор нераскрытой агентурной сети бывшей советской секретной службы, КГБ, в Германии. Следователи в Карлсруэ в первую очередь сосредоточены на московских источниках, которые были переняты преемниками КГБ и, вероятно, были реактивированы после окончания холодной войны. Основой для исследования является обширная информация об агентах, которую русский перебежчик тайно переправил в Лондон из московской секретной службы. После интенсивного анализа, британская секретная служба передала всю информацию о связях КГБ в Германии в BfV в Кельне в начале 1996 года⁴⁰.

В июле 1997 года еще одна утечка информации из архива Митрохина произошла в Австрии. В сообщениях прессы цитировался документ КГБ, содержащий указания по обнаружению секретного склада оружия – мин, взрывчатых веществ и детонаторов под кодовым названием ГРОТ, спрятанного в 1963 году в закладке под Зальцбургом и предназначавшихся для использования в диверсионных операциях:

Выезжайте из Зальцбурга по улице Шалльмозер, ведущей к шоссе № 158, и на расстоянии 8 км от границы города, в направлении Бад-Ишль-Грац, вы увидите большой каменный мост, перекинутый через узкую лощину. Не доезжая до этого моста, съезжайте с федеральной трассы, повернув направо на местную дорогу, которая идет вдольлощины в направлении Эбенау; затем проследуйте 200 метров до конца металлического парапета, который находится на левой стороне дороги. Там поверните налево и следуйте по деревенской дороге, ведущей в противоположном направлении. Тайник находится примерно в 50 метрах (60 шагах) от поворота, ведущего с главной дороги на проселочную…⁴¹

Хотя австрийская пресса не упоминала об этом, документ был получен из архива Митрохина, который также показал, что в 1964 году в результате дорожно-ремонтных работ был перекрыт доступ к тайнику в результате подъема уровень земли и перепланировки ландшафта прилегающей территории. КГБ решил не пытаться восстановить схрон и предпочёл переместить склад ГРОТ. Попытки австрийских властей найти его в 1997 году также не увенчались успехом⁴².

Записи Митрохина показывают, что подобные тайники с оружием и радиостанциями КГБ, некоторые из них были заминированы, разбросаны по большей части Европы и Северной Америке⁴³.

Утечка информации из прессы, которая ближе всего подошла к раскрытию существования архива Митрохина представляла собой очередную статью в немецком еженедельнике Focus в июне 1998 года. В ней сообщалось, что полковник ПГУ, имеющий доступ ко “всем досье на московских агентов”, тайно вывез рукописные их копии из штаб-квартиры КГБ на свою дачу под Москвой. В 1992 году он дезертировал в Великобританию, по данным “Фокуса”, агенты СИС вывезли “сенсационные записки”, спрятанные на даче,  в Лондон⁴⁴. Четыре года спустя, в ходе операции под кодовым названием WEEKEND, СИС якобы проинформировала BfV о немецких материалах архива. По свидетельству издания, “перебежчик представил BfV сотни ссылок на шпионскую сеть Москвы в Федеративной Республике Германии”. A высоко-поставленный чиновник BfV”, как утверждается, сказал: “Мы были шокированы тем, как много [перебежчик] знал. Москва явно обладает тоннами материала для шантажа”. Сообщалось, что BfV получила новые новые версии по пятидесяти делам о шпионаже и начал двенадцать новых расследований⁴⁵.

Вилли Брандт

Однако статья в “Фокусе” вызвала всеобщий скептицизм – отчасти потому, что история о сверхсекретном архиве КГБ, вывезенном с русской дачи, казалась по своей сути неправдоподобной, отчасти потому, что единственный подробный пример, приведенный Фокусом, о содержащихся в нем разведданных было сенсационное утверждение о том, что бывший канцлер, Вилли Брандт, “икона социал-демократов Германии”, был советским шпионом во время Второй мировой войны.

История Брандта была мгновенно отвергнута как “полный абсурд” Юрием Кобаладзе (фото), главой пресс-бюро СВР. Когда его спросили, почему в данном случае СВР отказывается от своей обычной практики не комментировать сведения о лицах, предположительно являющихся российскими шпионами, Кобаладзе ответил:

Естественно, было бы очень лестно иметь такого высокопоставленного политика в списке наших заслуг, но в в интересах сохранения исторической правды мы сочли необходимым отказаться от этой выдумки, которая может быть использовать в политических целях”.

Кобаладзе также отверг историю о секретном архиве, хранившемся на даче полковника КГБ как миф. Источником истории с Брандтом, настаивал он, мог быть только бывший майор КГБ в резидентуре в Осло Михаил Бутков, который перебежал в Великобританию в 1991 году⁴⁶.

