Архив Митрохина. Глава 2. ОТ ЛЕНИНСКОЙ ЧК К СТАЛИНСКОМУ ОГПУ

На протяжении большей части карьеры Митрохина в КГБ история его внутренних операций была чем-то постыдным даже для его собственных историков. В конце 1930-х годов КГБ (тогда известный как НКВД) был главным инструментом сталинского Большого террора, величайшего преследования в мирное время в истории Европы. В клубе офицеров КГБ на Лубянке, не было даже обычных фотографий прошлых председателей; а если бы они были, то лучше бы подошли для камеры ужасов, чем для зала славы. Трое были расстреляны после того, как их признали виновными в ужасных преступлениях (некоторые из них были реальные, другие вымышленными): Генрих Ягода в 1938 году, Николай Ежов в 1940 году и Лаврентий Берия в 1953 году. Четвертый – Иван Серов (фото) – покончил с собой выстрелом из пистолета в висок в 1963 году. Историки КГБ в после сталинскую эпоху были склонны уходить от кровавой реальности  сталинского прошлого и убийств бывших председателей, возвращаясь к более раннему, в основном мифическому, ленинскому золотому веку революционной чистоты.

КГБ ведет свою историю от создания 20 декабря 1917 года, через шесть недель после большевистской революции, Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем – ВЧК, первого советского органа безопасности и разведки. На протяжении всей карьеры Митрохина сотрудники КГБ называли себя чекистами и получали зарплату не первого, а двадцатого числа каждого месяца, в так называемый “День чекиста”, то есть день рождения ВЧК. КГБ потом переймёт чекистские символы – меч и щит: щит – для защиты революции, меч – для поражения ее врагов.

Перед зданием московской штаб-квартиры КГБ на Лубянке поставили огромную статую уроженца Польши, главы ЧК Феликса Дзержинского, почитаемого в бесчисленных официальных жизнеописаниях как самоотверженного и неподкупного “рыцаря революции”, сразившего дракона контрреволюции, угрожавшего молодому советскому государству. До революции он был профессиональным революционером более двадцати лет, одиннадцать из которых провел в царских тюрьмах, на каторге и в ссылке.

В учебных пособиях КГБ приводилось его описание чекиста как человека с “горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками”. Как и Ленин, он был неподкупным трудоголиком, готовым пожертвовать собой и другими ради защиты революции¹. В штаб-квартире Первого главного управления КГБ (внешняя разведка) в Ясенево главным объектом почитания был большой бюст Дзержинского на мраморном постаменте, постоянно окруженный живыми цветами.

Обильные публичные славословия сотрудников КГБ их святому отцу-основателю скрывали, до какой  степени Дзержинский учился ремеслу у его гораздо более мелкого предшественника царских времен – Охранного отделения, или охранки в просторечии. Большевики имели богатый личный опыт работы с этим отделением в отношении использования агентов проникновения и провокаторов (agents provocateurs).

В июле 1913 года Ленин обсудил сложности внедрения туда своих главных сподвижников – Льва Каменева и Григория Зиновьева и лидера большевистской фракции в Думе Романа Малиновского (справа вверху). Все сходились на том, что в тесном контакте с большевистскими депутатами должен находиться неизвестный агент охранки. Его контакт оказался куда теснее, чем предполагал Ленин, так как им и был Малиновский. После того, как по документам охранного отделения выяснилась его личность, он был расстрелян в Кремлевском саду в первую годовщину большевистской революции.²

Успех ЧК в проникновении в ряды своих противников во многом был обусловлен подражанием приемам, применяемым Малиновским и другими агентами охранки. Дмитрий Гаврилович Евсеев, автор двух самых ранних оперативных пособий ВЧК – “Основные принципы разведки” и “Краткие инструкции ВЧК по ведению разведки”, основывал свои труды на детальном изучении ремесла служивых Охранного отделения. Хотя ВЧК была “орудием диктатуры пролетариата”, Евсеев, как и Дзержинский, настаивал на том, что она должна без колебаний изучать опыт “буржуазных” спецслужб.³

Первые приоритеты ВЧК в подавляющем большинстве были внутренними. Дзержинский назвал ее “органом для революционного сведения счетов с контрреволюционерами”⁴ – ярлык, который все чаще применялся ко всем противникам и “классовым врагам” большевиков. Однако уже через несколько дней после своего основания ЧК предприняла первые пробные шаги по сбору данных внешней разведки. Карьера первого агента, направленного в заграничную командировку, Алексея Фроловича Филиппова (фото на удостоверении), печально расходилась с тем героическим образом, который историки КГБ изо всех сил старались сохранить в своих описаниях ленинской эпохи. Родившийся в 1870 году и получивший образование юриста, Филиппов сделал карьеру до революции как издатель газет. В конце 1917 года он был завербован Дзержинским для выполнения разведывательных заданий в Финляндии под прикрытием журналиста и бизнесмена. Перед отъездом на первое задание в январе 1918 года Филиппов дал письменное обязательство “на добровольной основе, без получения оплаты, передавать все сведения, которые я услышу в промышленных, банковских и особенно в консервативных [националистических] кругах”.⁵

4 января Ленин публично признал независимость Финляндии, ранее входившей в состав царской империи, после чего сразу же приступил к попыткам ее подрыва. В конце месяца финские коммунисты при поддержке российского военного и военно-морского гарнизона в Хельсинки устроили путч, захватив контроль над столицей и большей частью южной Финляндии. Коммунистам был брошен оперативный вызов корпус обороны финских националистов во главе с бывшим царским офицером генералом Карлом Маннергеймом⁶. (фото) Основным заданием ЧК для Филиппова было докладывать о Маннергейме, его отношениях с немцами и настроениях моряков, поддержавших путч. Однако в начале апреля 1918 года немецкие войска вмешались в дела Финляндии, и к концу месяца и коммунистический путч, и короткая карьера Филиппова как первого советского иностранного агента закончились⁷.

В ХОДЕ ГРАЖДАНСКОЙ войны, которая началась в мае 1918 года и продолжалась два с половиной года, большевистскому режиму пришлось бороться за свое выживание против мощных, но разделенных белых русских армий. За всеми силами, направленными против них, большевистские лидеры видели огромный заговор, организованный западным капитализмом. “Перед нами, – заявил Ленин в июле, – систематическая, методичная и, очевидно, давно задуманная военная и финансовая контрреволюционная кампания против Советской республики, которую все представители англо-французского империализма готовили несколько месяцев”⁸. В действительности, хотя у молодого советского режима было много врагов как внутри страны, так и за рубежом, не существовало тщательно спланированного, хорошо скоординированного империалистического заговора с целью его уничтожения. Иллюзия существования такого заговора, однако, помогла сформировать ранние операции ЧК против ее империалистических врагов. В ходе гражданской войны ЧК утверждала, что раскрыла и разгромила ряд крупных заговоров западных правительств и их спецслужб с целью свержения большевистского режима.

Первым из них, датировавшийся летом 1918 года был “заговор послов”, также известный как “заговор Локхарта” (по имени его инициатора Роберта Брюса Локхарта, британского дипломата). Согласно истории КГБ, опубликованной в 1979 году, “можно без преувеличения сказать, что сокрушительный удар, нанесенный чекистами заговорщикам, был равносилен победе в крупном военном сражении”⁹. Именно это утверждала ЧК в 1918 году и в это продолжало верить большинство коллег Митрохина более полувека спустя. Однако в действительности “заговор послов” был организован не коалицией капиталистических правительств, а группой политически наивных западных дипломатов и авантюрных секретных агентов, которые были предоставлены сами себе в хаотические первые месяцы большевистского режима и оказались вовлечены в до смешного неумелые попытки его свержения.

Самым известным из этих секретных агентов был Сидней (Сидни) Рейли (фото) из британской Секретной разведывательной службы (тогда известной как MI1c), чьи подвиги варьировались от громких приключениий до низкопробных фарсов, и чья растущая склонность к фантазиям позже привела к его исключению из секретной службы. Рейли объявил о своем прибытии в Москву 7 мая 1918 года в причудливой, но характерной манере, подойдя к воротам Кремля, объявив, что он эмиссар британского премьер-министра Ллойд Джорджа (который, вероятно, никогда о нем не слышал), и безуспешно потребовав встречи с Лениным.

Самая изощренная часть “заговора послов” была придумана не ими самими или их тайными агентами, а ЧК, возможно, по предложению Ленина, в качестве ловушки для западных заговорщиков.

В августе 1918 года офицеру ЧК Яну Буйкису (фото), выдававшему себя за антибольшевистского заговорщика по имени Шмидхен, удалось убедить Локхарта, Рейли и французского генерального консула в том, что полковник Эдуард Берзин, командир латышского полка в Кремле (в действительности агент-провокатор ЧК), готов возглавить антибольшевистское восстание. Для финансирования предлагаемого переворота Рейли дал ему 1 200 000 рублей, которые Берзин быстро передал в ЧК¹⁰. Схемы организации переворота, предлагаемые Рейли были самыми разными. В какой-то момент он вообразил себя ведущим отряд латышских войск на штурм сцены Большого театра во время съезда Советов, захватывающим Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров и расстреливающим их на месте¹¹.

Но он предлагал и альтернативный вариант, по которому Ленина и Троцкого не казнили, а сняли с них брюки, провели в исподнем по улицам Москвы и таким образом “выставили их на посмешище перед всем миром”¹². Однако фантазии Рейли были опрокинуты непредвиденными событиями. 30 августа глава Петроградской ЧК, Мойсей Соломонович Урицкий, был убит бывшим членом умеренной Рабочей народно-социалистической партии Леонидом Каннегисером. 13

В тот же день в Ленина стреляла и тяжело ранила его эсерка Фаня (Дора) Каплан (фото). “Я стреляла в Ленина, потому что считаю его предателем [социализма]”, – сказала Каплан  следователям ЧК¹⁴.

