АРХИВ МИТРОХИНА. ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

ПОЛЬСКИЙ КРИЗИС И РАЗВАЛ СОВЕТСКОГО БЛОКА

По мнению КГБ и советского Политбюро, Гданьское соглашение представляло собой самую большую потенциальную угрозу для “Социалистического содружества” (официальное обозначение советского блока) со времен Пражской весны 1968 года. 3 сентября 1980 года Политбюро согласовало ряд “тезисов для обсуждения с представителями польского руководства” – эвфемизм для требований к полякам вернуть позиции, утраченные в противостоянии с “Солидарностью”:

[Гданьское] соглашение, по сути, означает легализацию антисоциалистической оппозиции… Сейчас проблема заключается в том, как подготовить контратаку и вернуть утраченные позиции среди рабочего класса и народа… Необходимо придать первостепенное значение укреплению ведущей роли партии в обществе”. 1

Главным козлом отпущения за успех “Солидарности” был Эдвард Герек, первый секретарь ПОРП, которого советский посол Аристов и другие резко критиковали за потерю партийного контроля. ² Забастовщики на верфи имени Ленина встретили выступления Герека по телевидению насмешливыми криками. Простые поляки выразили свои чувства в одной из политических шуток, которыми они частным образом высмеивали своих коммунистических лидеров:

ВОПРОС: В чем разница между Гереком и Гомулкой [который был вынужден уйти с поста первого секретаря в 1970 году]? ОТВЕТ: Никакой, только Герек этого еще не понимает! ³

5 сентября Герека сменил Станислав Каня (фото), жесткий, крепко сложенный и сильно пьющий секретарь партии, отвечавший за национальную безопасность. КГБ в Варшаве сообщил о сатирическом комментарии по поводу этой смены, распространившемся в Польше – “Лучше Каня, чем Ваня!”. (другими словами, лучше смириться с непопулярным польским коммунистом, чем столкнуться с советским вторжением). ⁴ Она также сообщила, что 6 сентября адмирал Л. Янчишин, главнокомандующий польским флотом, предупредил двух советских адмиралов, что военное вмешательство закончится не “нормализацией”, как в Праге в 1968 году, а катастрофой. “Если в Польшу будут введены внешние войска, – сказал он им, – это будет река крови. Вы должны понять, что имеете дело с поляками, а не с чехами!”. ⁵

18 сентября Павлов, глава представительства КГБ в Варшаве, пожаловался в Центр, что режим Кани уже повторяет ошибки своих предшественников – ищет компромисс с оппозицией, вместо того чтобы занять твердую позицию в борьбе с ней. Рядовые члены партии оставались деморализованными. ⁶ “Контрреволюция в Польше в полном разгаре!” резко объявил Брежнев на заседании Политбюро 29 октября:

Валенса ездит из одного конца страны в другой, в город за городом, и везде ему воздают почести. Польские лидеры держат рот на замке, как и пресса. Даже телевидение не противостоит этим антисоциалистическим элементам… Возможно, действительно необходимо ввести военное положение.

Предсказуемо, оценка Брежнева была горячо поддержана Андроповым. Ее поддержал и Михаил Горбачев, который вошел в состав Политбюро в предыдущем году. “Мы должны открыто и твердо говорить с нашими польскими друзьями”, – заявил он. “До сих пор они не предприняли необходимых шагов. Они находятся в своего рода оборонительной позиции, и они не могут долго удерживать ее – в конечном итоге они сами могут быть свергнуты”. ⁷

Политбюро было обеспокоено не только ситуацией в самой Польше, но и заразительным эффектом успеха “Солидарности” в некоторых частях Советского Союза. Среди отчетов по операции “ПРОГРЕСС”, представленных Андропову в октябре, был и отчет нелегала СОБОЛЕВА, который был направлен на задание в Рубцовск в Алтайском крае России, далеко от польской границы. Его отчет представляет собой удручающее чтение:

Ситуация в городе Рубцовске нестабильна. У населения есть много оснований быть недовольным ситуацией в городе, антисоциальные элементы явно занимаются провокационными действиями, возможны неконтролируемые беспорядки… Верующие [практикующие христиане] также готовы выступить, и население одобряет забастовки в Польше. . . . Основной причиной недовольства является снабжение продовольствием, особенно отсутствие мяса в магазинах, плохие условия жизни и отвратительное коммунальное обслуживание. Высшие чины снабжаются по специальным каналам, для этого существуют специальные склады продуктов питания и товаров народного потребления. Воровство процветает, и самые большие воры – чиновники горкома партии и исполкома Совета. Везде царит пьянство, многие страдают алкоголизмом. Польские события оказывают негативное влияние и воздействие на местное население, что говорит о возможности улучшения условий жизни и экономики по польскому образцу. ⁸

Среди наиболее успешных нелегалов, отобранных для операций ПРОГРЕСС в самой Польше, был ФИЛОСОФ, все еще выдававший себя за французского писателя и поэта. Согласно его досье в КГБ, он установил “многочисленные контакты в “Солидарности”. Возможно, его самым важным контактом был Тадеуш Мазовецкий, главный редактор еженедельника “Солидарности” Tygodnik Solidarnóśc, с которым его познакомил в ноябре отец Анджей Бардецки. ⁹ Девять лет спустя Мазовецкому предстояло стать премьер-министром первого правительства под руководством “Солидарности”.