Хотя Кобаладзе ошибался насчет секретного архива, он был прав, отвергая утверждение о том, что Брандт был советским шпионом. Записки Митрохина показывают, что в архивах КГБ действительно содержат досье на Брандта (под кодовым названием ПОЛЯРНИК), из которого следует, что во время пребывания в Стокгольме во время Второй мировой войны он передавал информацию резидентуре НКВД. Но, как явствует из досье, Брандт также поддерживал связь с британскими и американскими офицерами разведки – а также с норвежским бывшим секретарем Троцкого, которого НКВД считал величайшим предателем в советской истории⁴⁷. Главным мотивом Брандта было предоставление любой информации всем трем членам военного Большого альянса, которая могла бы ускорить поражение Адольфа Гитлера. В случае с Советским Союзом, он рассчитал, причём точно, что его лучший канал связи с Москвой проходил через Стокгольмскую резидентуру. Настоящий конфуз в деле ПОЛЯРНИКА касается роли не Брандта, а КГБ. В 1962 году, почти наверняка с личного одобрения Хрущева, КГБ приступил к операции по шантажированию Брандта, угрожая использовать доказательства его сделок в военное время со стокгольмской резидентурой, чтобы “причинить ему неприятности”, если он не согласится сотрудничать. Попытка шантажа провалилась⁴⁸.

ПОДОБНО BfV и австрийской контрразведке, ряд других спецслужб и разведок по всему миру от Скандинавии до Японии занимались поисками связей информации архива Митрохина с местными явлениями в течение несколько лет, как правило незаметно для СМИ. Большинство этих инфозацепок использовалось в целях контрразведки, чтобы помочь в раскрытии нераскрытых дел и нейтрализации операций СВР, начатых в эпоху КГБ, а не для организации без судебных преследований. Тем не менее, на основании показаний Митрохина было вынесено несколько приговоров.

В одном случае Митрохина чуть не вызвали для дачи показаний в суде. Дело касалось Роберта Липки, армейского чиновника, назначенного в середине 1960-х годов в Агентство национальной безопасности (NSA, американская служба радиоэлектронной разведки (РЭР), которого Митрохин идентифицировал как агента КГБ⁴⁹. В мае 1993 года агент ФБР Дмитрий Дружинский связался с Липкой, выдавая себя за “Сергея Никитина, офицера ГРУ, базирующегося в Вашингтоне. Липка пожаловался, что ему до сих пор причитаются деньги за его шпионаж, совершенный более четверти века назад, и “Никитин” передал ему в общей сложности 10 000 долларов в течение следующих нескольких месяцев. Липка был уверен, что его не будут преследовать. “Срок давности, – сказал он “Никитину”, – уже истёк”. “Никитин” поправил его: “В американском праве срок давности по шпионажу никогда не истекает”. Липка ответил, что, какова бы ни была юрисдикция страны, он “никогда ни в чем не признается”. После длительного расследования ФБР, Липка был арестован в феврале 1996 года в своем доме в Миллерсвилле, штат Пенсильвания, и обвинен в передаче секретных документов Советскому Союзу⁵⁰. Поскольку Липка отрицал все выдвинутые против него обвинения, Митрохин рассчитывал дать показания в Окружном суде США в Филадельфии в мае 1997 года. Но, в результате того, что Philadelphia Inquirer назвала “удивительным поворотом” в зале суда, Липка “разрыдался, признавшись в том, что  передавал секретную информацию агентам КГБ”.

Липка был убежден своим адвокатом, Рональдом Киддом, принять предложение обвинения о сделке по признанию вины, что ограничило бы его наказание восемнадцатью годами тюремного заключения, и срок ему скостили бы за хорошее поведение, вместо того, чтобы продолжать признавать себя невиновным и столкнуться с перспективой провести остаток жизни в тюрьме. Хотя имя Митрохина так и не упоминалось в суде, именно доказательства, полученные из архивов КГБ, видимо побудили Липку изменить свое мнение. “Мы увидели, насколько серьёзными были доказательства, – сказал журналистам его адвокат. – Но и правительство поняло, что не может пройти через  полный судебный процесс и допустить на суд таинственного свидетеля разоблачения”. Таким свидетелем был бы Митрохин. После после признания Липки, помощник прокурора США Барбара Дж. Коан призналась: “У нас был очень деликатный свидетель, который, если ему предоставить возможность давать показания, ему пришлось бы это делать за ширмой и под вымышленным именем, а теперь нам не придется вообще выводить его на поверхность⁵¹“. “Я чувствую себя как Рип Ван Спай*, – сказал Липка, когда ему был вынесен приговор в сентябре 1997 года. – Думал, что покончил с этим делом много лет назад, и даже представить себе не мог, что все обернется таким образом”. Помимо того, что он был приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения и штрафу в размере 10 000 долларов, Липку обязали вернуть еще 10 000 долларов из средств ФБР, переданных ему “Никитиным⁵²“.

*Намёк на фантастический рассказ «Рип ван Винкль») американского писателя Вашингтона Ирвинга, написанный в 1819 году. Главный герой — Рип ван Винкль, житель деревушки близ Нью-Йорка, проспавший 20 лет в Катскильских горах и спустившийся оттуда, когда все его знакомые умерли. Этот персонаж стал символом отставшего от времени человека, проспавшего полжизни (прим. перев.)