После этих случаев Дзержинский решил свернуть “заговор послов”, за организацию которого в значительной степени отвечала сама ЧК. 2 сентября было объявлено, что ЧК “ликвидировала… заговор, организованный англо-французскими дипломатами… с целью захвата Совета Народных Комиссаров и провозглашения военной диктатуры в Москве; это должно было быть сделано путем подкупа советских войск”. Предсказуемо, в заявлении не упоминалось о том, что план подкупа советских войск и военного переворота был разработан самой ЧК, а дипломаты были вовлечены в заговор агентами-провокаторами, опиравшимися на опыт охранки. 5 сентября Дзержинский и Зиновьев, петроградский партийный босс, выступили с новым заявлением, в котором говорилось, что англо-французские заговорщики были “организаторами” покушения на Ленина и “настоящими убийцами” Урицкого. Дзержинский, однако, не раскрыл план Рейли снять брюки с Ленина и Троцкого. Хотя ЧК охотно предавала огласке или выдумывала участие Запада в заговорах против Ленина, она не осмелилась раскрыть заговор с целью выставить вождя на посмешище¹⁵.

За покушением на Ленина, убийством Урицкого и объявлением о “ликвидации” “заговора посланников” быстро последовало объявление красного террора. В условиях, когда большевики вели ожесточенную гражданскую войну против белогвардейцев, ЧК приступила к террору против оппозиционеров режима. Сам Ленин, всего за три недели до покушения на свою жизнь, написал большевикам Пензе и, вероятно, сподвижникам в других местах призыв организовать публичные казни, чтобы заставить народ “дрожать” “на сотни километров вокруг”. Еще не оправившись от ран, он инструктировал: “Необходимо тайно и срочно готовить террор”¹⁶.

15 октября преемник Урицкого в Петрограде, Глеб Иванович Бокий, с гордостью сообщил в Москву, что 800 предполагаемых контрреволюционеров были расстреляны, а еще 6 229 заключены в тюрьмы. Среди арестованных и, вероятно, казненных в Петрограде был первый иностранный агент ЧК Алексей Филиппов. Его ликвидация была связана, скорее всего, не с провалом его финской миссии, а с его “буржуазным” происхождением, которое в параноидальной атмосфере красного террора клеймило его как врага народа. 17 Двадцать лет спустя Бокий сам стал жертвой еще большей паранойи сталинского террора¹⁸.

Берзин и Буйкис (фото выше), агенты-провокаторы ЧК, которые помогли организовать “заговор послов”, впоследствии стали жертвами собственного обмана. Карьера Берзина поначалу складывалась благополучно. Он был награжден орденом Красного Знамени за роль агента-провокатора, вступил в ЧК и позже стал начальником лагеря принудительных работ на колымских золотых приисках, в котором был один из самых высоких уровней смертности в сталинском ГУЛАГе. Однако в 1937 году он был арестован и расстрелян как враг народа¹⁹. Точные обвинения, выдвинутые против Берзина, неизвестны, но вполне вероятно, что ему было вменено в вину то, что он действительно сотрудничал с западными заговорщиками в 1918 году. В несколько параноидальной сталинской интерпретации “заговора послов” его соратник Буйкис (псевдоним “Шмидхен”) был представлен как тайный контрреволюционер, а не офицер ЧК, выполнявший его приказы. Эта интерпретация оставалась общепринятой даже в секретных историях КГБ в начале карьеры Митрохина. Буйкис пережил гды Террора только благодаря сокрытию своей личности. Только в середине 1960-х годов исследования в архивах КГБ позволили восстановить подлинную личность “Шмидхена” и его реальную роль в 1918 году²⁰.

На протяжении всей карьеры Митрохина историки КГБ продолжали интерпретировать все заговоры и нападки на молодой советский режим как “проявления единого заговора” его классовых врагов внутри страны и “империалистических держав” за рубежом²¹. Реальность была совершенно иной. Если бы существовал “единый заговор”, режим, несомненно, проиграл бы гражданскую войну. Если бы две или три дивизии западных войск высадились в Финском заливе в 1919 году, они, вероятно, смогли бы пробиться в Москву и свергнуть большевиков. Но после Первой мировой войны не удалось найти даже двух или трех дивизий. Те американские, британские, французские и японские войска, которые выступили против Красной армии, в немалой степени послужили дискредитации дела белых и, таким образом, фактически помогли большевикам. Их было слишком мало, чтобы повлиять на военный исход гражданской войны, но вполне достаточно, чтобы большевики могли клеймить своих противников как орудие западного империализма. Большинство большевиков, в любом случае, были искренне убеждены, что во время гражданской войны они столкнулись с решительным натиском всей мощи западного капитализма. Эта иллюзия продолжала окрашивать советское отношение к Западу на протяжении всей сталинской эпохи и даже после нее.

НА РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ операции ЧК как внутри страны, так и за рубежом оказало глубокое влияние не только наследие охранки, но и собственный дореволюционный опыт большевиков как в значительной степени нелегального подполья. Многие из их руководства настолько привыкли жить под чужими именами до 1917 года, что сохранили свои псевдонимы и после революции: среди них русский дворянин Владимир Ильич Ульянов,²² сохранивший псевдоним Ленин, и грузин Иосиф Виссарионович Джугашвили, который продолжал фигурировать под кличкой Сталин. И Ленин, и Сталин сохранили многие привычки мышления, выработанные во время их подпольной жизни. В особо важных вопросах Ленин настаивал на том, чтобы его инструкции не копировались, а оригинал либо возвращался ему для уничтожения, либо уничтожался получателем. К счастью историков, его указания не всегда выполнялись²³.

В 1920-е годы Сталин продолжал подделывать свои дореволюционные записи, изменив даже день и год своего рождения; правильная дата (6 декабря 1878 года) была обнародована только в 1996 году²⁴. Во время посещения секретного отдела Главного архивного управления Москвы (Главархива) Митрохину однажды показали досье охранки на Джугашвили. Обложка и название дела соответствовали стандартному формату Охранного отделения, но, заглянув внутрь, Митрохин обнаружил, что там ничего нет. Вероятно, в Охране были компрометирующие материалы на молодого Джугашвили, и при первой же возможности Сталин распорядился выпотрошить это досье. Однако в типичной советской бюрократической манере обложка была сохранена, поскольку существование досье было неизгладимо зафиксировано в секретных журналах. Митрохин подозревает, что тот, кто выпотрошил досье, предположительно по указанию Сталина, был позже устранен, чтобы сохранить в тайне пропавшее содержимое²⁵. То, что Сталин больше всего хотел уничтожить, вполне возможно, было доказательством его работы осведомителем охранки. Хотя и не убедительное, а косвенное, такое свидетельство все же сохранилось. Согласно донесениям агента охранки, обнаруженным в Государственном архиве Российской Федерации, бакинские большевики перед Первой мировой войной “предъявляли Джугашвили-Сталину обвинения в том, что он провокатор и агент полиции безопасности а также в том, что он присвоил средства партии”.²⁶

Почти с самого начала гражданской войны в 1918 году, следуя большевистской традиции действовать под вымышленными именами, ЧК начала засылать офицеров и агентов под разными личинами и псевдонимами за линию фронта для сбора разведданных. К июню 1919 года число этих “нелегалов” стало достаточно большим, что потребовало создания отдела нелегальных операций (позднее ставшего Управлением “С” Первого главного управления КГБ). ²⁷ Секретные истории КГБ отмечают, что отныне “нелегальные” операции стали “неотъемлемой частью внешней разведки”. 20 декабря 1920 года, в третью годовщину создания ВЧК, был создан новый иностранный отдел (ИНО) для руководства всеми операциями за пределами советских границ. В первые годы существования Советской России, когда коммунистический режим оставался международным изгоем, у него было мало официальных представительств за рубежом, способных обеспечить официальное прикрытие “легальных” разведывательных пунктов (“резидентур” на жаргоне ЧК), поэтому он полагался в основном на нелегалов. По мере создания дипломатических и торговых представительств в зарубежных столицах, каждое из них получало “легальную резидентуру” во главе с “резидентом”, личность которого официально сообщалась только послу или главе представительства. Нелегалы, иногда объединенные в “нелегальные резидентуры”, действовали без дипломатического или официального прикрытия и отчитывались непосредственно перед ИНО в Москве²⁸.

Во время гражданской войны 1918-20 гг. сбор иностранной информации имел второстепенное значение по сравнению с ролью ЧК в содействии победе Красной армии над белогвардейцами врагами. Как и КГБ впоследствии, ВЧК любила оценивать свои успехи количественно. Осенью 1919 года, вероятно, в переломный момент гражданской войны, она с гордостью заявила, что за первые девятнадцать месяцев своего существования обнаружила и обезвредила “412 подпольных антисоветских организаций “²⁹.  Самым эффективным методом борьбы с оппозицией для ЧК был террор. Хотя ее любовь к количественным показателям не доходила до подсчета числа жертв, очевидно, что ЧК значительно превосходила охранку как по масштабам, так и по жестокости своего наступления на политическую оппозицию. В 1901 году 4 113 россиян находились во внутренней ссылке за политические преступления, из них только 180 – на каторжных работах. Казни за политические преступления ограничивались только теми, кто был причастен к реальным убийствам или покушениям. Во время гражданской войны, напротив, число казней ЧК, вероятно, достигало 250 000, и вполне могло превышать число погибших в боях³⁰.

Во время Октябрьской революции Ленину и в голову не приходило, что он и большевистское руководство будут ответственны за возрождение охранки в новой и гораздо более ужасной форме. В работе “Государство и революция”, которую он почти закончил летом 1917 года, он утверждал, что после революции не будет необходимости в полиции, не говоря уже о политической полиции. Хотя необходимо будет организовать “подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних наемных рабов”, такое подавление будет “сравнительно легким”. Пролетарская диктатура”, которая возглавит быстрое разрушение буржуазного строя, потребует минимум правил, регламентации и бюрократии. Ленин никогда не предполагал возможности массовой оппозиции революции, совершенной именем народа³¹. Но, оказавшись у власти, он использовал любые методы, необходимые для ее сохранения, постоянно утверждая, что большевики защищают “народную власть”, и отказываясь признать реальность того, что он сделал себя непогрешимым вождем первого в мире однопартийного государства.