В начале ноября Андропов вызвал на переговоры в Москву нового, жестко настроенного министра внутренних дел Польши генерала Мирослава Милевского (фото). Милевский сообщил, что подготовлены списки более 1200 “наиболее контрреволюционных лиц”, которые будут немедленно арестованы в случае объявления военного положения. Затем Андропов разразился тревожным монологом, призванным убедить Милевского в том, что военного положения не избежать:

Даже если бы вы оставили в покое Вышинского [примаса Польши] и Валенсу, Вышинский и Валенса не оставят вас в покое, пока либо они не достигнут своей цели, либо не будут активно подавлены партией и ответственной частью рабочих. Если вы будете пассивно ждать… ситуация ускользнет из-под вашего контроля. Я видел, как это произошло в Венгрии [в 1956 году]. Там старое руководство ждало, пока все нормализуется, и когда, наконец, было решено действовать, оказалось, что ни на кого нельзя положиться. Есть все основания опасаться, что то же самое может произойти и в Польше, если сейчас не будут приняты самые активные и решительные меры. Речь идет о борьбе за власть. Если Валенса и его фашистские единомышленники придут к власти, они начнут сажать коммунистов в тюрьмы, расстреливать их и подвергать всяческим преследованиям. В этом случае под наибольшей угрозой оказались бы партийные активисты, чекисты [SB] и военные руководители. Вы говорите, что некоторые ваши товарищи не могут взять на себя ответственность за принятие агрессивных мер против контрреволюционеров. Но почему они не боятся ничего не делать, ведь это может привести к победе реакции? Надо показать коммунистам, и в первую очередь партийным активистам, чекистам [SB] и военным товарищам, что речь идет не только о защите социалистических достижений в Польше, но и о защите собственной жизни, жизни своих семей, которые подвергнутся террору со стороны реакции, если, не дай Бог, это произойдет. Иногда наши польские товарищи говорят, что они не могут положиться на партию. Я не могу в это поверить. Из трех миллионов членов партии можно найти 100 000, которые готовы пожертвовать собой. Вышинский и Валенса привлекли на свою сторону свободные профсоюзы и получают все новые и новые должности в различных сферах в Польше. Уже есть первые признаки того, что контрреволюционная зараза поражает армию. Товарищ Брежнев говорит, что мы должны быть готовы к борьбе как мирными, так и немирными средствами.

Когда Андропов закончил свою тираду, Милевский спросил его: “Вы меня убедили, но как мне убедить наших товарищей в Варшаве?”. Ответ Андропова не записан. ¹⁰

5 декабря в Москве состоялась чрезвычайная встреча лидеров стран Варшавского договора для обсуждения польского кризиса. Каня слышал, как один за другим выступающие осуждали слабость его политики и требовали немедленного подавления “Солидарности” и Церкви. В противном случае, говорили ему, силы Варшавского договора вмешаются. Восемнадцать дивизий уже находились на границах Польши, и Каня ознакомился с планами оккупации польских городов и поселков. За этой встречей последовала частная беседа между Каней и Брежневым. Военное вмешательство, настаивал Каня, было бы катастрофой как для Советского Союза, так и для Польши. “Хорошо, сейчас мы не вступаем в Польшу, – ответил Брежнев, – но если ситуация ухудшится, мы вступим”. ¹¹

Угроза Брежнева, вероятно, была блефом. Учитывая, что советские войска уже воевали в Афганистане, и вероятность того, что военное вмешательство в Польше приведет к кровавой бойне, экономическим санкциям Запада и глобальной пиар-катастрофе, стратегия Кремля заключалась в том, чтобы оказать давление на поляков и заставить их использовать военное положение, чтобы положить конец вызову “Солидарности” коммунистическому однопартийному государству. В конечном итоге самым эффективным способом давления стала угроза вторжения Красной Армии. Воспоминания о Венгрии в 1956 году, Чехословакии в 1968 году и Афганистане в 1979 году означали, что мало кто в Польше или на Западе не воспринял эту угрозу всерьез в 1980 году.

Однако потребовалось более года почти непрерывного давления, прежде чем польское Политбюро после ряда кадровых перестановок, наконец, согласилось объявить военное положение. Миссия КГБ в Варшаве сообщила в декабре 1980 года, что, хотя Милевский был готов к “репрессиям против враждебных людей”, большинство членов Политбюро не были готовы:

Наши друзья считают Каня честным коммунистом, преданным Советскому Союзу и КПСС, но тем не менее нельзя исключить возможность существенного расхождения между его точкой зрения и нашей, особенно по вопросу о принятии решительных мер. . . В последнее время товарищ Каня склонен не сразу принимать рекомендации советских представителей, проявляет сомнения и не во всем разделяет наши оценки положения в Польской Народной Республике. ¹²

КГБ также был глубоко обеспокоен растущим, по его мнению, присутствием западной разведки в Польше. Согласно данным, предоставленным СБ, из 1300 иностранных журналистов в Польше в начале 1981 года около 150 были членами или агентами разведывательных служб. Утверждалось, что спецслужбы НАТО “завоевывали прочные позиции агентов в “Солидарности”. ¹³

На протяжении большей части 1981 года ПОРП продолжала уступать позиции “Солидарности”. 15 января Валенса был принят Иоанном Павлом II в Ватикане. “Сын, – благоговейно объявил он перед телекамерами всего мира, – пришел повидаться с отцом”. Все чаще Папа и Валенса представлялись настоящими лидерами польской нации. ¹⁴ В своих беседах с сотрудниками КГБ Милевский, похоже, отчаялся усмирить “Солидарность” без советского военного вмешательства. Когда пришли новости о встрече Валенсы с Папой Римским, Милевский сказал Аристову: “Я начинаю думать, что порядок наступит только тогда, когда у Польши будет надежная гарантия безопасности в виде союзных войск…”. ¹⁵ Каня признался советскому послу, что ПНВП потеряла связь с польским народом: “Это не лозунг “Солидарности”, а констатация факта, горькая правда”. Единственными силами, на которые он мог положиться, были армия и SB. ¹⁶

В условиях, когда единственным решением, которому Кремль отдавал предпочтение в борьбе с кризисом “Солидарности”, было применение военного положения, роль польской армии приобрела решающее значение. 9 февраля, вероятно, в результате советского давления, министр обороны генерал Войцех Ярузельский (фото выше) стал премьер-министром Польши. Стройный, c выправкой и как правило в темных  очках, придававшим его лицу непроницаемое выражение, Ярузельский был загадочной фигурой для большинства поляков. Но у него был относительно благоприятный общественный имидж, обусловленный как тем, что он отказался использовать войска против рабочих в 1970 году, так и репутацией вооруженных сил как наиболее надежного государственного института. В докладах КГБ Брежневу, однако, Ярузельский уже давно характеризовался как “искренний друг Советского Союза”. ¹⁷

По его указанию начальник военной разведки генерал Чеслав Кищак (впоследствии министр внутренних дел, отвечавший за SB – фото) в течение некоторого времени каждые два-три дня встречался с представительством КГБ в Варшаве, чтобы предоставить последние разведывательные данные о кризисе из военных источников. ¹⁸ Будучи премьер-министром, Ярузельский сохранил за собой портфель министра обороны.