На свете есть много таких персонажей, как Рип Ван Липка, чьи воспоминания о шпионаже времен холодной войны, вероятно, освежит архив Митрохина. Некоторые из них узнают себя на последующих страницах. Около десятка важных дел, которые до сих пор активно расследуются – включая несколько в ведущих странах НАТО, не могут быть упомянуты по юридическим причинам, пока они не дойдут до суда. Лишь незначительное меньшинство советских агентов, чьи кодовые имена приводятся в этой книге, однако, скорее всего, будет подвергнуто судебному преследованию. Но, поскольку СВР приступает к самой крупной и самой сложной оценке ущерба в истории российской разведки, ей приходится рассматривать и неприятную для неё возможность того, что некоторые из шпионов, выявленных Митрохиным, с тех пор превратились в двойных агентов.

После каждого из разоблачений из архива Митрохина, упомянутых выше, СВР, несомненно, проводила обычное подведение итогов оценки ущерба в попытке определить источник и серьезность утечки. Его официальное заявление в 1996 году (подтвержденное в июне 1998 года), в котором отвергалось как “абсолютная чепуха” предположение о том, что имена нескольких сотен советских агентов могли быть переданы перебежчиком какой-либо западной разведывательной службе, показывает, что выводы, сделанные из этого подведения итогов были очень далеки от истины. Только после публикации этой книги в 1999 году, в СВР, похоже, начали осознавать масштабы причиненного разведке ущерба.

НЕКОТОРЫЕ из файлов, отмеченных Митрохиным, дают яркое представление о том, с какой жестокостью Центр (штаб-квартира КГБ) традиционно реагировал на утечки разведывательной информации о своих прошлых зарубежных операциях.

Публикация в 1974 году книги Джона Бэррона “КГБ: секретная работа тайных советских агентов⁵³” (KGB: The Secret Work of Soviet Secret Agents), основанной на информации, полученной от советских перебежчиков и западных разведывательных служб, породила не менее 370 оценок ущерба и других отчетов КГБ. Резиденту в Вашингтоне Михаилу Корнеевичу Полонику (кодовое имя АРДОВ) было поручено получить всю доступную информацию о Бэрроне, в то время старшем редакторе “Ридерз Дайджест”, и предложить способы “скомпрометировать его⁵⁴“. В большинстве “активных мер”, использованных КГБ в попытках дискредитировать Бэррона, много говорилось о его еврейском происхождении, но сфабрикованные утверждения о том, что он был частью сионистского заговора (излюбленная тема советской дезинформации), похоже, не имели большого резонанса за пределами Ближнего Востока⁵⁵. Активные меры, примененные против некоторых журналистов, написавших статьи на основе книги Бэррона, были более изобретательными. Подделанные версии пустых “информационных карточек” из австрийского реестра Штапо (полиции безопасности), ранее полученных агентами КГБ, использовались для компрометации австрийских журналистов за использование материалов из книги “для подрыва “миролюбивой” политики СССР. Сфабрикованные записи на карточках, подготовленные Службой А, специалистами по активным мерам ПГУ, якобы свидетельствовали о том, что в Штапо полагали, что эти журналисты находятся в тесной связи с ЦРУ. Затем фотокопии этих карточек были распространены среди австрийских СМИ. В файлах, отмеченных Митрохиным, перечислены другие контрмеры КГБ против книги Бэррона в таких далеких странах, как Турция, Кипр, Ливия, Ливан, Египет, Иран, Кувейт, Сомали, Уганда, Индия, Шри-Ланка и Афганистан⁵⁶.

Другим исследованием о КГБ, которое вызвало наибольший гнев Центра, была опубликованная в 1990 году Кристофером Эндрю и Олегом Гордиевским книга “КГБ: внутренняя история его зарубежных операций от Ленина до Горбачева” (KGB: The Inside Story of Its Foreign Operations from Lenin to Gorbachev), в которой использовались документы КГБ и другая информация, полученная Гордиевским во время работы британским агентом в КГБ с 1974 по 1985 год⁵⁷. Центр предсказуемо отреагировал активными мерами против книги и ее авторов⁵⁸. (Некоторым свидетельством его продолжающейся враждебности к Гордиевскому является тот факт, что на момент написания этой статьи он все еще находится под смертным приговором в Москве). Однако в реакции КГБ, и, в частности его председателя Крючкова, на публикацию истории Эндрю и Гордиевского был один важный новый элемент. В совершенно секретном “Приказе председателя” от сентября 1990 года, подчеркивающем важность операций влияния и других активных мер (“одна из важнейших функций службы внешней разведки КГБ”), Крючков распорядился “шире использовать архивные материалы” для пропаганды “положительного” образа КГБ и “его наиболее известных дел⁵⁹“.