УМЕСТНО СКАЗАТЬ, ЧТО МЕМОРИАЛ, установленный рядом с Лубянкой в последние годы советской эпохи в память о “жертвах тоталитарных репрессий”, состоит из большой гранитной глыбы, взятой не из сталинского ГУЛАГа, а из концлагеря, созданного Лениным на Белом море осенью 1918 года. Многие чекисты считали жестокость по отношению к своим классовым врагам революционной добродетелью. Согласно отчету Моршанского ЧК:

“Тот, кто борется за лучшее будущее, будет беспощаден к своим врагам. Тот, кто стремится защитить бедных людей, ожесточает свое сердце против жалости и становится жестоким”³².

Даже в то время, когда советский режим боролся за свое выживание во время гражданской войны, многих его сторонников отвращали масштабы жестокости ЧК. Многие следователи ЧК, некоторые из которых были ещё подростками,³³ применяли пытки, в варварство которых трудно поверить. В Харькове с рук жертв сдирали кожу, чтобы сделать из неё “перчатки”; в Воронеже голых заключенных катали в бочках, утыканных гвоздями; в Полтаве священников сажали на кол; в Одессе пленных белых офицеров привязывали к доскам и медленно двигали в горящую печь; в Киеве клетки с крысами прикрепляли к телам заключенных и нагревали, пока крысы не прогрызали себе путь в кишки жертв³⁴.  

Хотя Ленин не одобрял такой садизм, он довольствовался тем, что отдал исправление таких “эксцессов” на откуп Дзержинскому. Отмахиваясь от жалоб на жестокость ЧК, он в полной мере оценил ее роль в победе в гражданской войне. ЧК, по его словам, оказалась “разрушительным оружием против бесчисленных заговоров и бесчисленных покушений на советскую власть со стороны людей, которые бесконечно сильнее нас”:

Господа капиталисты России и зарубежья! Мы знаем, что вы не можете любить это учреждение. Это действительно так! [ЧК] сумела противостоять вашим интригам и вашим махинациям так, как никто другой не смог бы это сделать, когда вы душили нас, когда вы окружали нас интервентами, когда вы организовывали внутренние заговоры и не останавливались ни перед какими преступлениями, чтобы разрушить нашу мирную работу ³⁵.

Некоторые из самых секретных документов в архиве Дзержинского содержат пометку о том, что должно быть сделано только десять копий: одна для Ленина, остальные – для начальников отделов ЧК³⁶. Погруженность Ленина в дела ВЧК распространялась даже на оперативные детали. Он послал Дзержинскому советы о том, как проводить обыски и вести наблюдение, и проинструктировал его, что аресты лучше всего проводить ночью³⁷. Ленин также проявил несколько наивный интерес к применению новых технологий для поиска контрреволюционеров, велев Дзержинскому сконструировать большой электромагнит, способный обнаружить спрятанное оружие при обыске в каждом доме. Хотя эксперимент был опробован и не удался, Дзержинскому с некоторым трудом удалось убедить Ленина в том, что “магниты не слишком полезны при обысках”³⁸.

Гораздо важнее, чем иногда эксцентричный интерес Ленина к методам и технологиям разведки, была его вера в огромное значение ЧК для защиты большевистского однопартийного государства от империализма и контрреволюции.

Степень страха Ленина и Дзержинского перед империалистической подрывной деятельностью хорошо иллюстрируется их глубоким подозрением к помощи, которую они были вынуждены принять в августе 1921 года от Американской ассоциации помощи (АРА), чтобы накормить миллионы голодающих советских граждан. Ленин был убежден, что АРА является прикрытием для американской разведки, и приказал установить самое тщательное наблюдение за всеми ее членами. Когда АРА приступила к работе, он был также убежден, что она использует продовольствие как инструмент подрывной деятельности. Он жаловался заместителю Дзержинского Иосифу Станиславовичу Уншлихту (фото), что иностранные агенты “занимаются массовым подкупом голодных и оборванных чекистов [подчёркнуто Лениным]. Опасность здесь чрезвычайно велика”. Ленин настаивал на принятии срочных мер, чтобы “накормить и одеть чекистов” во избежания подвергнуть их империалистическому соблазну.³⁹.

Хотя в Соединенных Штатах все еще не было шпионского агентства мирного времени, ЧК сообщила, что более 200 из 300 сотрудников АРА, отдававших все свои силы борьбе с одним из самых страшных голодов в современной европейской истории, на самом деле были тайными офицерами разведки, которые “могли стать первоклассными инструкторами для контрреволюционного восстания”. ЧК также утверждала, что АРА создавала в Вене большой запас продовольствия, чтобы “в случае переворота [она] могла оказать немедленную поддержку белому правительству”⁴⁰. Ленина гораздо больше беспокоили несуществующие разведывательные операции АРА, чем примерно пять миллионов русских и украинцев, умерших от голода. Без масштабной программы помощи АРА, которая в 1922 году кормила до одиннадцати миллионов человек в день, голод был бы намного хуже. Однако даже после ухода АРА советская разведка осталась убежденной в том, что она была, прежде всего, шпионским, а не гуманитарным агентством. Четверть века спустя все оставшиеся в живых российские сотрудники АРА были вынуждены подписать признание в том, что они были американскими шпионами⁴¹.

Приоритеты советской разведки при Ленине, а еще больше при Сталине, продолжали формироваться под влиянием сильно преувеличенных убеждений в неумолимом заговоре западных правительств и их спецслужб. Чтобы понять операции советской разведки в период между войнами, нужно было погрузиться в мир напущенного тумана, где цель является в равной степени как продуктом большевистских заблуждений, так и реального контрреволюционного заговора. Советская склонность к теории заговора вытекала как из природы однопартийного государства, так и из его марксистско-ленинской идеологии. Все авторитарные режимы, поскольку они считают оппозицию принципиально нелегитимной, склонны рассматривать своих противников как участников подрывного заговора. Большевистская идеология также диктовала, что капиталистические режимы не могут не замышлять свержения первого и единственного в мире рабоче-крестьянского государства. Они, может, и не готовили вооруженное вторжение, но их спецслужбы обязательно должны были тайно замышлять и проводить подрывную деятельность против Советской России изнутри.

ДВА ПЕРВЫХ руководителя ИНО проработали там в общей сложности всего восемнадцать месяцев. Первым руководителем внешней разведки стал Михаил Абрамович Трилиссер (фото), назначенный главой ИНО в 1922 году – несомненно, с личного одобрения Ленина. Еврей Трилиссер стал профессиональным революционером в 1901 году в возрасте всего восемнадцати лет. Как и Дзержинский, он провел большую часть своей ранней карьеры в изгнании или в царских тюрьмах. До Первой мировой войны он специализировался на выслеживании полицейских шпионов среди большевистских эмигрантов. Во время службы в ЧК в 1918 году он, по слухам, был пойман “бандитами” и повешен на дереве, но веревку  вовремя перерубили красные и оживили его. В отличие от всех своих преемников, Трилиссер иногда выезжал за границу для встреч с агентами ИНО⁴². По крайней мере, до тех пор, пока Ленин не потерял трудоспособность из-за третьего инсульта в марте 1923 года, он продолжал проявлять активный интерес к отчетам ИНО, хотя его информировали не полностью. Он отметил, например, что несколько неточная информация, полученная в 1922 году от одного из немногих ранних британских источников ЧК, журналиста Артура Рэнсома (впоследствии известного как детский писатель), была “очень важной и, вероятно, в корне верной”⁴³.

Первоочередными задачами зарубежных операций ИНО, утвержденными Лениным, были:

выявление на территории каждого государства контрреволюционных групп, действующих против Российской Социалистической Федеративной Советской Республики; тщательное изучение всех организаций, занимающихся шпионажем против нашей страны; выяснение политического курса каждого государства и его экономического положения; приобретение документальных материалов по всем перечисленным требованиям⁴⁴.

Другими «Контрреволюционными группами», представлявшими наибольший интерес для Ленина и ЧК после гражданской войны, были остатки разбитых белых армий и украинские националисты. После того, как в конце 1920 года последние белые войска покинули российскую землю, у них не было реальных шансов бросить серьезный вызов большевистскому правлению. Однако Ленин так не считал. “Побитая армия, – заявлял он, – многому учится”. По его оценкам, в России насчитывалось от полутора до двух миллионов антибольшевистски настроенных эмигрантов:

Мы можем наблюдать, как они работают все вместе, независимо от их прежних политических партий… Они умело используют любую возможность, чтобы тем или иным способом напасть на Советскую Россию и разбить ее вдребезги… Эти контрреволюционные эмигранты очень хорошо информированы, прекрасно организованы и являются хорошими стратегами⁴⁵.

Таким образом, в начале и середине 1920-х годов главной мишенью ИНО стали эмигранты-белогвардейцы, базировавшиеся в основном в Берлине, Париже и Варшаве, которые продолжали замышлять свержение большевистского режима – гораздо менее эффективно, чем предполагал Ленин.

Другая “контрреволюционная” угроза, которая больше всего беспокоила Ленина и большевистское руководство, исходила от украинских националистов, боровшихся как с красными, так и с белыми силами, в попытках завоевать свою независимость. Зимой 1920 года и весной 1921 года вся украинская глубинка восстала против большевистского правления. Даже после жестокого “усмирения” Украины Красной армией и ЧК партизанские отряды, укрывшиеся в Польше и Румынии, продолжали совершать трансграничные рейды⁴⁶. Весной 1922 года ГПУ Украины получило разведданные о том, что украинское правительство в изгнании Симона Петлюры создало “партизанский штаб” под руководством генерала Юрко Тютюнника, который посылал тайных эмиссаров на Украину для создания националистического подполья⁴⁷.