Период до декабря 1981 года должен был характеризоваться постоянными жалобами Советского Союза на бездействие Польши и попытками Польши успокоить советское руководство. В течение этого периода Кремль атаковали постоянные сомнения в том, что Ярузельский действительно обладает решимостью, необходимой для введения военного положения. В конце концов, он пришел к выводу, что лучшего кандидата не было. Однако сомнения Советов в отношении Кани оказались гораздо серьезнее.

4 марта Каня и Ярузельский были вызваны в Кремль, чтобы Брежнев и другие члены Политбюро провели с ними беседу. Когда, спрашивали советские лидеры, польские товарищи введут военное положение? И как получилось, что Польше, одной из социалистических стран, оказалось так трудно контролировать церковь? ¹⁹ Выговор не возымел должного эффекта. Член польского Политбюро Мечислав Моцар сообщил КГБ, что вскоре после возвращения в Варшаву Каня сказал ему: “Несмотря на давление Москвы, я не хочу применять силу против оппозиции. Я не хочу войти в историю как мясник польского народа”. По словам другого польского информатора КГБ, Каня сказал, что ни партия, ни правительство не готовы к конфронтации с “Солидарностью” – “и я никогда не попрошу русских о военной помощи”. ²⁰

“У нас огромная тревога за исход событий в Польше”, – сказал Брежнев на заседании Политбюро 2 апреля. “Хуже всего то, что наши друзья выслушивают нас и соглашаются с нашими рекомендациями, но на практике ничего не делают. А контрреволюция переходит в наступление по всем фронтам!”. Устинов, министр обороны (фото), заявил, что, если социализм хочет выжить в Польше, “кровопролитие неизбежно”. “Солидарность”, – докладывал Андропов, – начинает захватывать одну позицию за другой”. Единственным решением было возобновить давление на поляков, чтобы они объявили военное положение:

Мы должны сказать им, что военное положение означает комендантский час, ограничение передвижения по улицам города, усиление государственной безопасности [SB] в партийных учреждениях, на заводах и т.д.”. Под давлением лидеров “Солидарности” Ярузельский находится в ужасно плохом состоянии, а Каня в последнее время стал пить все больше и больше. Это очень печальное явление. Я хочу отметить, что польские события оказывают влияние и на западные районы нашей страны. … Здесь нам тоже придется принимать жесткие внутренние меры.

На следующий день Каня и Ярузельский были вызваны на встречу с Андроповым и Устиновым в советском эквиваленте пульмановского вагона в пограничный город Брест-Литовск. После икры и роскошного фуршета их усадили за стол, покрытый зеленым сукном, и подвергли шестичасовому обличению, требованиям объявить военное положение и угрозам советской военной интервенции. В ответ Каня и Ярузельский умоляли дать им еще время. ²¹ 7 апреля, через четыре дня после встречи в Брест-Литовске, у Мечислава Мочара (фото) состоялся еще один разговор с Каней, о котором он сообщил в КГБ. Каня явно считал, что угроза военного вмешательства была совершенно серьезной. “В случае вмешательства советских войск произойдет трагедия огромного масштаба”, – сказал он Мочару. “Потребуется два поколения поляков, чтобы исправить последствия”. ²²

Советское Политбюро считало, что такая угроза военного вмешательства была главным сдерживающим фактором для польских “антисоциалистических сил”. 23 апреля оно утвердило доклад о Польше, в котором говорилось следующее:

Солидарность превратилась в организованную политическую силу, которая способна парализовать деятельность партии и государственных органов и взять фактическую власть в свои руки. Если оппозиция еще не сделала этого, то, прежде всего, из-за страха перед введением советских войск и надежд на то, что она сможет добиться своих целей без кровопролития и с помощью ползучей контрреволюции”.

Политбюро решило, “в качестве сдерживающего фактора контрреволюции максимально использовать опасения внутренних реакционеров и международного империализма, что Советский Союз может послать свои войска в Польшу”. Она также решила “поддерживать товарищей Каню и Ярузельского, которые, несмотря на их известные колебания, выступают за защиту социализма”. Однако на них должно оказываться “постоянное давление, чтобы они предпринимали более значительные и решительные действия для преодоления кризиса и сохранения Польши как социалистической страны, дружественной Советскому Союзу”. ²³

13 мая Иоанн Павел II дал свою обычную общую аудиенцию в среду на площади Святого Петра. Когда он махал толпе из своего “папамобиля” с открытым верхом, в него с расстояния двадцати футов выстрелил турецкий потенциальный убийца Мехмет Али Агджа (фото, центр). Пуля прошла в нескольких миллиметрах от центральной аорты Папы; если бы она попала в аорту, Папа умер бы мгновенно. Иоанн Павел II верил, что его жизнь спасло чудо, совершенное Фатимской Богородицей в Португалии, чей праздник отмечался в этот день. В первую годовщину покушения он совершил паломничество в Фатиму, чтобы положить пулю Агджи на ее алтарь. ²⁴ Если бы Папа умер, КГБ, несомненно, был бы вне себя от радости. Но ни в одном из досье, изученных Митрохиным, нет доказательств того, что КГБ был причастен к покушению на его жизнь. ²⁵

В течение нескольких недель после покушения самое сильное давление на Каню и Ярузельского с целью объявить военное положение оказывал маршал Виктор Куликов, недальновидный главнокомандующий войсками Варшавского договора. Куликов обвинил Ярузельского в трусости. “Вы сами, товарищ Ярузельский, – сказал он ему, – боитесь предпринять решительные действия”. Хотя Ярузельский настаивал на том, что время для введения военного положения еще не пришло, он принял оскорбления Куликова – согласно докладу КГБ в Политбюро – с удивительной кротостью и даже предложил как вариант уйти с поста премьер-министра. ²⁶ Куликов по-прежнему глубоко подозревал мотивы и Кани, и Ярузельского, докладывая Политбюро: “Создается впечатление, что руководство ПОРП и правительства ведет нечестную политическую игру и способствует приходу к власти тех, кто поддерживает “Солидарность””. ²⁷

Центр сообщил варшавской миссии КГБ, что пришло время найти как нового первого секретаря, так и нового премьер-министра:

Каня и Ярузельский больше не способны эффективно руководить партией и правительством. Они не могут организовать разгром оппозиции и были скомпрометированы многолетним сотрудничеством с Гереком. Нет сомнений, что они не обладают даже бойцовскими качествами, которые необходимы для политических лидеров, способных принимать решительные меры.