Первым западным писателем, к которому КГБ обратился с целью формирования такого “положительного” образа, стал держащий нос по ветру Джон Костелло, британский историк-фрилансер, сочетавший исследовательское чутье со склонностью к теории заговора⁶⁰. В 1991 году Костелло опубликовал книгу о таинственном перелете в Великобританию пятьдесят лет назад заместителя Гитлера Рудольфа Гесса, в которой использовал записи КГБ, отобранные СВР, а также западные источники, и утверждал (по мнению большинства экспертов по тому периоду глословно), что ключом ко всему этому делу был заговор британской разведки⁶¹. Два года спустя, в сотрудничестве с консультантом СВР (и бывшим офицером ПГУ) Олегом Царевым, Костелло опубликовал чуть менее противоречивую биографию советского разведчика межвоенного периода Александра Орлова, представленную на обложке как “Первая книга из архивов КГБ – секреты КГБ, которые британское правительство не хочет, чтобы вы читали”. Книга начиналась с благодарности опальному бывшему председателю КГБ Владимиру Крючкову и последнему главе ФКР Леониду Владимировичу Шебаршину за инициирование проекта. Костелло добавил ноту “личной благодарности” на адрес СВР “за постоянную поддержку, которую они оказывают этому проекту, создавшему новый прецедент открытости и объективности в изучении истории разведки не только в России, но и во всем мире⁶²“.

Сотрудничество Костелло и Царева положило начало другим совместным работам российских авторов, отобранных СВР или одобренных этой службой, и западных писателей (среди которых были как известные историки, так и старший офицер ЦРУ в отставке): проект, первоначально спонсируемый, но впоследствии заброшенный американским издательством Crown Books. Для каждого тома серии, охватывающей темы от межвоенного периода до начала холодной войны, СВР предоставила авторам эксклюзивный доступ к копиям ранее совершенно секретных документов, отобранных ею. Все опубликованные на сегодняшний день книги содержат интересный, а иногда и важный новый материал; некоторые из них также впечатляют качеством исторического анализа. Их главная слабость, в которой нельзя винить авторов, заключается в том, что выбор документов КГБ, на которых они основаны, был сделан не ими, а СВР⁶³.

Иногда этот выбор весьма избирателен. Например, в 1990-е годы СВР предоставила в распоряжение российских и западных авторов четыре последовательных транша из объемного досье самого известного британского агента КГБ Кима Филби⁶⁴. Однако, чтобы сохранить героический образ Филби и репутацию российской внешней разведки, СВР старалась не публиковать записи о последних неделях работы Филби на посту главы отделения СИС в США (кульминация его карьеры советского шпиона), когда деньги и инструкции, предназначенные для Филби, были потеряны, и он рассорился со своим некомпетентным контролером, который впоследствии был с позором отозван в Москву. Заметки Митрохина о тех частях досье Филби, которые в СВР до сих пор считают непригодными для публичного использования, впервые раскрывают этот проникнутый фарсом эпизод⁶⁵.

СВР публично отрицает даже существование некоторых досье, которые она считает неудобными. При написании истории соперничества КГБ и ЦРУ в Берлине до строительства стены, частично основанной на документах, отобранных СВР, российские и американские авторы (один из них – бывший заместитель главы ПГУ) попросили показать им досье агента КГБ Александра Григорьевича Копацкого – псевдоним Игоря Орлова).

Представители СВР ответили, что у нее нет никаких данных об агенте с таким именем. Единственная запись об “Игоре Орлове”, по утверждению СВР, была сделана им в 1965 году в советском посольстве в Вашингтоне, когда он жаловался на преследования со стороны ФБР и просил убежища в СССР⁶⁶. Хотя официально Копацкий (фото) в версии СВР об истории российской разведки не существует, на самом деле он был одним из самых высококлассных агентов КГБ. Его якобы несуществующее досье в КГБ, отмеченное Митрохиным, показывает, что у него было не менее двадцати трех контролеров⁶⁷.

Помимо создания беспрецедентной серии совместных историй для публикации на Западе, СВР выпустила ряд работ попроще для российского рынка. В 1995 году, в ознаменование семьдесят пятой годовщины основания советской службы внешней разведки, наследницей которой она себя считает, СВР опубликовала книгу о карьере семидесяти пяти офицеров разведки – все они, как и ожидалось, были представлены как рыцари без страха и упрека. В этом смысле книга мало чем отличалась от слащавых  жизнеописаний эпохи КГБ⁶⁸ . В 1995 году СВР также начала публикацию многотомной официальной истории зарубежных операций КГБ, которая к 1997 году достигла начала Великой Отечественной войны⁶⁹. Несмотря на то, что эта книга содержит в основном достоверную фактическую информацию, она также представляет собой избирательный и приукрашенный взгляд на историю советской разведки.

В ней также сохранены, в несколько разбавленной форме, некоторые из традиционных теорий заговора КГБ. Литературный редактор официальной истории, Лоллий Замойский, был в прошлом старшим аналитиком ПГУ, хорошо известным в Центре и зарубежных резидентурах своей верой в глобальный масонско-сионистский заговор⁷⁰. В 1989 году он опубликовал претенциозно озаглавленную книгу “За фасадом масонского храма” (Behind the Façade of the Masonic Temple), в которой масоны обвинялись, среди прочего, в начале холодной войны⁷¹.