ГПУ было приказано не только собирать разведданные о белогвардейцах-эмигрантах и украинских националистах, но и проникать в их среду и дестабилизировать изнутри⁴⁸. Стратегия против обоих противников была одинаковой – создать фиктивное антибольшевистское подполье под контролем ГПУ, которое можно было бы использовать для выманивания генерала Тютюнника и ведущих белых генералов обратно через границу. Первым шагом по возвращению Тютюнника на Украину (операция под кодовым названием CASE 39) стала поимка Заярного, одного из его офицеров “особого назначения”, который был задержан при переходе границы в 1922 году. Заярный был успешно перевербован ГПУ и направлен в штаб Тютюнника с фальшивыми сообщениями о том, что в Украине был создан подпольная Высшая военная рада (ВВР), которой теперь нужен был оперативный штаб под руководством Тютюнника для ведения войны против большевиков. Тютюнник был слишком осторожен, чтобы вернуться немедленно, но послал несколько эмиссаров, которые присутствовали на организованных собраниях ВВР, на которых переодетые в украинских националистов офицеры ГПУ рассказывали о быстром росте подпольной оппозиции большевикам и уверяли посланников в том, что срочно нуждаются в Тютюннике в качестве своего лидера. Как и Заярный, один из эмиссаров, Петр Стахов, близкий соратник Тютюнника, был завербован ГПУ и использовался как двойной агент. Попытки убедить самого Тютюнника вернуться в Украину наконец увенчались успехом 26 июня 1923 года ⁴⁹. Тютюнник со своим телохранителем и помощниками прибыл в отдаленный хутор на румынском берегу Днестра, где его встретил Заярный, сообщив, что на другом берегу ждут представители Верховной Рады и Петр Стахов. В 11 часов вечера световой сигнал с украинского берега дал знать, что Тютюннику и его свите можно переходить реку. Все еще осторожничая, Тютюнник послал своего телохранителя убедиться, что для него не приготовлена ловушка. Стахов вернулся с телохранителем и успокоил Тютюнника. Согласно отчету ОГПУ, Тютюнник сказал ему: “Петр, я знаю тебя, а ты знаешь меня. Мы не обманем друг друга. ВВР – это фикция, не так ли?”. “Да нет же, – ответил Стахов. – Я знаю их всех, особенно тех, кто со мной [сегодня]. Ты знаешь, что можешь на меня положиться…”. Тютюнник сел в лодку вместе со Стаховым и переправился через Днестр. Как только он оказался в руках ОГПУ, видным украинским националистам за рубежом были разосланы письма, написанные Тютюнником или от его имени, в которых говорилось, что их борьба безнадежна и что он бесповоротно присоединился к советам. Через шесть лет он был казнен⁵⁰.

ОПЕРАЦИИ ПРОТИВ белогвардейцев напоминали операции против украинских националистов. В 1922 году берлинская резидентура завербовала бывшего царского генерала Зеленина (фото) в качестве агента для проникновения в эмигрантское сообщество. В более позднем отчете ОГПУ утверждалось, возможно, с некоторым преувеличением, что Зеленин организовал “огромный раскол в рядах белых” и заставил большое количество офицеров отколоться от барона Петра Врангеля, последнего из белых генералов, потерпевшего поражение в гражданской войне.

Среди других “кротов” ОГПУ, получивших высокую оценку за свою работу по разложению белогвардейцев, были генерал Зайцев (слева) , бывший начальник штаба казачьего атамана А. И. Дутова, и бывший царский генерал Яхонтов, эмигрировавший в США⁵¹ (справа).

Однако наибольших успехов ОГПУ в борьбе с белогвардейцами добилось в двух тщательно продуманных операциях обмана под кодовыми названиями СИНДИКАТ и ТРЕСТ, в которых агенты-провокаторы использовались с фантазией⁵². СИНДИКАТ был направлен против человека, которого считали самым опасным из всех белогвардейцев: Бориса Савинкова (фото), бывшего террориста-эсера, занимавшего пост заместителя военного министра во временном правительстве, свергнутом в результате большевистской революции.

Уинстон Черчилль, среди прочих, был очарован его антибольшевистским пылом. “Когда все сказано и сделано, – писал позднее Черчилль, – и со всеми пятнами и помарками, немногие люди больше старались, больше отдавали, больше смели и больше страдали за русский народ (чем он)”. Во время русско-польской войны 1920 года Савинков в значительной степени отвечал за комплектование Русской народной армии, которая сражалась под польским командованием против Красной армии. В начале 1921 года он основал в Варшаве новую организацию, занимавшуюся свержением большевистского режима: Народный союз защиты Родины и свободы (НСЗРиС), который руководил агентурной сетью внутри Советской России для сбора разведданных о большевиках и планирования восстаний против режима.

Первый этап операции против Савинкова, “СИНДИКАТ-1”, успешно нейтрализовал агентурную сеть НСЗРиС с помощью “крота” ЧК в его организации. Сорок четыре ведущих члена НСЗРиС были выставлены на показательном процессе в Москве в августе 1921 года. СИНДИКАТ-2 был направлен на то, чтобы заманить Савинкова обратно в Россию для участия в новом показательном процессе и завершения деморализации его эмигрантских сторонников.

В засекреченных документах КГБ основная заслуга в проведении этой операции принадлежит начальнику контрразведывательного отдела ОГПУ Артуру Христиановичу Артузову, (фото), впоследствии главе ИНО, русскому сыну иммигранта, швейцарско-итальянского сыродела, которому помогали Андрей Павлович Федоров и Григорий Сергеевич Сыроежкин⁵⁴. Хотя “СИНДИКАТ-2” умело использовал агентов-провокаторов, однако в записях КГБ не признается, насколько им помогала растущая склонность самого Савинкова к фантазиям. Во время визита в Лондон в конце 1921 года он голословно утверждал, что глава российской торговой делегации предложил ему войти в состав советского правительства. Савинков также утверждал, что Ллойд Джордж и его семья приветствовали его в Чекерсе песней “Боже, царя храни”; на самом деле эта песня была гимном, исполненным на валлийском языке валлийским хором на предрождественском празднике.

В июле 1923 года Федоров, выдавая себя за члена антибольшевистского подполья, посетил Савинкова в Париже, где тот разместил свой штаб после распада НСЗРиС, и убедил его отправить своего адъютанта, полковника Сергея Павловского, обратно в Россию вместе с Федоровым для секретных переговоров с несуществующим подпольем. В Москве Павловский был сдан ОГПУ и использован для того, чтобы заманить самого Савинкова в Россию для дальнейших переговоров. 15 августа Савинков пересек российскую границу с несколькими своими сторонниками и попал прямо в ловушку ОГПУ. Под допросами ОГПУ сопротивление Савинкова быстро прекратилось. На показательном суде 27 августа Савинков сделал чистосердечное признание в своих контрреволюционных грехах:

 «Я безусловно признаю Советскую власть и никакую другую. Каждому русскому, кто любит свою страну, я, который прошел весь путь этой кровавой тяжелой борьбы против вас, я, кто доказывал вашу несостоятельность, как никто другой, я говорю ему – если ты русский, если ты любишь свой народ, ты низко поклонишься рабоче-крестьянской власти и признаешь ее безоговорочно».

Обман Савинкова продолжался и после того, как он был приговорен к пятнадцати годам лишения свободы. Он не знал, что его сокамерник, В. И. Сперанский, был офицером ОГПУ, впоследствии получившим повышение за то, что ему удалось войти в доверие к Савинкову и тайно допрашивать его в течение восьми месяцев⁵⁶.

Савинков недолго пережил окончательный доклад Сперанского о нем. В документах КГБ нет никаких современных записей о том, как он встретил свою смерть. Согласно неправдоподобной современной версии событий СВР, Савинков упал или выпрыгнул из окна верхнего этажа после «дружеской попойки с группой чекистов» – несмотря на героическую попытку Григория Сыроежкина (фото) спасти его⁵⁷. Более вероятно, что Сыроежкин помог ему выпасть из окна⁵⁸.

Еще более успешной, чем “СИНДИКАТ”, была операция “ТРЕСТ”. Это было кодовое имя фиктивного  подполья, Монархической ассоциации Центральной России (МОЦР), впервые придуманной Артузовым в 1921 году и использованной в качестве основы для обмана, длившегося шесть лет⁵⁹. К 1923 году сотрудник ОГПУ Александр Якушев, выдававший себя за секретного члена МОЦР, способного выезжать за границу в официальном качестве советского представителя внешней торговли, завоевал доверие во время визитов в Париж как великого князя Николая Николаевича, двоюродного брата покойного царя Николая II, так и генерала Александра Кутепова из [белого] Российского союза объединенных служб (РОВС). Однако главной жертвой обмана стал бывший агент СИС Сидней Рейли, еще больший фантазер, чем Савинков. Рейли стал трагикомической фигурой, чья связь с реальностью становилась все более сомнительной. По словам одной из его секретарш, Элеоноры Той, “Рейли часто страдал от тяжелых психических кризисов, вплоть до бреда. Однажды он возомнил себя Иисусом Христом”. ОГПУ, однако, не понимало, что Рейли теперь не имеет большого значения, считая его британским шпионом и одним из своих самых опасных противников. 26 сентября 1925 года ему удалось заманить его, как и Савинкова годом ранее, через российскую границу на встречу с фальшивыми заговорщиками МОЦРа⁶⁰. 

После ареста Рейли держался не дольше, чем Савинков. В его досье в КГБ хранится письмо, вероятно подлинное, Дзержинскому от 30 октября 1925 года, в котором он обещал раскрыть все, что ему известно о британской и американской разведке, а также о русских эмигрантах на Западе. Шесть дней спустя Рейли отправился на прогулку в подмосковный лес и без предупреждения был застрелен сзади. Согласно отчету ОГПУ, он “глубоко вздохнул и упал без крика”.