Предпочтительными кандидатами Центра в польском Политбюро на смену Кане и Ярузельскому были сторонники жесткой линии Тадеуш Грабский и Стефан Ольшовский. Оба, как сообщалось в докладе, “проникнуты твердым марксистско-ленинским мировоззрением и готовы действовать решительно и последовательно в защиту интересов социализма и дружбы с Советским Союзом”. ²⁸ 30 мая Аристов и Павлов направили совместную телеграмму Брежневу и Политбюро, обвиняя Каню и Ярузельского в последовательной капитуляции перед “ревизионистскими элементами”:

Настоящая ситуация требует срочного рассмотрения вопроса о необходимости освобождения [Каня] от должности первого секретаря ЦК и замены его товарищем, способным обеспечить сохранение марксистско-ленинской природы партии и социалистического характера польского государства…”. Анализ настроений партийного актива показывает, что наиболее подходящей кандидатурой на пост первого секретаря ЦК ПОРП является товарищ Т. Грабский. ²⁹

Узнав, что КГБ готовит против него заговор, Каня перешел на тон почти плаксивой жалости к себе. Когда Павлов позвонил ему 7 июня и спросил, не предлагает ли он позвонить товарищу Брежневу, чтобы ответить на очередное письмо из Москвы с требованием принять жесткие меры против “Солидарности”, Каня ответил: “Сейчас, наверное, нет смысла звонить, так как все уже решено без моего участия”. Позже тем же вечером Каня позвонил Павлову домой, чтобы призвать к сочувствию:

В этот самый момент ваши люди [КГБ] говорят, что необходимо выступить на пленуме [центрального комитета ПЖВП] против Кани и Ярузельского … . . У вас нет и никогда не было более надежных друзей, чем я и Ярузельский. . . Я поражен тем методом, который вы выбрали для борьбы со мной. Я этого не заслуживаю… Нет необходимости мобилизовывать против меня членов ЦК. Ясно, что я буду на стороне КПСС… Для меня очень горько осознавать, что я потерял ваше доверие. Мне обидно, что Вы избрали такой окольный путь для мобилизации общественного мнения для нападения на меня на Пленуме. Поэтому мне трудно говорить с товарищем Брежневым. Что я могу ему сказать? ³⁰

Когда Куликов спросил Ярузельского о его реакции на последние филиппики из Москвы, тот ответил: “Они вбивают меня в землю. Я дурак, что согласился на этот пост [премьер-министра]”. ³¹

В июне группа из девяти польских генералов обратилась в КГБ с планом отстранения Ярузельского из-за его нежелания ввести военное положение и замены его новым министром обороны (предположительно одним из заговорщиков), который арестовал бы остальных членов правительства, взял под контроль стратегические пункты и захватил до 3000 контрреволюционеров, депортировав их в другие страны советского блока. Инициативная группа во главе с министром обороны, в состав которой не входили бы члены ни предыдущего правительства, ни Политбюро, затем обратилась бы к остальным странам советского блока за “военной помощью для защиты социализма в Польской Народной Республике”. ³² Реакция Москвы на план военного переворота не зафиксирована в файлах, отмеченных Митрохиным. Однако, учитывая желание избежать “военной помощи” и сохранить видимость законности, он не мог быть привлекательным для Кремля.

Главной заботой Ярузельского, похоже, была не столько его личная позиция, сколько предотвращение катастрофы советского военного вмешательства. 22 июня он провел встречу с министром внутренних дел генералом Милевским, который, как он знал, пользовался доверием Москвы. Как, спросил Ярузельский, он может “вернуть доверие наших советских товарищей?”. Милевский ответил, что, хотя советское доверие к польскому руководству было сильно подорвано, оно не было полностью уничтожено: “Если бы его вообще не было, они бы перестали с нами разговаривать”. Ярузельский пожаловался, что, насколько ему известно, они действительно перестали разговаривать. Раньше Куликов звонил ему почти каждый день и часто приезжал к нему. В последнее время он прекратил все контакты. Советским представителям в Варшаве было поручено передать Ярузельскому, что их доверие к нему действительно пошатнулось и что оно исчезнет, если он не исправится. ³³

В документах Центра записано, что за несколько недель до открытия Девятого съезда ПОРП 14 июля советское посольство, миссия КГБ и советские военные представители “работали среди делегатов, чтобы выявить членов партии, придерживающихся марксистско-ленинской линии, установить с ними личный контакт и через них повлиять на ход съезда”. ³⁴ Комиссия Суслова, созданная Политбюро годом ранее для наблюдения за польским кризисом, дала указания, что угроза военной интервенции со стороны других членов Варшавского договора должна быть “постоянным фактором в сознании всех польских политических сил”. ³⁵ Накануне съезда Центр поручил Павлову, главе представительства КГБ в Варшаве, провести “откровенный разговор с С. Каней и В. Ярузельским по поводу их слабой партийной и правительственной работы и напомнить им об их прежних заявлениях о готовности уступить свои партийные и правительственные посты в случае необходимости в интересах спасения социалистической системы в Польше и единства социалистического сотрудничества в Европе”.

Выбор преемника Кани, по мнению Центра, лежит между тремя ведущими сторонниками жесткой линии: Тадеушем Грабским, Стефаном Ольшовским и Анджеем Забинским. Все остальные представители “здоровых сил” в ПОРП не обладали необходимым авторитетом для того, чтобы стать первым секретарем. КГБ также составил список лиц, подходящих для избрания в Политбюро, и список умеренных, которых следовало убрать с государственных и партийных постов.