Основа выбора тем и документов для историй прошлых операций СВР диктовалась задачей представить советскую внешнюю разведку как преданную идеалам и высокопрофессиональную службу, выполняющую во многом те же функции, что и ее западные коллеги, но чаще всего выигрывающую в соревновании с ними⁷². Даже при Сталине внешняя разведка представлена как жертва, а не виновник террора⁷³ – несмотря на то, что в конце 1930-х годов выслеживание “врагов народа” за рубежом стало ее главным приоритетом⁷⁴. Аналогичным образом, СВР стремится дистанцировать операции внешней разведки ФКР в годы холодной войны от нарушений прав человека со стороны отечественного КГБ. Однако в действительности борьба с “идеологической подрывной деятельностью” как внутри страны, так и за рубежом тщательно координировалась. КГБ играл центральную роль в подавлении Венгерского восстания в 1956 году, подавлении Пражской весны в 1968 году, вторжении в Афганистан в 1979 году и давлении на польский режим с целью уничтожения “Солидарности” в 1981 году. С преследованием диссидентов в Советском Союзе тесно связаны операции ПГУ по борьбе с диссидентами в остальной части советского блока и постоянное преследование тех, кто нашел убежище на Западе⁷⁵. К середине 1970-х годов война ПГУ против идеологической подрывной деятельности распространилась даже на операции против западных коммунистических лидеров, которые, как считалось, отклонялись от жесткой партийной линии Москвы⁷⁶.

Архив Митрохина содержит много материалов об этих и многих других операциях, которые СВР по-прежнему стремится скрыть от общественности. В отличие от документов, отобранных этой службой для рассекречивания, ни один из которых не датируется позднее, чем начало 1960-х годов, его архив охватывает почти весь период холодной войны. Большая часть московского архива КГБ по-прежнему находится под грифом «совершенно секретно». Оригиналов некоторых наиболее важных документов, отмеченных Митрохиным, возможно, уже не существует. В 1989 году была уничтожена большая часть огромного многотомного досье на диссидента Андрея Сахарова, которого Андропов ранее назвал “Врагом народа номер один”. Вскоре после этого Крючков объявил, что все досье на других диссидентов, обвиняемых по печально известной статье 70 Уголовного кодекса (антисоветская агитация и пропаганда), уничтожаются⁷⁷. В ряде случаев, возможно, сохранились только записи Митрохина о них. Таким образом, Василий Митрохин позволил расширить то, что Джон Костелло в 1993 году назвал “новым прецедентом открытости и объективности в изучении истории разведки”, созданным Крючковым и его преемниками в СВР, далеко за пределы, которые любой из них мог предусмотреть.

Примечания к Гл. 1. Архив Митрохина

1. Независимая газета, 10 декабря 1996 г .; Сообщение агентства Рейтер.

2. Если не указано иное, описание карьеры Митрохина основано на его собственных воспоминаниях. Из-за тревоги за своих родственников в России он не хочет раскрывать подробности своего семейного прошлого. СВР по-прежнему яростно враждебно настроена по отношению к перебежчикам из КГБ, каковы бы ни были их мотивы. Над большинством из них, даже если они, как Олег Гордиевский предали не Россию, а дискредитированное ныне советское однопартийное государство по идеологическим убеждениям, висит тяжесть смертного приговора. Хотя их родственники больше не сталкиваются с явными преследованиями советской эпохи,

Примечания к Главе первой (Архив Митрохина)

1. Независимая газета, 10 декабря 1996 г.; Агенство Рейтер.   

2. Если не указано иное, описание карьеры Митрохина основано на его собственных воспоминаниях. Из-за беспокойства за своих родственников в России он не хочет раскрывать подробности своего семейного прошлого. СВР по-прежнему резко враждебно настроена по отношению к перебежчикам из КГБ, какими бы они ни были. Большинство, даже если – как Олег Гордиевский – предали не Россию, а дискредитированное ныне советское однопартийное государство по идеологическим убеждениям, остаются под смертным приговором. Хотя их родственники больше не сталкиваются с явными преследованиями советской эпохи, многие по понятным причинам предпочитают не раскрывать их личность.

3. По личным причинам Митрохин не желает разглашать местонахождение этой зарубежной публикации, где он работал под псевдонимом.

4. О низложении Берии см. Москаленко, «Арест Берии»; Волкогонов, Взлет и падение Советской Империи, с. 185-93; Витязь, Берия, гл. 9.

5. Архив FCD, известный в 1956 году как Otdel Operativnogo Ucheta – так в тексте, был впоследствии переименован в Двенадцатый (позже Пятнадцатый) Отдел.

6. Волкогонов, Взлет и падение Советской Империи, с. 194.

7. Флейшман, Борис Пастернак, гл. 11,12; Леви, Борис Пастернак, гл. 8, 9.

8. Найт, КГБ, стр. 64-5.

9. к-9 183.

10. Медведев, Андропов, с. 56.

11. Андрю и Гордиевский, КГБ, стр. 434-5, 483-4; Арбатов, Система, с. 266; Доббс, Down With Big Brother (Долой Большого брата), стр. 13.

12. к-25,1.