Среди тех, кто сопровождал его на последней прогулке в лесу, был Григорий Сыроежкин, вероятный убийца Савинкова годом ранее. Труп Рейли был выставлен на всеобщее обозрение в лазарете Лубянки, чтобы офицеры ОГПУ могли отпраздновать свой триумф⁶¹. Соответственно карьере, в которой миф и реальность были неразрывно перепутаны, на Западе в течение многих лет циркулировали слухи о том, что Рейли избежал казни и принял новую личность. Обман с операцией ТРЕСТ был окончательно раскрыт в 1927 году, к смущению спецслужб Великобритании, Франции, Польши, Финляндии и стран Балтии, которые в той или иной степени на него поддались⁶².

ПОМИМО вступлений в постоянные конфликты с контрреволюционными элементами, как реальными, так и мнимыми, советская разведка в период между войнами также становилась все более успешной в проникновении внутрь основных империалистических держав. У нее было два основных оперативных преимущества перед западными спецслужбами. Во-первых, в то время как обеспечение безопасности в Москве стала навязчивой идеей, на Западе оно велось слабо. Во-вторых, коммунистические партии и их “попутчики” на Западе давали советской разведке основной источник идеологической вербовки, которой она все больше пользовалась.

Пока операция “ТРЕСТ” была в самом разгаре, ИНО, службе внешней разведки ОГПУ, удалось осуществить свое первое крупное проникновение в британскую дипломатическую службу. Агентом проникновения был итальянский посыльный в британском посольстве в Риме Франческо Константини (кодовое имя ДУНКАН), который был завербован в 1924 году резидентурой ОГПУ с помощью итальянского коммуниста Альфредо Аллегретти, работавшего до революции чиновником в российском посольстве. Несмотря на свой низкий статус, Константини имел доступ к поразительному широкому набору дипломатических секретов⁶³. До Второй мировой войны в Министерстве иностранных дел не было ни одного сотрудника службы безопасности, не говоря уже об отделе безопасности. Безопасность во многих британских посольствах была на удивление слабой. В Риме, по словам сэра Эндрю Ноубла, служившего в посольстве в середине 1930-х годов, она “практически отсутствовала”. Служащие посольства имели доступ к ключам от красных ящиков и картотечных шкафов, содержащих секретные документы, а также, вероятно, к номеру комбинации замка на сейфе посольства. Даже когда в 1925 году пропали два экземпляра дипломатического шифра, британским дипломатам не пришло в голову, что они могли быть изъяты Константини, что почти наверняка так и было⁶⁴. 

На протяжении более десяти лет Франческо Константини передавал множество дипломатических документов и шифровальных материалов. Вероятно, с самого начала он привлек к краже документов и своего брата Секондо, тоже работавшего служащим посольства. В дополнение к депешам об англо-итальянских отношениях, которыми обменивались Лондон и посольство в Риме, Константини часто мог поставлять “конфиденциальную распечатку” избранных документов из Министерства иностранных дел и основных британских миссий, призванных дать послам представление о текущей внешней политике⁶⁵. К январю 1925 года он предоставлял в среднем 150 страниц секретных материалов в неделю. Константини не скрывал своих мотивов. Римская резидентура сообщала Центру: “Он сотрудничает с нами исключительно за деньги и не скрывает этого факта. Он поставил перед собой цель стать богатым человеком, и именно к этому он стремится”. В 1925 году Центр объявил Константини своим самым ценным агентом. Убежденный в существовании огромного, несуществующего британского заговора с целью уничтожения советского государства, он рассчитывал на агента ДУНКАНА, который должен был заблаговременно предупредить о британском нападении и проинструктировать резидентуру в Риме:

Англия в настоящее время является организующей силой, стоящей за вероятным нападением на СССР в ближайшем будущем. На Западе против нас формируется непрерывный враждебный кордон [государств]. На Востоке, в Персии, Афганистане и Китае мы наблюдаем аналогичную картину… Ваша задача (и считайте ее первоочередной) – предоставить документальные и агентурные материалы, раскрывающие детали английского плана.

Гордость римской резидентуры за ведущего агента ОГПУ отразилась в лестных описаниях о нем. Говорили, что у Константини лицо “древнего римлянина”, а его многочисленные поклонницы называли его “красавчиком”⁶⁶. К 1928 году ОГПУ неоправданно заподозрило его в том, что он также поставлял документы итальянской разведке. Однако, несмотря на подозрения в честности Константини, никто не сомневался в важности предоставленных им материалов. Максим Литвинов, который к концу 1920-х годов был доминирующей фигурой в Народном комиссариате иностранных дел, говорил, что его работа “очень полезна для меня”⁶⁷.

ПЕРВОЕ успешное проникновение ОГПУ в британскую дипломатическую службу было омрачено в 1927 году позорной серией широко разрекламированных провалов разведки. Безопасность быстро расширяющейся зарубежной сети резидентур ОГПУ и Четвертого департамента (военной разведки) была под угрозой из-за уязвимости ранних советских шифровальных систем перед западными криптоаналитиками, неопытности некоторых офицеров ИНО первого поколения, а также из-за ошибок в отборе и подготовке иностранных коммунистов в качестве агентов. Отдел международной связи (ОМС) Коммунистического Интернационала предоставил готовый резерв добровольцев-энтузиастов для советских разведывательных операций. Некоторые из них, такие как немец Рихард Зорге, были причислены к величайшим шпионам столетия. Другие игнорировали основы ремесла и пренебрегали стандартными процедурами безопасности.

Весной 1927 года произошли громкие разоблачения советских шпионов в восьми разных странах. В марте в Польше была раскрыта крупная шпионская сеть ОГПУ, в Турции за шпионаж был арестован советский торговый чиновник, а швейцарская полиция объявила об аресте двух русских разведчиков.

В апреле в ходе полицейского рейда в советское консульство в Пекине была обнаружена масса уличающих разведывательных документов, а французская служба безопасности Sûreté арестовала членов советской шпионской группы в Париже, которой руководил Жан Креме (фото), один из ведущих французских коммунистов. В мае было установлено, что сотрудники министерства иностранных дел Австрии передавали секретную информацию резидентуре ОГПУ, а министр внутренних дел Великобритании с возмущением объявил в Палате общин об обнаружении “одной из самых полных и одной из самых гнусных шпионских систем, с которыми мне когда-либо доводилось встречаться”⁶⁸. После этого последнего открытия Великобритания, которую в Советском Союзе по-прежнему считали ведущей мировой державой и самым опасным врагом, официально разорвала дипломатические отношения, а высокопоставленные министры зачитали в Палате общин расшифрованные выдержки из перехваченных советских телеграмм. Для усиления безопасности советской дипломатической связи и связи ОГПУ после впечатляющего разоблачения успехов британских шифровальщиков была введена трудоемкая, но практически не поддающаяся взлому система шифрования “одноразовый блокнот”. В результате западные криптоаналитики не смогли расшифровать практически ни одного важного советского сообщения вплоть до окончания Второй мировой войны⁶⁹.

САМОЙ ТРЕВОЖНОЙ, а также самой обширной иностранной разведкой в 1927 году была разведка Японии. С 1925 года ИНО удавалось перехватывать секретные сообщения как военной миссии Японии, так и ее генерального консульства в северо-восточном китайском городе Харбин. Примечательно, что вместо того, чтобы использовать дипломатическую почту и собственных курьеров, японские официальные представители в Харбине вели переписку с Токио через китайскую почтовую службу. ОГПУ наняло китайских служащих, которые использовались для доставки японских официальных депеш в почтовое отделение Харбина, и направило команды экспертов по вскрытию писем для изучения и фотографирования депеш, а затем отправляла их адресатам в новых конвертах с копиями японских печатей.

Профессор Мацокин (фото), специалист по японскому языку из Москвы, был нанят ИНО в Харбине для изучения депеш и оперативной отправки переводов наиболее важных из них в Центр. В перехваченных депешах, переданных в Москву, было достаточно доказательств замыслов японских военных в отношении Китая и советского Дальнего Востока. Но самым тревожным документом, перехваченным в июле 1927 года, был секретный меморандум, написанный премьер-министром и министром иностранных дел Японии бароном Ги-Иши Танакой, который выступал за завоевание Маньчжурии и Монголии в качестве прелюдии к японскому господству над всем Китаем и предсказывал, что Японии “снова придется скрестить шпаги с Россией”⁷¹.  

Вторая копия меморандума была получена в оккупированной Японией Корее резидентурой в Сеуле, которую возглавлял Иван Андреевич Чичаев (впоследствии резидент военного времени в Лондоне). Японскому переводчику под кодовым названием АНО, завербованному резидентурой ИНО, удалось извлечь этот документ вместе с другими секретными материалами из сейфа начальника японской полиции в Сеуле⁷². Копия меморандума Танаки была позже передана ИНО в американскую прессу, чтобы создать впечатление, что он был получен агентом, работающим на Соединенные Штаты⁷³. Еще в 1997 году официальная история СВР продолжала превозносить одновременное получение меморандума в Харбине и Сеуле как “абсолютно уникальное событие в разведывательных операциях”⁷⁴. Хотя это суждение несколько преувеличено, оно точно отражает то огромное значение, которое придавалось в то время обнаружению предсказания Танаки о войне с Россией. Острая тревога в Москве, вызванная разрывом дипломатических отношений с Великобританией и очевидной угрозой со стороны Японии, была четко отражена в алармистской статье Сталина, опубликованной через несколько дней после получения меморандума Танаки:

ЕДВА ЛИ МОЖНО сомневаться в том, что главным вопросом современности является вопрос об угрозе новой империалистической войны. Речь идет не о какой-то неопределенной и несущественной “опасности” новой войны. Речь идет о реальной и материальной угрозе новой войны вообще и войны против СССР в частности⁷⁵.