В списке оказался заместитель премьер-министра Мечислав Раковский (фото), который угрожал сообщить лидерам Итальянской и Французской коммунистических партий о советском вмешательстве во внутренние дела ПОРП. Центр пришел к выводу, что, учитывая сохраняющийся “авторитет Ярузельского в стране и особенно в армии”, было бы неразумно просто уволить его. Скорее, можно было надеяться перевести его на менее влиятельный пост президента и использовать его личный престиж в поддержку жесткого правительства. ³⁶

Однако для Москвы Девятый съезд ПОРП прошел не по плану. Столкнувшись с откровенной советской попыткой сместить Каню, съезд сплотился вокруг него. Но, серьезно воспринимая угрозу советского вторжения, съезд также сохранил среди руководства некоторых главных сторонников советской кампании запугивания. И хотя съезд громко аплодировал выступлению Раковского, он не осмелился возмутить Кремль, избрав его в Политбюро. Главным следствием противоречивых итогов съезда стал квази паралич правительства. Женщины и дети прошли маршем по польским городам, стуча пустыми кастрюлями в знак протеста против нехватки продовольствия. Воодушевленные “Солидарностью”, промышленные рабочие избрали заводские советы, которые заявили о своем праве выбирать руководителей. ³⁷

Усугубляющийся кризис центрального правительства, похоже, убедил Ярузельского, что военное положение скоро станет неизбежным. Подробные планы были согласованы с Куликовым в начале августа. На встрече с Ярузельским и старшими польскими генералами 12 августа Куликов потребовал “твердости и еще большей твердости”. ³⁸ 21 августа новый жесткий министр внутренних дел генерал Чеслав Кищак, бывший глава военной разведки, посетил Москву, чтобы лично доложить Андропову о секретных приготовлениях SB и полиции к введению военного положения. До сих пор, признавал он, “польское руководство обращалось с “Солидарностью” так, как будто это было яйцо, которое оно боялось разбить. Мы должны положить этому конец”. ³⁹

Кищак и SB больше не считали Валенсу главной проблемой. В течение предыдущих шести месяцев руководство Валенсы стало шататься и он пытался выпрямить свою стратегическую линию. В конечном итоге “Солидарность” должна была выбрать один из двух вариантов: либо стать по-настоящему революционным органом, способным свергнуть коммунистическое однопартийное государство, либо приспособиться к системе и довольствоваться несколькими уступками. Валенса оказался не в состоянии сделать однозначный выбор в пользу того или иного варианта. Он отказался от проведения всеобщей забастовки в марте, когда большинство других ведущих деятелей “Солидарности” считали, что пришло время для демонстрации силы. Збигнев Буяк, председатель “Солидарности” в Варшавском регионе, пришел к выводу, что Валенса совершил фатальную ошибку:

Всеобщие забастовки подобны саблям – если вынуть их из ножен и не использовать, толку от них будет не больше, чем от простых железяк. Валенса фактически демобилизовал профсоюз… Он лишил нас нашего основного оружия и тем самым стал источником нашего последующего поражения. Власти рассчитывали на это, когда готовили операцию по введению военного положения 13 декабря. ⁴⁰

Кищак сказал Андропову, что, хотя Валенса мог использовать агрессивный язык, обращаясь к “экстремистам” “Солидарности”, его мышление было относительно умеренным. Главная опасность сейчас исходила от Буяка, который был одновременно “антисоциалистом и антисоветчиком”: “Он умнее Валенсы и тесно связан с [лидерами КОR] Куроном и Михником. Задача органов [SB] – дискредитировать его”. “В НАСТОЯЩЕЕ время, – сказал Кищак Андропову, – Римско-католическая церковь не представляет угрозы для ПОРП”. Милевский приложил “огромные усилия” для агентурного проникновения в церковь, и теперь SB была хорошо осведомлена о его настроениях и намерениях: “Из семидесяти епископов хорошие контакты поддерживаются с пятьюдесятью. Это позволяет оказывать влияние на католическую церковь и предотвращать нежелательные шаги”. ⁴¹ Недавняя смерть 80-летнего примаса, кардинала Вышинского, друга “Солидарности” и мужественного защитника религиозной свободы на протяжении жизни целого поколения, стала огромным облегчением для SB (и, несомненно, для КГБ):

Новый примас, [кардинал Юзеф] Глемп, не столь антисоветски настроен, как его предшественник. Вышинский пользовался огромным авторитетом, его слово было законом. Он был объектом культа личности, и его культ превосходил все мыслимые пределы. Глемп – человек другого типа, и, несомненно, существуют возможности оказать на него влияние.

Однако в церковно-государственных отношениях оставались две проблемы. Первая – это Папа Римский, который, по словам Кищака, ловко использовал ситуацию в Польше для продвижения своей антикоммунистической политики в Восточной Европе. Вторая проблема заключалась в моральном авторитете польской церкви. Народ смотрел на церковь, а не на партию, как на “носителя морали”. “В ближайшем будущем, – признал Кищак, – партия не сможет изменить отношение к католической церкви”.

Андропов, кажется, меньше донимал Кищака, чем большинство других польских лидеров, с которыми он встречался в течение нескольких предыдущих лет. Но он закончил их встречу в мрачном настроении:

Классовый враг неоднократно пытался бросить вызов народной власти в социалистических странах… Но польский кризис – самый затяжной и, возможно, самый опасный. Ползучая контрреволюция противника уже давно готовится к борьбе с социализмом. ⁴²

Первый национальный конгресс “Солидарности” (проходивший в два этапа с 5 по 10 сентября и с 26 сентября по 7 октября) предоставил дальнейшие доказательства “ползучей контрреволюции”. Его обращение 8 сентября “к трудящимся Восточной Европы… вступившим на трудный путь борьбы за свободное профсоюзное движение” было осуждено SB как “наглая попытка вмешательства во внутренние дела социалистических стран”. ⁴³