13. к-1,191. Из-за контактов диссидентов (как реальных, так и воображаемых) с Западом и изгнания некоторых из их лидеров в архивы FCD были включены материалы о них как из Второго главного управления (внутренней безопасности), так и из Пятого управления, основанного Андроповым для специализации в операциях по внутренней идеологической подрывной деятельности.

14. Позже Митрохин обнаружил доказательства аналогичных планов по прекращению танцевальной карьеры другого перебежчика из Кировского балета Натальи Макаровой.

15. Примерный размер архива ПГУ на 1970 год приведен в т. 6, гл. 2, часть 1.

16. Когда Отдел С ПГУ, расположенный на Лубянке просил для консультации дело, перемещенное в Ясенево, Митрохин также отвечал за его возврат.

17. к-16,506.

18. Блейк, No Other Choice  (Другого выбора нет), с. 265.

19. Работая над записями на даче, Митрохин прятал их на дне корзины для белья, а перед отъездом закопал в молочный бидон. Он был не первым, кто так делал. В Варшавском гетто в 1942–1993 годах Эмануэль Рингельблюм закопал три бидона, обнаруженных после Второй мировой войны и содержащих бесценную коллекцию подпольных газет, сообщения о сетях сопротивления и свидетельства евреев, бежавших из лагерей смерти. Один из бидонов входит в число экспонатов Мемориального музея Холокоста США в Вашингтоне.

20. Архив Митрохина состоит из четырех разделов:

    (i) серия k: рукописные материалы, хранящиеся в больших конвертах.

    (ii) t-серия: рукописные записные книжки

    (iii) тома: печатный материал, в основном с разбивкой по странам, иногда с комментариями Митрохина.

    (iv) frag.-series: разные рукописные заметки

    Под этой классификацией следуют ссылки в конце книги на архив Митрохина.

21. Письмо-жалоба Солженицына Андропову и лживый доклад Андропова Совету Министров опубликованы в Scammell (ed.), The Solzhenitsyn Files, pp. 158-60. См. Также Солженицын, Бодался телёнок с дубом, стр. 322–3, 497–8; Скаммелл, Солженицын, стр. 739-43.

22. Пайпс, The Unknown Lenin (Неизвестный Ленин), стр. 48-50.  

23. Солженицын, Бодался телёнок с дубом, с. 1.

24. Шенталинский, Литературный архив КГБ, с. 80-1. В 1926 году ОГПУ конфисковало якобы подрывной дневник Булгакова. Хотя Булгакову удалось вернуть его через несколько лет, он сам впоследствии сжег его, опасаясь, что это может послужить доказательством его ареста. К счастью, копия сохранилась в архивах КГБ.  

25. «Некоторые аспекты политической и морально-психологической ситуации среди участников Московского театра драмы и комедии на Таганке». Отчет предоставлен Андропову в июле 1978 г. (к-25, приложение).

26. Солженицын, Бодался телёнок с дубом, с. 2-4.

 27. См. Ниже, гл. 19.

28. Афганская война будет рассмотрена в томе 2.

29. Характерным примером является план (документ № 150 / S-9195) по проникновению агентов в общины российских эмигрантов с целью мониторинга и дестабилизации диссидентов за рубежом, подписанный совместно Крючковым и Бобковым (главой Пятого управления), представленный Андропову 19 августа 1975 г. и одобренный им несколькими днями позже; т. 6, гл. 8, часть 6. Крючков теперь лживо утверждает, что он «не имел никакого отношения к борьбе с инакомыслием» (Ремник, Resurrection (Воскресение), с. 322).

30. т. 10, гл. 3, п. 23.

31. т. 6, прил. 2, части 3, 4; к-2323; к-5,169.

32. Поскольку Митрохин не желает раскрывать некоторые детали своего отъезда из Советского Союза нынешней российской службе безопасности, он не называет прибалтийскую республику, находясь в которой он связался с SIS.  

33. Кесслер, ФБР, стр. 433. Несмотря на свою ограниченность, история подтверждает заслуженную репутацию Кесслера в области сенсаций.

34. Майкл Исикофф, статья в Washington Post от 18 августа 1993 года – FBI Probing Soviet Spy Effort, Book Says (ФБР расследует попытки советских шпионов, говорится в книге),

35. Fun and Games with the KGB (Забавы и игры с КГБ), Time (30 августа 1993 г.).

36. Британские СМИ также предположили, что перебежчик из КГБ уехал в Соединенные Штаты. См., Например, Top US Officials ‘Spied For KGB  (Высшие должностные лица США, шпионили в пользу КГБ), The Times (19 августа 1993 г.); KGB Recruited ‘Hundreds’ of American Spies (КГБ завербовало «сотни» американских шпионов), Independent от 19 августа 1993 г.

37. Первым разоблачением предполагаемой роли Эрню как агента советского блока стала статья Жерома Дюпюи и Жана-Мари Понто Charles Hernu était un agent de l’Est (Шарль Эрню был агентом Востока, L’Express (31 октября 1996 г.).

38. Le contre-espionnage français est convaincu que Charles Hernu a été un agent de l’Est (Французская контрразведка  убеждена, что Шарль Эрню был агентом Востока», Le Monde (31 октября 1996 г.). Британские версии истории Эрню см. среди прочего в репортажах Daily Telegraph, Guardian, Independent и The Times от 31 октября 1996 года, а также в Sunday Times и Sunday Telegraph от 3 ноября 1996 года.