Тот факт, что Константини не смог предоставить ничего отдаленно напоминающего британскую версию меморандума Танаки, не привел ни Сталина, ни теоретиков заговора из Центра к выводу, что у Великобритании нет планов нападения на Советский Союз. Вместо этого они считали, что необходимо приложить больше усилий, чтобы проникнуть внутрь тайн совещаний западных поджигателей войны. Сталин, который вышел явным победителем в трехлетней борьбе за власть, последовавшей за смертью Ленина, требовал больше разведданных о несуществующих на самом деле западных заговорах против Советского Союза, в существовании которых он был уверен. В попытке сделать советский шпионаж менее обнаруживаемым и более удобным для отрицания его существования основная ответственность за сбор разведданных была перенесена с “легальных” резидентур на “нелегальные”, действовавшие независимо от советских дипломатических и торговых представительств. В последующие годы создание новой нелегальной резидентуры стало чрезвычайно трудоемкой операцией, которая включала годы детального обучения и кропотливого создания “легенд”, чтобы придать нелегалам ложную идентичность. Импровизированные попытки быстрого расширения нелегальной сети в конце 1920-х – начале 1930-х годов без детальной подготовки, которая позже стала обязательной, привлекли в зарубежные операции ОГПУ нестандартные таланты и ряд ловкачей.

Среди тайных скандалов, обнаруженных Митрохиным в архивах КГБ, был скандал с нелегальной резидентурой, созданной в Берлине в 1927 году, резидентом которой был австриец Бертольд Карл Илк, а его заместителем – Мориц Вайнштейн (фото). Позднее следствие пришло к выводу, что Центр должен был обратить внимание на “подозрительную скорость”, с которой резидентура Илка-Вайнштейна заявила о расширении своей агентурной сети. В течение двух месяцев она сообщила об операциях в Великобритании, Франции и Польше, а также в Германии. Илк предоставил лишь отрывочную информацию о личности своих агентов, а подробностей не давал по соображениям безопасности. Его отказ предоставить подробные биографии был с трудом принят Центром, все еще не оправившимся от широкомасштабного разоблачения сетей ОГПУ весной 1927 года. Однако постепенно стало ясно, что ядро нелегальной сети Илк-Вайнштейна состояло из их собственных родственников и что некоторые ее элементы были чистой выдумкой. Было установлено, что агентурные операции в Великобритании и Франции были “обычным блефом”, хотя и эффективным способом получения средств от Центра для Илка и Вайнштейна. Сеть в Германии и Польше, хотя и не была полностью фиктивной, находилась под наблюдением местной полиции и служб безопасности. Центр закрыл всю резидентуру в 1933 году, хотя это и не вызвало такой огласки, как провалы разведки в 1927 году⁷⁶.

ОСНОВНОЕ ВЛИЯНИЕ на эволюцию ОГПУ и его преемников в сталинскую эпоху оказало изменение природы советского государства. Многое из того, что позже назвали “сталинизмом”, на самом деле было созданием Ленина: культ непогрешимого вождя, однопартийное государство и огромная служба безопасности с повсеместной системой слежки и сетью концентрационных лагерей для устрашения противников режима. Но если ленинское однопартийное государство оставляло место для товарищеских дискуссий внутри правящей партии, то Сталин использовал ОГПУ для их подавления, навязывания своей узкой ортодоксии и мстительной войны против реальных и воображаемых противников.

Самая жестокая и длительная из этих вендетт была направлена против Льва Троцкого, бывшего военного комиссара Ленина. По крайней мере, на ранних стадиях кампания ОГПУ против Троцкого и его сторонников отличалась причудливым сочетанием жестокости и фарса. Когда Троцкий отказался отречься от своих грехов и признаться в “преступлениях против партии”, он был отправлен во внутреннюю ссылку в Алма-Ату, город в отдаленном уголке Казахстана на границе с Китаем. Отряд ОГПУ, который утром 17 января 1928 года пришел в его московскую квартиру, чтобы забрать его в ссылку, застал Троцкого еще в пижаме. Когда он отказался выйти, сотрудники ОГПУ выломали дверь. Троцкий с удивлением узнал в офицере, возглавлявшем отряд, одного из своих бывших телохранителей времен гражданской войны. Переполненный эмоциями при виде бывшего военного комиссара, офицер сломался и зарыдал: “Расстреляйте меня, товарищ Троцкий, расстреляйте меня”. Троцкий успокоил его, сказал, что его долг – подчиняться приказам, какими бы предосудительными они ни были, и принял позу пассивного сопротивления, пока сотрудники ОГПУ снимали с него пижаму, одевали его и несли к машине, ожидавшей, чтобы перевезти его в транссибирский экспресс.⁷⁷.

За исключением нескольких поездок на охоту, Троцкий проводил большую часть своего времени в Алма-Ате за письменным столом. В период с апреля по октябрь 1928 года он отправил своим сторонникам около 550 телеграмм и 800 “политических писем”, некоторые из которых были пространными полемическими трактатами. За тот же период он получил 700 телеграмм и 1000 писем из разных уголков Советского Союза, но полагал, что еще по крайней мере столько же было конфисковано по пути⁷⁸.

Каждый пункт в перехваченной корреспонденции Троцкого тщательно отмечался ОГПУ, и ежемесячные дайджесты пересылались как преемнику Дзержинского Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому (фото), так и Сталину⁷⁹. На Сталина, который всегда остро реагировал на оппозиционные настроения, не могли не произвести неблагоприятного впечатления письма, в которых его и его сторонников регулярно называли “дегенератами”.

Отчеты ОГПУ о Троцком и его последователях были написаны в тоне самодовольного возмущения. Ни одна контрреволюционная группа со времен Октябрьской революции, заявляло оно, не осмеливалась вести себя “так нагло, дерзко и вызывающе”, как троцкисты. Даже когда сторонников Троцкого приводили на допрос, они не поддавались запугиванию со стороны следователей. Большинство из них отказывались отвечать на вопросы. Вместо этого они подавали дерзкие письменные протесты, такие как: “Я считаю, что борьба, в которой я участвую, является делом партии. Я буду объясняться перед Центральной контрольной комиссией, а не перед ОГПУ”. В начале 1928 года ОГПУ провело первые массовые аресты троцкистов, посадив несколько сотен из них в московскую тюрьму на Бутырке. Бутырка, однако, еще не превратилась в место жестоких зверств, которыми она прославилась во время Большого террора десятилетие спустя, и дух последователей Троцкого не был сломлен. В первую же ночь в тюрьме троцкисты устроили бунт, выбивая двери, разбивая окна и скандируя политические лозунги. “Таково, – возмущенно сообщало ОГПУ, – поведение озлобленных врагов партии и советской власти”⁸⁰.

Ликвидация троцкистской ереси и поддержание идеологической ортодоксии в рамках коммунистического однопартийного государства требовали, по мнению Сталина, высылки Троцкого из Советского Союза. В феврале 1929 года великий еретик был депортирован в Турцию и получил 1500 долларов от конвоя ОГПУ, чтобы “поселиться за границей”⁸¹. Когда Троцкий покинул страну, тон отчетов ОГПУ о дестабилизации и ликвидации его быстро сокращающейся группы все более деморализованных последователей стал более уверенным. Согласно одному из отчетов, “массовое отступление от троцкизма началось во второй половине 1929 года”. Некоторые из тех, кто отказался от своих слов, были превращены в агентов ОГПУ, чтобы доносить на своих друзей. В том же отчете говорится о тонкости методов, использованных для подрыва авторитета “контрреволюционного” ядра. Отдельных троцкистов вызывали в кабинеты ОГПУ с их рабочих мест, оставляли стоять в коридорах в течение нескольких часов, а затем отпускали без объяснения причин. По возвращении на работу они не могли достоверно рассказать о случившемся. Когда процесс повторялся, их сослуживцы становились все более подозрительными и склонны были верить слухам, распространяемым ОГПУ, о том, что они работают у них в качестве осведомителей. Когда “контрреволюционеры” были дискредитированы, их арестовали за политические преступления⁸².

Сталин, однако, далеко не был удовлетворён. Он все больше сожалел о решении отправить Троцкого за границу, а не оставить его в Советском Союзе, где за ним могла бы вестись постоянная слежка. Один эпизод, произошедший всего через шесть месяцев после отправки Троцкого в ссылку, по-видимому, произвел на Сталина особое впечатление. Летом 1929 года Троцкого тайно навестил сочувствующий ему член ОГПУ Яков Блюмкин (фото ниже).

Будучи молодым и импульсивным чекистом из эсеров в 1918 году он убил германского посла вопреки воле Дзержинского. Однако с помощью Троцкого он был реабилитирован и стал главным нелегальным резидентом на Ближнем Востоке.

Блюмкин согласился передать послание Троцкого Карлу Радеку, одному из его самых важных бывших сторонников, и попытаться установить связь с теми, кого Троцкий называл своими “сотоварищами” в Советском Союзе⁸³. Трилиссер, глава внешней разведки, вероятно, был предупрежден о визите Блюмкина агентом ОГПУ из окружения Троцкого. Однако он не отдал приказ о немедленном аресте Блюмкина. Вместо этого он организовал раннюю версию того, что позже стало известно как “медовая ловушка”.

Трилиссер поручил привлекательному агенту ОГПУ Елизавете Юльевне Горской (фото), более известной как “Лиза” или “Лисичка”)⁸⁴ “отказаться от буржуазных предрассудков”, соблазнить Блюмкина, выяснить всю степень его сотрудничества с Троцким и обеспечить его возвращение в Советский Союз. После выманивания в Москву Блюмкина допросили, тайно судили и расстреляли. По словам перебежчика из ОГПУ Александра Михайловича Орлова, последними словами Блюмкина перед расстрелом были: “Да здравствует Троцкий!”. Вскоре после этого “Лиза” Горская вышла замуж за резидента ОГПУ в Берлине (а затем в Нью-Йорке) Василия Михайловича Зарубина⁸⁵.

По мере того, как в начале 1930-х годов Сталин все больше занимался оппозицией ему в Коммунистической партии, он начал опасаться, что в ИНО есть и другие, нераскрытые блюмкины. Но сам Троцкий еще не стал мишенью для покушения. Главными “врагами народа” за пределами Советского Союза по-прежнему считались белогвардейцы.