Павлов теперь казался удовлетворенным тем, что Ярузельский был готов к “решительным мерам”, чтобы положить конец “угрозе со стороны “Солидарности”. 29 сентября он сообщил в Центр, что “посоветовал” Ярузельскому, какой линии придерживаться на пленуме ЦК 18 октября. ⁴⁴ Первоочередной задачей было избавиться от Кани, который, как сообщил Павлов, продолжал проводить “политику примирения” по отношению к “Солидарности”. Не добившись отставки Кани на июльском съезде партии, Москва была полна решимости добиться успеха на октябрьском пленуме ЦК. Центр, должно быть, был особенно возмущен рассказом Павлова о секретном брифинге по политике Кани, проведенном его сторонником, заместителем премьер-министра Казимежем Барчиковским, 2 октября 1981 года. По словам Барциковского, Каня “разочаровался в советской модели социализма”:

Советская система социализма не выдержала испытания. Тот факт, что СССР систематически закупал зерно на Западе, свидетельствовал о серьезных ошибках в управлении сельским хозяйством… Власть советского режима поддерживалась только с помощью армии и других органов принуждения. Однако в последние два-три года ситуация начала меняться не в пользу Советского Союза. Китай значительно укреплял свою военную мощь, его военные и экономические контакты с США представляли серьезную угрозу для СССР и прижимали большое количество войск к дальневосточным границам. В последние несколько месяцев резко ухудшилась ситуация в Афганистане. Теперь было ясно, что политически выиграть этот конфликт без применения массовых репрессивных мер, аналогичных тем, которые американцы использовали во Вьетнаме, невозможно. Если в настоящее время СССР еще имел некоторое стратегическое преимущество перед США, то в течение трех-четырех лет он его утратит, поскольку советская экономика уже не сможет покрыть дополнительные расходы на разработку и производство новых видов вооружений.

Навязывание советской модели социализма, по мнению Кани, “бюрократизировало ПОРП” и исказило ленинские принципы:

Он считал своей главной задачей сделать все, чтобы защитить позитивные процессы, происходящие в Польше, включая движение “Солидарность”, чтобы создать основу для подлинного социализма, который, с определенными вариациями, мог бы найти место и в других социалистических странах. ⁴⁵

Даже Дубчек во время Пражской весны никогда не выступал с таким уничтожающим обвинением советской системы.

Подробные отчеты Павлова о Кани свидетельствуют либо о том, что его дом прослушивался, либо о том, что в его ближайшем окружении был информатор. Он сообщил в Центр, что 5 октября “Каня пришел домой в очень взволнованном состоянии и рассказал узкому кругу своей семьи, что русские товарищи снова замышляют сместить его с поста первого секретаря”. Каня утверждал, что не понимает, почему его советские “друзья” не сказали ему откровенно, что он должен уйти в отставку. Если бы они это сделали, он бы ушел “без лишнего шума”. По данным КГБ, жена Кани была глубоко обеспокоена его душевным состоянием и очень хотела, чтобы он ушел в отставку, чтобы он мог восстановить здоровье и перестать быть “преследуемым политиком”. Но Павлов не верил, что Каня действительно намерен уйти тихо. 7 октября он сообщил, что Каня поручил Кищаку принять меры против ряда членов партии, которые, как он полагал (без сомнения, правильно), готовили заговор против него. ⁴⁶ Кищак, однако, встал на сторону Ярузельского и заговорщиков.

Судьба Каня была предрешена во время бурной конфронтации с Ярузельским, Кищаком, Милевским (теперь секретарем центрального комитета ПОРП) и двумя другими польскими генералами. Ярузельский сказал ему, что, если он не согласится на подготовку к военному положению, они будут действовать за его спиной, а против него лично будут приняты “решительные” (не уточнялось какие именно) меры. ⁴⁷ Утром 18 октября, перед самым открытием пленума ЦК, Аристов сообщил Кане, что в Москве “единогласно считают”, что его следует заменить на посту первого секретаря Ярузельским. ⁴⁸ Центральный комитет должным образом выполнил приказ Москвы, и Каня сдался без борьбы. Согласно отчетам КГБ, после увольнения Каня сказал, что его все еще преследуют воспоминания о расстреле забастовщиков в 1970 году. Если бы он остался первым секретарем, он никогда бы не смог отдать приказ открыть огонь снова. ⁴⁹

На следующий день, 19 октября, Брежнев позвонил Ярузельскому и поздравил его с назначением на пост первого секретаря, сохранив за ним посты премьер-министра и министра обороны. “Здравствуй, Войцех, – начал Брежнев. “Здравствуйте, дорогой, глубокоуважаемый Леонид Ильич!” – ответил Ярузельский. Он сохранил тот же подхалимский тон на протяжении всего разговора:

Большое спасибо, дорогой Леонид Ильич, за приветствие и, прежде всего, за доверие, которое Вы мне оказываете. Хочу откровенно сказать Вам, что у меня были некоторые внутренние сомнения по поводу принятия этой должности, и я согласился на это только потому, что знал, что Вы меня поддерживаете и что Вы за это решение. Если бы это было не так, я бы никогда не согласился.

Ярузельский добавил, что позже в тот же день он встретится с Аристовым для детального обсуждения ситуации и “попросит Вас высказать свои соображения по некоторым вопросам, которые он, несомненно, передаст Вам”. Легко солгав, Брежнев сказал Ярузельскому, что Политбюро КПСС уже давно поняло, что он подходит для этой работы. ⁵⁰ Предсказуемо, он не упомянул о том, что в течение лета КГБ рекомендовал уволить Ярузельского, а также Каню. В конце концов, однако, Политбюро неохотно пришло к выводу, что только Ярузельский обладает полномочиями объявить военное положение. ⁵¹

Однако сомнения в отношении Ярузельского со стороны Москвы не утихали. 4 ноября Ярузельский начал переговоры с Валенсой и архиепископом Глемпом, на которых предложил им участвовать во Фронте национального согласия, который, хотя и не имел бы полномочий принимать решения, поддерживал бы открытый диалог между государством, церковью и профсоюзами. ⁵² Хотя Павлов и Аристов были сторонниками тактики, направленной на то, чтобы сгладить любые подозрения Валенсы и Глемпа о неизбежности военного положения, они опасались, что Ярузельский в конце концов пойдет на реальные уступки. 13 ноября они направили совместную телеграмму в Политбюро, осуждая нерешительность Ярузельского и его попытку примирения с Валенсой, и призывая еще раз надавить на него, чтобы он объявил военное положение без дальнейших проволочек. ⁵³ 21 ноября Политбюро утвердило текст личного послания Брежнева Ярузельскому, в котором он ругал его за бездействие:

Антисоциалистические силы не только одерживают верх на многих крупных промышленных предприятиях, но и продолжают распространять свое влияние среди все более широких слоев населения. Хуже того, лидеры “Солидарности” и контрреволюционеры продолжают выступать перед различными аудиториями и произносить откровенно подстрекательские речи, направленные на разжигание националистических страстей и направленные против ПОРП и против социализма. Прямым следствием этого является опасный рост антисоветизма в Польше. . . . Лидеры антисоциалистических сил… …придают большое значение тому факту, что в армию придет новая группа новобранцев, над которыми работала “Солидарность”. Не говорит ли это вам о том, что неспособность сразу же принять жесткие меры против контрреволюционеров будет стоить вам драгоценного времени? ⁵⁴

В начале декабря Ярузельский, похоже, окончательно уступил советскому давлению. 5 декабря он заявил на заседании Политбюро ПОРП, что после тридцати шести лет “народной власти” в Польше, к сожалению, нет альтернативы использованию “полицейских методов” против рабочего класса. Политбюро единогласно приняло необходимость объявления военного положения. ⁵⁵ Основные детали его реализации были разработаны под руководством Кищака, ⁵⁶ который проинформировал Павлова 7 декабря. Сто пятьдесят семь сотрудников SB и других органов внутренних дел были направлены в провинции группами до пяти человек для обеспечения подготовки к изоляции и аресту лидеров “Солидарности” и других “экстремистов”. Павлов сообщил в Центр, что SB имеет агентов “на всех уровнях “Солидарности””, и предполагал, что, по возможности, эти агенты должны встать на место арестованных активистов. Их главной задачей после объявления военного положения будет предотвращение забастовок и выхода рабочих на улицы. ⁵⁷ За подозреваемыми членами правительства и руководством партии было установлено тщательное наблюдение SB. Бывший сторонник Кани, Барчиковски, рассказывал своим друзьям, что SB следила за ним, куда бы он ни пошел, и записывала все его телефонные разговоры. ⁵⁸

В ночь с 8 на 9 декабря Ярузельский проинформировал маршала Куликова о графике введения военного положения. Было отобрано около 80 000 человек для ареста 6 000 активистов “Солидарности” в ночь с 11 на 12 или с 12 на 13 декабря. Войска должны были начать движение из казарм в 6 часов утра на следующее утро после арестов. Хотя планы казались решительными, Ярузельский, однако, так не считал. “Во время наших бесед, – докладывал Куликов, – чувствовалась нерешительность и колебания В. Ярузельского, его опасения за успешное осуществление плана введения военного положения”. У ПОРП, жаловался Ярузельский, почти не осталось авторитета. От шестисот до семисот тысяч ее членов были связаны с “Солидарностью”, и она была скомпрометирована многочисленными случаями воровства, взяточничества и других злоупотреблений доверием народа. Для успешного введения военного положения ему, возможно, придется обратиться за помощью к войскам Варшавского договора, хотя он просил не использовать восточногерманские войска. “Я могу заверить вас, что у вас нет причин для беспокойства на этот счет”, – сказал ему Куликов. “Вопрос об оказании вам помощи в случае, если ваши собственные ресурсы будут исчерпаны, решается на уровне Генерального штаба”. ⁵⁹

9 декабря Милевский принес Павлову еще одно доказательство тревожного состояния Ярузельского. Ярузельский все еще не назначил дату введения военного положения. Если церковь выступит против военного положения, сказал ему Ярузельский, Глемп превратится во “второго Хомейни”. ⁶⁰ На следующий день Политбюро КПСС собралось на экстренное заседание, чтобы обсудить польский кризис. В начале заседания был заслушан доклад Николая Байбакова из Госплана, только что вернувшегося из поездки в Варшаву для обсуждения обращения Польши за экономической помощью. Ярузельский, сообщил Байбаков, превратился в “крайне невротическую” развалину, напуганную тем, что Глемп объявит священную войну. Хотя все члены Политбюро, выступавшие после Байбакова, подвергли Ярузельского язвительной критике, никто не предложил заменить его. Очевидно, что для этого было уже слишком поздно. Было также достигнуто общее согласие в том, что советские войска не должны вмешиваться. Андропов прямо заявил:

Если товарищ Куликов действительно говорил о вводе войск, то я считаю, что он сделал это неправильно. Мы не можем рисковать таким шагом. Мы не собираемся вводить войска в Польшу. Невмешательство – правильная позиция, и мы должны придерживаться ее до конца. Я не знаю, как будут развиваться события в Польше, но даже если Польша окажется под контролем “Солидарности”, так оно и будет. ⁶¹

Ярузельский жаловался Милевскому и другим, что, отказавшись разрешить военное вмешательство Варшавского договора, если польские силы безопасности окажутся неспособными справиться с ситуацией, советское Политбюро подвело его:

Они настаивали на том, чтобы мы предприняли твердые и решительные действия, и советские лидеры обещали предоставить всю необходимую помощь и поддержку. Но теперь, когда мы приняли твердое решение действовать и хотели бы обсудить его с советскими руководителями, мы не можем получить конкретного ответа от советских товарищей.