39. Поскольку записи Митрохина, хотя и объемные, они не исчерпывающи и отсутствие каких-либо идентифицируемых ссылок на Эрню не является доказательством его невиновности, тем более что его первоначальные контакты якобы были с болгарской и румынской разведкой. Семья Эрню настаивает на его  невиновности.

40. Focus (декабрь 1996 г., март 1997 г.). Доклад Focus в декабре 1996 г. вызвал решительное осуждение СВР, цитируемое в начале этой главы.

41. Андреас Вебер, «Die ‘Grot’ geschluckt: Die Lagepläne zu den KGB-Waffen- und Spreng-stoffdepots in Österreich sind überaus präzise» (Поглощенный “Грот”: планы расположения складов оружия и взрывчатки КГБ в Австрии чрезвычайно точны), Profil (26 мая 1997 г.).

42. Т-7,65.

43. См. Ниже, главу 22.

44. Focus (15 июня 1998 г.). Среди других ошибок в истории Focus было утверждение, что перебежчик «проработал в штаб-квартире КГБ до начала 1990-х годов».

45. Focus (15 июня 1998 г.). Роджер Бойс, «Перебежчик говорит, что Вилли Брандт был агентом КГБ», The Times (16 июня 1998 г.).

46. ​​Интервью ИТАР / ТАСС с Юрием Кобаладзе, 19 июня 1998 г. Мемуары Буткова, доступные пока только на норвежском языке, содержат много интересного (включая документы КГБ) о его карьере в ФХД с 1984 по 1991 годы, но не содержат никаких ссылок на Брандта. В 1998 году, когда он жил в Великобритании, Бутков был приговорен к трем годам тюремного заключения за махинации, в результате которых компании в России и Украине были вынуждены платить по 1,5 фунта стерлингов за набор сотрудников в фиктивную бизнес-школу в Калифорнии. Conman from Suburbia is KGB Defector (Аферист из пригорода – перебежчик из КГБ), Sunday Times (26 апреля 1998 г.).

47. к-26,88.

48. См. Ниже, гл. 26.

49. т. 6, гл. 11, части 26, 28, 41.

50. Скотт Шейн и Сэнди Баниски, Lipka Was Wary of FBI’s Spy Trap (Липка опасался шпионской ловушки ФБР), Baltimore Sun (25 февраля 1996 г.); Уильям К. Карли, How the FBI Broke Spy Case that Baffled Agency for 30 Years (Как ФБР раскрыло дело о шпионаже, которое сбивало с толку агентство в течение 30 лет), Wall Street Journal (21 ноября 1996 г.).

51. Джулия К. Мартинес, Accused Spy Admits Guilt (Обвиняемый шпион признает вину), Philadelphia Inquirer (24 мая 1997 г.).

52. Джозеф А. Слободзян, 18-Year Sentence for Ex Soviet Spy (18-летний приговор для бывшего советского шпиона), Philadelphia Inquirer (25 сентября 1997 г.).

53. Первое издание было опубликовано в Нью-Йорке издательством Reader’s Digest Press.

54. т. 6, гл. 8, часть 54.

55. т. 6, пр. 1, часть 28.

56. т. 6, гл. 8, часть 4.

57. Некоторые из документов КГБ, полученных Гордиевским, все за период с 1974 по 1985 год, были позже опубликованы в изданиях «Андрю и Гордиевский» «Instructions from the Centre and More Instructions from the Centre (Инструкции из центра и Другие инструкции из центра).

58. Информация, не соотнесенная с именами. Поскольку Митрохин вышел на пенсию за шесть лет до публикации истории Андрю и Гордиевским, у него не было доступа к файлам КГБ по ней.

59. Приказ Председателя КГБ, № 107 / OВ, 5 сентября 1990 г.

60. Позже Костелло сказал Эндрю и Гордиевскому, что он получил первый заказ материалов КГБ вскоре после пресс-конференции, посвященной выпуску их книги, на которой он с шумом объявился с осуждением идентификации Джона Кэрнкросса (Пятого человека) как заговора британской разведки. Впоследствии он передумал, увидев материалы из досье Кэрнкросса в КГБ, подтверждающие эту идентификацию.

61. Костелло, Ten Days to Destiny (Десять дней до судьбы).

62. Костелло и Царев, Смертельные иллюзии, стр. Vi-vii. Конспирологи относят безвременную смерть Костелло в 1996 году на счёт махинаций как британской, так и российской разведки. Хотя Костелло был несколько наивен в своем отношении к СВР, нет никаких предположений, что ни он, ни кто-либо из других западных авторов (некоторые из них – выдающиеся ученые) совместных историй, санкционированных СВР, были российскими агентами.