Генерал Кутепов (фото), глава РОВС в Париже, был храбрым, честным, трезвым, политически наивным лицом и легкой мишенью для ОГПУ. В его окружение умело проникали советские агенты, а агенты-провокаторы приносили ему оптимистичные новости о несуществующем антибольшевистском подполье. “Великие движения распространяются по всей России!” заявил Кутепов в ноябре 1929 года. “Никогда еще столько людей не приходило “оттуда”, чтобы увидеться со мной и попросить меня сотрудничать с их подпольными организациями”. Однако, в отличие от Савинкова и Рейли, Кутепов сопротивлялся попыткам заманить его обратно в Россию для встреч с фальшивыми антикоммунистическими заговорщиками. Поэтому с одобрения Сталина ОГПУ решило похитить его и привезти для допроса и казни в Москву⁸⁶.

Общее планирование кутеповской операции было поручено Якову Исааковичу (“Яше”) Серебрянскому, начальнику эвфемистически названного “Управления по особым поручениям”⁸⁷. До Второй мировой войны Управление функционировало как параллельная служба внешней разведки, подчиняясь непосредственно Центру и неся особую ответственность за проведение диверсий, похищений и убийств на иностранной территории⁸⁸. Позднее Серебрянский стал серьезным примером позора для официальных историков, стремившихся отделить советскую внешнюю разведку от кровавых чисток конца 1930-х годов и представить эту службу жертвой, а не исполнителем Большого террора. В опубликованной в 1993 году истории, спонсируемой СВР, утверждалось, что Серебрянский “не был штатным сотрудником госбезопасности”, а “привлекался только для выполнения специальных заданий”⁸⁹. Документы КГБ показывают, что, напротив, он был старшим офицером ОГПУ, чье Управление по особым поручениям выросло в элитную службу численностью более 200 человек, занимавшуюся выслеживанием “врагов народа” по обе стороны Атлантики⁹⁰.

Детальная подготовка к похищению Кутепова была поручена Серебрянским своему нелегальному парижскому резиденту В. И. Сперанскому, который шестью годами ранее участвовал в обмане Савинкова. ⁹¹. Утром в воскресенье, 26 января 1930 года, Кутепова усадили в такси посреди улицы фешенебельного седьмого округа Парижа. Рядом стоял коммунистический парижский полицейский, которого Сперанский попросил помочь, чтобы какой-нибудь прохожий, если случайно увидит похищение (а такой прохожий был), принял его за полицейский арест. Хотя Центр оценил похищение как “блестящую операцию”, хлороформ, использованный для усыпления Кутепова, оказался слишком сильным для слабого сердца генерала. Он умер на борту советского парохода, когда его везли обратно в Россию⁹².

Операция Кутепова должна была создать важный прецедент. В начале и середине 1930-х годов главным приоритетом советской внешней разведки оставался сбор разведданных. Однако в конце десятилетия все остальные операции должны были быть подчинены “специальным заданиям”.

=====

Примечания к Главе второй «От Ленинской ЧК до Сталинского ОГПУ»

1. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 56-63.

2. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 52-3.

3. т. 6, гл. 3, часть 3, п. 2; к-9,218.

4. Леггетт, The Cheka (ЧК), с. 17.

5. к-9,67.

6. Пайпс, Russia under the Bolshevik Regime (Россия при большевистском режиме), 1919-1924, стр. 92-3.

7. к-9,67,204.

8. Цвигун и др. (ред.), В.И. Ленин и ВЧК, вып. 48.

9. Остряков, Военные чекисты, гл. 1.

10. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 69-75. О доказательствах причастности Ленина см. Brook-Shepherd, Iron Maze (Железный лабиринт), p. 103.

11. Брук-Шеперд, Iron Maze (Железный лабиринт), с. 107.

12. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 79.

13. Перед казнью Каннегиссера дважды допрашивал лично Дзержинский. Хотя Каннегиссер раньше был активным членом Рабочей народно-социалистической партии, он утверждал, возможно, чтобы защитить других сторонников партии, что «в принципе» в настоящее время не является членом какой-либо партии. Каннегиссер заявил, что совершил убийство в одиночку, чтобы отомстить за расстрелянных по приказу Урицкого «врагов Советской власти». По словам его отца, один из убитых был другом Каннегиссера. Семейная горничная Ильина утверждала, что Л. Каннегиссер «был связан с какими-то подозрительными людьми, которые часто приходили к нему, и что он сам исчезал из своего дома ночью, а возвращался только днем». Розенберг, еще один свидетель, допрошенный ЧК, утверждал, что Леонид  рассказал ему о своем плане свержения большевистского режима. Митрохин отметил, ознакомившись с протоколами допросов в ВЧК, что доказательствах не стыкуются. т. 10, гл. 4.

14. Протокол допроса Каплана был опубликован в 1923 году; Пайпс, (The Russian Revolution) Русская революция, стр. 807.

15. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 75-81.

16. Пайпс, The Unknown Lenin (Неизвестный Ленин), с. 48, 54.  

 17. Хотя в материалах КГБ, изученных Митрохиным, не зафиксирована судьба Филиппова после его ареста Петроградской ЧК, больше о нем ничего не известно. к-9,67,204.

 18. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 237.

 19. Леггетт, The Cheka (Чека), с. 417 п. 21. Конквест, The Great Terror (Большой террор), стр. 325-7.

  20. т. 7, гл. 1, п. 5. Впоследствии Буйкис написал два кратких воспоминания о своем раннем опыте работы в ЧК см. Розвадовская и др. (ред.), Рыцарь Революции и Лялин и др. Особое Задание.

  21. См., Например, Остряков, Военные чекисты, гл. 1.

  22. Текст официального документа, удостоверяющего «права Ульянова на потомственное дворянство» (запрещенно к публикации в советское время), см. Пайпс, The Unknown Lenin (Неизвестный Ленин), p. 19.

 23. Пайпс, The Unknown Lenin, (Неизвестный Ленин), стр. 3-5, 138-9.

  24. Радзинский, Сталин, с. 11-12.  

  25. т. 1, пр. 3. Ср. Радзинский, Сталин, с. 12-14.

  26. Радзинский, Сталин, с. 77-9. Возможно, что решение Сталина об изменении дня и года его рождения в официальных записях могло отражать опасения, что в записях Охранки есть упоминания, которые были упущены из виду, на агента с такой же датой рождения, идентифицированного только по кодовому имени.

 27. 11 июня 1919 г. Центральный Комитет Российской Коммунистической партии заявил: «[Мы] приняли к сведению заявление товарища Дзержинского о необходимости оставить нелегальных политработников на территориях, оккупированных противником … Предлагается следующее: (а) В организации создать Отдел по борьбе с нелегальными операциями … » (т. 6, гл. 5, часть 1, п. 1).

 28. т. 6, гл. 5, часть 1 и п. 1; т. 7, гл. 1.

  29. к-27,305.

  30. Леггетт, The Cheka (Чека), приложение С.

  31. Нет никаких сомнений в том, что статья  «Государство и революция» отражала самые сокровенные убеждения Ленина. Иначе, он вряд ли предпочел бы опубликовать его в феврале 1918 года, в то время, когда ЧК уже существовала, и оппонентам Ленина было слишком поймать его на противоречии между словом и делом. Его публикация в такое трудное время была актом веры в то, что трудности режима были временными и что он доживет до осуществления своей революционной мечты.

32. Справка ВЧК города и района Моршанска в первом номере еженедельника ВЧК от 22 сентября 1918 г. (к-9 212).

33. Митрохин обратил внимание на следующий отчет (к-9210) о проверке штабом ВЧК операций ВЧК в Дмитрове в 1918 году: Куренков, 18 лет, работает председателем Дмитровского городского ВЧК Московской губернии. Все его коллеги – молодые но компетентные, проверенные в боях, энергичные люди. Однако работа ЧК велась примитивно. Обыски проводились без избранных наблюдателей и без представителей жилищных комитетов. Конфискованные продукты питания в продовольственный отдел не сдавались, опись не производились.

34. Мельгунов, The Red Terror in Russia (Красный террор в России). Файджес, A People’s Tragedy (Народная трагедия), стр. 646-9. В материалах за указанный Митрохиным период (в основном по внешней разведке) лишь косвенно упоминаются зверства гражданской войны.

35. Выступление Ленина 23 декабря 1921 г .; текст в Цвигун и др., Ленин и ВЧК В.И., стр. 534ф.

36. Бровкин, В тылу гражданской войны, с. 424. Архив Дзержинского – Фонд 76 Всероссийского центра сохранения и изучения документов новейшей истории в Москве.

37. Волкогонов, Ленин, с. 239.

38. Цвигун и др. (Ред.) В.И. Ленин и ВЧК . 198. Андрю и Гордиевский, КГБ, с. 69.

39. Пайпс, (The Unknown Lenin) Неизвестный Ленин, стр. 127-9.

 40. т. 6, гл. 1, часть 1, п. 1.

 41. Пайпс, Russia under the Bolshevik Regime (Россия при большевистском режиме), стр. 416-19.

42. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 99–100; Самолис, Ветераны внешней разведки России, стр. 142–3; Вест и Царев, Драгоценности короны, стр. 5.

43. Цвигун и др. (Ред.), Ленин и ВЧК, № 4, с. 390. Андрю и Гордиевский, КГБ, стр. 91-4.

44. Вест и Царев, Драгоценности короны, с. 5.

45. Цвигун и др. (ред.), В.И. Ленин и ВЧК, вып. 437.

46. ​​Бровкин. Behind the Front Lines of the Civil War (В тылу гражданской войны). С. 334-56. Леггетт, The Cheka (ЧК), стр. 334-8, 464-6.

47. к-9,87.

48. Первым из пяти приоритетов внешней разведки, изложенных в инструкциях ИНО от 28 ноября 1922 г., было «выявление на территории каждого государства контрреволюционных группировок, ведущих активную и пассивную деятельность против интересов РСФСР, а также против международного революционного движения ». т. 7, гл. 1.

49. Из рукописной записи Митрохина (к-9,87) трудно определить дату, 16 или 26 июня. Поскольку 15 июня Заварный перешел в Румынию, чтобы обсудить с ним детали возвращения Тутюнника, это кажется маловероятным, особенно в ввиду более ранних задержек, что переход мог произойти уже 16 июня. Поскольку Дело 39 находилось в ведении внутренних отделов ОГПУ, оно хранилось в специальных архивных фондах Второго главного управления, недоступных Митрохину. Однако он смог записать засекреченную историю операции, основанную на Деле 39 и цитировавшую его.

50. к-9,87. В 1930-е годы нелегальная резиденция в Германии под руководством И.М. Каминского (кодовые названия MOРЕЗ и MOНД) специализировалась на операциях против украинских эмигрантов (т. 7, гл. 9, пункты 1-2; т. 6, гл. 5, часть 1). Управление специальных задач также осуществило убийства нескольких ведущих украинских националистов (Судоплатов, Особые задания, главы 1, 2).

51. т. 6, гл. 8, часть 6.

52. т. 6, гл. 5, часть 1, п. 1. Хотя Митрохин читал ряд секретных исследований операций ТРЕСТ и СИНДИКАТ, он не имел доступа к файлам по ним. Поскольку операциями руководили внутренние отделы ОГПУ, их файлы, как и Дело 39, хранились в специальных архивных фондах (spetsfondi) Второго главного управления.  

53. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 111-12. Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии), стр. 33-4.

54. т. 6, гл. 8, часть 1. О предыдущем творчестве Сыроежкина и Федорова см. Самолис, Ветераны внешней разведки России, с. 138-40, 147-9.

 55. Андрю и Гордиевский, КГБ, стр. 112-13.

 56. к-4,199.

 57. Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии), с. 35.

58. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 114.

59. Сложное использование нескольких псевдонимов для одного и того же человека в 37-томном файле ТРЕСТ вместе с запутанной смесью фактов и изобретений, зафиксированных в нем, сбило с толку ряд офицеров КГБ и историков, которые изучали его на протяжении многих лет.

60. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 115-17.

61. Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии), стр. 35-41 (на основе частичного доступа к файлу ТРЕСТ; и фотография (после стр. 258) трупа Рейли, выставленного в лазарете на Лубянке. Ср. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 2. С. 121 и далее. Краткая биография Сыроежкина из СВР определяет его как «особенно заметное лицо в арестах участников подрывной белогвардейской организации Б. Савинкова» и «активного участника операции ТРЕСТ, в ходе которой в сентябре 1925 года был задержан и арестован британский агент С. Рейли.» Самолис, Ветераны внешней разведки России, с. 139.

62. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 118–21; Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии), стр. 40-2.

63. vol. 7, гл. 14, пункт 1. Итало-советские дипломатические отношения, прерванные после революции, не возобновлялись до 1924 года, когда была открыта первая легальная резиденция при недавно созданной советской дипломатической миссии. Офицером резидентуры, которому, по данным КГБ, приписывают вербовку Константини, был Шефтель под кодовым именем ДОКТОР. В записках Митрохина нет никаких подробностей о нем. В 1997-8 годах СВР предоставила привилегированный доступ к избранным частям дела Константини авторам двух повествований о  советских разведывательных операциях: Примакову (Очерки истории Российской внешней разведки), т. 3, гл. 13; и Весту с Царевым The Crown Jewels (Драгоценности короны), гл. 5. Примаков и др. не раскрывают настоящее имя Константини; Вест и Царев ошибочно называют его Костантини.

64. Файлы КГБ радикально пересматривают предыдущие интерпретации утечек из посольства в Риме. Расследование 1937 года, проведенное Валентином Вивиан, главой контрразведки SIS, рассматривало только утечку секретных документов в итальянскую разведку. Хотя позже было обнаружено, что некоторая информация также была отправлена ​​в ОГПУ / НКВД, министерство иностранных дел, похоже, так и не осознало, что первоначальное проникновение было совершено ОГПУ.

65. т. 7, гл. 14, поз.1.

66. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, вып. 3, гл. 13.

67. Вест и Царев, The Crown Jewels (Драгоценности короны), стр. 94-99. Хотя Литвинов не стал наркомом иностранных дел до 1930 года, «Известия» позже отмечали, что он « де-факто возглавлял нашу внешнюю политику с 1928 года». Хаслам, Soviet Foreign Policy (Внешняя политика СССР), 1930-33, с. 10.

68. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 126. О шпионаже Креме см. Фалиго и Кофер As-tu vu Crémet? (Ты видел Креме?)

69. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 126-7.

70. Профессора Мацокина заменил другой японист в неизвестное Митрохину точное время – Ким Роман, этнический кореец из Никольска-Уссурийска (к-9,73). Ни тот, ни другой не упоминается в описании эпизода меморандума Танаки у Примаковв в его Очерках истории Российской внешней разведки, т. 2, гл. 32.

71. к-9,73.

72. к-9,119. Официальная история СВР не упоминает АНО.

73. к-9,73. О публикации меморандума Танаки см. Klehr, Haynes и Firsov, The Secret World of American Communism, pp. 52-3. Опубликованная версия меморандума была расценена некоторыми учеными, которые не знали об успехах ОГПУ в этот период в перехвате японских сообщений в Харбине и Сеуле, как подделка, сфабрикованная ОГПУ. Однако в записях КГБ о перехвате он описывается как подлинный. Возможно, хотя Митрохин не обнаружил никаких доказательств этого, опубликованная версия была подделана для повышения ее пропагандистской ценности.

74. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 2, стр. 257.

75. Статья Сталина от 23 июля 1927 г. в Degras (ed.), Documents on Soviet Foreign Policy (Документы по истории советской внешней политики), vol. 2. С. 233-5. В статье также отражена тревога по поводу массовых убийств китайских коммунистов их бывшими союзниками националистами гоминдановцами.  

76. vol. 7, гл. 9, пункт 1. Интересная деталь о резидентуре Илк-Вайнштейн у Веста и Царева The Crown Jewels (Драгоценности короны), гл. 3. Авторы, однако, не имеют доступа ко всем файлам, которые видел Митрохин, и приходят к выводу, что резидентура Ilk and “Wanshtein” (так в оригинале – предположительно перенос с кириллицы) была «чрезвычайно эффективной» и воздают должное «отличным организаторским способностям Илка». Это суждение несколько расходится с признанием авторов, что качество многочисленной британской  резидентуры «оставляло желать лучшего»; документы, которые они цитируют о попытках Илка оправдать качество разведки, вероятно, заслуживают менее благосклонного толкования. Илк и Вайнштейн примечательны своим отсутствием в биографиях семидесяти пяти героев внешней разведки, опубликованных СВР в 1995 году к 75-й годовщине основания иностранного отдела ЧК. Поскольку туда включены «великие нелегалы» межвоенного периода, СВР, очевидно, признает, что Илка и Вайнштейна среди них не было.

77. Троцкий, Моя жизнь, стр. 539 и далее; Дойчер, Троцкий, т. 2, стр. 392-94; Волкогонов, Троцкий, с. 305 и далее.

 78. «Специальный курьер», которого он отказался назвать в своих мемуарах, доставил из Москвы еще восемь или девять секретных партий корреспонденции, которые, как он утверждал, держали его в курсе «всего, что происходило» в столице. Троцкий отвечал своим московским информаторам по тому же секретному каналу (Троцкий, Моя жизнь, стр. 556). Архивы КГБ идентифицируют «специального курьера» как члена транспортного кооператива, который перевозил грузы между Алма-Атой и ближайшей железнодорожной станцией во Фрунзе. Группы наблюдения ОГПУ сообщили, что возчик встретит жену или старшего сына Троцкого на алма-атинском рынке, незаметно положит в свои корзины сообщения, которые были доставлены во Фрунзе Транссибирским экспрессом, и заберет ответы. т. 6, гл. 3, часть 1.

 79. Волкогонов, Троцкий, с. 312. Менжинский возглавил ОГПУ после смерти Дзержинского в 1927 году.

80. т. 6, гл. 3, часть 1.

81. Дойчер, Троцкий, т. 3. С. 1-3.

82. к-4,198.

83. Остряков, Военные чекисты, гл. 2. Эндрю и Гордиевский, КГБ, с. 170. В данном случае опубликованная версия событий КГБ (резюмированная Остряковым) согласуется с ее архивными записями (том 6, глава 3, часть 1). Волкогонов предполагает, что Блюмкин «был виновен всего лишь в том, что посетил Троцкого» ( Троцкий, стр. 329), но упускает из виду тот факт, что сам Троцкий позже признал, что Блюмкин «пытался установить связь между Троцким и его единомышленниками в политике в СССР ». Статья в «Голосе коммунистов» от 30 октября 1932 года подписана «Г. Гуров » [Троцкий]; Вереекен, ГПУ в троцкистском движении, с. 13.

84. Приукрашенная версия карьеры Горской представлена ​​у Самолис в Ветераны Внешней разведки России, стр. 53-5.

85. Агабеков, ОГПУ, с. 202-3, 207-8, 219-21, 238-40. Порецкий, Наши люди, с. 146-7. Орлов, Тайная история преступлений Сталина, стр. 200-203. Между этими воспоминаниями есть незначительные расхождения, основанные на различиях в степени знакомства авторов с делом. Однако все согласны со встречей Блюмкина с Троцким, причастностью Горской и казнью Блюмкина. Записи, сделанные Митрохиным, не содержат подробностей ни об отзыве Блюмкина в Москву, ни о его допросе; они упоминают только попытку Блюмкина установить «линию связи Троцкого с троцкистами в Москве» и его последующую казнь. т. 6, гл. 3, часть 1.

86. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 165-6.

87. к-4,198,206.

88. Судоплатов, Особые задания, с. 32, 58. С момента своего основания в 1926 году Управление особых заданий занималось главным образом подготовкой и проведением диверсионных операций в тылу врага во время войны. О послевоенных «особых заданиях» см. Главы 22–3.

 89. Костелло и Царев, Смертельные иллюзии, с. 439, п. 37. 

 90. к-4,198,206; Кутеповская операция именуется в этих материалах как «ликвидация Г.»

 91. к-4,199.

 92. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 166-8.