63. К настоящему времени опубликованы совместные тома, в порядке публикации: Костелло и Царев, Смертельные иллюзии; Мерфи, Кондрашев и Бейли, Battleground Berlin (Поле битвы Берлин); Фурсенко и Нафтали, One Hell of a Gamble (Чертовская игра); Вест и Царев, The Crown Jewels (Драгоценности короны); и Вайнштейн и Васильев, The Haunted Wood (Заколдованный лес). Более подробная информация о публикации представлена ​​в библиографии.

64. Выдержки из досье Филби появляются в публикации Костелло Ten Days to Destiny (Десять дней до судьбы); Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии); Боровик, Файлы Филби; Вест и Царев, The Crown Jewels (Драгоценности короны).

65. См. Ниже, гл. 9.

66. Мерфи, Кондрашев и Бейли, Поле битвы, Берлин, с. 248. Авторы справедливо описывают утверждение СВР об отсутствии досье на Копацкого / Орлова как «явно неискреннее». Отбор СВР документов для самых последних совместных историй (о шпионаже в США в сталинскую эпоху) показывает некоторые аналогичные признаки архивной амнезии по неловким эпизодам. В нем, например, утверждается, что «имеющиеся записи» не указывают на судьбу Василия Миронова, старшего офицера нью-йоркской резиденции, отозванного в Москву в 1944 году (Вайнштейн и Васильев, The Haunted Wood (Заколдованный лес), стр. 275). На самом деле его судьба точно записана в файлах СВР. После отзыва Миронова сначала отправили в исправительно-трудовой лагерь, а затем растреляли после попытки переправить подробности убийства польских офицеров НКВД в посольство США в Москве.

67. См. Ниже, главу 9.

68. Самолис, Ветераны внешней разведки России. (в тексте – Veterany Vneshnei Razvedki Rossii). Редактор Татьяна Самолис является представителем СВР. Ярким примером трепетного отношения к благочестивым мифам, созданным КГБ, является тщательно продуманный отчет о зачастую сомнительной карьере Героя Советского Союза Станислава Алексеевича Ваупшасова.

69. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки (в тексте – Ocherki Istorii Rossiyskoi Vneshnei Razvedki). В период с 1995 по 1997 год было опубликовано три тома. Частично они основаны на ранее засекреченных статьях в внутреннем журнале «Сборник КГБ», некоторые из которых были отмечены Митрохиным.

70. Хотя бывший глава СВР Евгений Примаков (который в 1998 году стал премьер-министром России) был удостоен почетного звания «главного редактора» «Очерков истории Российской внешней разведки», его скорее всего была номинальной. Как «литературный редактор» Замойский, вероятно, сыграл гораздо более значительную роль. В течение 1980-х он регулярно излагал свою веру в глобальный масонско-сионистский заговор во время брифингов по зарубежным резиденциям. Олег Гордиевский слышал, как он читал лекцию на эту тему во время своего визита в лондонскую резиденцию в январе 1985 года; Замойский тогда был заместителем начальника Управления разведывательной информации ФХД. Андрей и Гордиевский, КГБ, с. 42.

71. «Масоны, – утверждал Замойский, – всегда контролировали высшие эшелоны правительства в западных странах … Масонство фактически «дистанционно контролирует» буржуазное общество … Истинный центр мирового масонского движения должен быть найден в самой «масонской» стране из всех, Соединенных Штатах … Рональд Рейган был охарактеризован как «выдающийся» масон». Объяснение Холодной войны Замойским поражало своей простотой:  Первая в истории атомная атака на людей, использование атомного оружия для шантажа и эскалация гонки вооружений были санкционированы масоном на 33%-Гарри Трумэном. Первый в истории призыв к холодной войне был озвучен масоном Уинстоном Черчиллем (с благословения Трумэна). Наступление на экономическую независимость Западной Европы (замаскированное под план Маршалла) было инициировано масоном на 33% Джорджем Маршаллом. Трумэн и западноевропейские масоны организовали формирование НАТО. Разве мы не обязаны этой когорте разжиганием вражды между Западом и Советским Союзом …?  (За фасадом масонского храма, стр. 6-7, 141.)  Важной частью объяснения сохранения некоторых старых теорий заговора КГБ в сегодняшней СВР является преемственность кадров.

72. В третьем и последнем томе официальной истории СВР, заканчивающейся в 1941 году, делается вывод о том, что советская внешняя разведка «честно и бескорыстно выполнила свой патриотический долг перед Родиной и народом». Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, заключение.  

73. Вот почему СВР выбрала в качестве первой темы для совместной истории между одним из своих консультантов и западным историком биографию Александра Орлова, старшего офицера внешней разведки, который, несмотря на то, что был вынужден бежать на Запад от сталинского террора, якобы хранил «веру в ленинскую революцию» и долгие годы использовал свою превосходную разведывательную подготовку, чтобы вести переговоры с западными спецслужбами. Костелло и Царев, Смертельные иллюзии.  

74. См. Ниже, гл. 5.

75. См. Ниже, гл. 15, 16, 19, 20, 29, 30.

76. См. Ниже, гл. 18.

77. Об уничтожении файлов КГБ см. Knight, Spies Without Cloaks (Рыцари без плащей (но с кинжалами – прим. перев.), p. 194.