Ярузельский мрачно оценивал перспективы введения военного положения без советской военной поддержки. “Мы собираемся перейти в наступление, – сказал он Милевскому, – но я боюсь, что потом нас заклеймят как заговорщиков и повесят”. Милевский позвонил Андропову, чтобы сообщить о том, что сказал Ярузельский. ⁶²

До последнего момента Москва продолжала опасаться, что у Ярузельского сдадут нервы. 11 декабря Аристов, Куликов и Павлов совместно доложили Политбюро, что все приготовления к “операции икс” (введению военного положения) завершены. Но:

Учитывая склонность В. Ярузельского к колебаниям и сомнениям, нельзя исключить, что под давлением епископата и других сил он может отказаться от принятия окончательного решения и пойдет по линии уступок и соглашений. В свете сложившейся ситуации такой шаг может оказаться фатальным для ПОРП и для будущего социализма в Польше. ⁶³

В субботу 12 декабря Ярузельский позвонил Брежневу и Суслову, попросил согласия на начало операции икс вечером того же дня и получил его. ⁶⁴ Миссия КГБ в Варшаве, однако, все еще не была уверена в том, что Ярузельский будет действовать. Он продолжал мучиться над тем, можно ли оправдать гибель людей, которая может потребоваться для предотвращения превращения Польши в “буржуазное государство”. А если военное положение провалится, он был убежден, что все ответственные за его объявление будут “физически устранены”. “Если мы потерпим неудачу, – сказал Ярузельский, – мне ничего не останется, как пустить себе пулю в лоб”. ⁶⁵ Павлов также сообщил, что если нервы Ярузельского не выдержат, Ольшовский готов устроить переворот при условии поддержки Москвы. План действий Ольшовского включал немедленный арест лидеров “Солидарности”, запрет на забастовки и протесты, конфискацию продовольствия в сельской местности, тесное “экономическое сотрудничество” с Советским Союзом, введение военного положения по всей стране и закрытие польских границ. ⁶⁶

К облегчению Павлова, Кищак, отвечавший за осуществление операции X, оказался гораздо решительнее Ярузельского. В течение субботы 12 декабря он предоставил КГБ подробное расписание операции. В 11:30 вечера будет прекращена телефонная связь по всей стране; все посольства потеряют стационарную связь; прекратится связь за границей; границы будут закрыты. Иностранные репортеры без постоянной аккредитации будут высланы из страны. Аресты начнутся в полночь. Четыре тысячи двести человек будут задержаны на ночь, а еще 4 500 будут помещены под “охрану” в воскресенье 13 декабря. Валенсе будет предложено вступить в переговоры с правительством, а в случае отказа он будет арестован. В 6 часов утра Ярузельский объявит военное положение и объявит о создании “Военного совета национального спасения”. Чтобы удержать людей дома в воскресенье, церковные службы, как предполагалось должны будут транслироваться по телевидению. При необходимости понедельник 14 декабря объявлялся праздничным днем. Силы безопасности получили приказ открыть огонь, если встретят серьезное сопротивление. Но, предупредил Кищак, гарантии успеха не было:

Если операция, которую мы предприняли, провалится, если нам придется заплатить жизнью, то Советский Союз должен будет быть готов к встрече с враждебным государством на своей западной границе, лидеры которого будут пропагандировать национализм и антисоветизм. С самого начала они будут получать энергичную помощь от империалистических государств в такой степени, чтобы они порвали все связи с социалистическими странами. Социалистическое развитие Польши будет отброшено назад на длительный период. 67

В итоге введение военного положения прошло более гладко, чем Ярузельский смел надеяться. Крючков, прибывший из Москвы, чтобы воочию наблюдать за операцией “Х”, должно быть, тоже был приятно удивлен. Солидарность” была застигнута врасплох, большинство ее ведущих активистов спали в постелях, когда прибыли силы безопасности, чтобы арестовать их. Збигнев Буяк, самый высокопоставленный лидер “Солидарности”, которому удалось избежать ареста и уйти в подполье, сказал позже: “Власти явно планировали масштабную операцию против профсоюза. Но мы никогда не думали, что она будет настолько серьезной”. Было так много разговоров о растущем бессилии польского правительства, что “Солидарность” начала верить собственной риторике. Проснувшись в воскресенье утром, поляки обнаружили на каждом перекрестке армейский блокпост и объявления о военном положении на каждом углу. Передача Ярузельского в 6 утра повторялась в течение всего дня, перемежаясь полонезами Шопена и патриотической музыкой. Телезрители увидели Ярузельского, одетого в армейскую форму, сидящего за столом перед большим польским флагом. “Граждане и гражданки Польской Народной Республики!” – начал он. “Я обращаюсь к вам как солдат и глава правительства! Наша родина находится на краю пропасти!”. ⁶⁸ Многие восприняли его речь как предупреждение о том, что только военное положение может спасти Польшу от советского вторжения.

Рано утром Валенса был доставлен военным конвоем в сопровождении министра труда Станислава Чосека на виллу на окраине Варшавы. Валенса позже вспоминал, что к нему обращались “господин председатель”, извинялись за неудобства, которые он испытывал, а из мраморной ванной комнаты виллы убрали бритву на случай, если у него возникнет желание покончить жизнь самоубийством. ⁶⁹ Позже в тот же день Чосек доложил Политбюро ПЮВП, что Валенса находится в состоянии шока, заявил, что его роль председателя “Солидарности” подошла к концу и что профсоюз придется реорганизовать. Также утверждалось, что он готов сотрудничать с правительством. Кищак передал хорошие новости в миссию КГБ. ⁷⁰ Милевский ликующе сказал Павлову и Крючкову: “Валенса не может скрыть своего ужаса!”. ⁷¹ В действительности, хотя Валенса и был ошеломлен внезапностью объявления военного положения, он вряд ли запаниковал. Его арестовывали уже более дюжины раз, и его жена Данута привыкла собирать ему тюремный чемодан. 72

Пока Валенса пребывал на правительственной вилле, Глемпа посетили Казимеж Барциковский, секретарь ЦК Польши и председатель Объединенной комиссии по делам государства и епископата, и Ежи Куберский, министр по делам религии, чтобы сообщить о предстоящем объявлении военного положения. Поскольку телефоны не работали, они без предупреждения прибыли в три часа ночи в архиепископский дворец, где патрульный неоднократно звонил в дверь, пока, наконец, внутри не зажегся свет, Глемпа разбудили, и монахиня впустила их. “Все это, – сказал Барциковский, – было немного театрально”. ⁷³ Вопреки тревожным прогнозам Ярузельского, Глемп не проявил склонности к объявлению священной войны и желания стать “польским Хомейни”. Милевский сообщил Крючкову и Павлову, что Глемп отреагировал спокойно, с “определенной степенью понимания”. Хотя объявление военного положения не удивило его, он не ожидал, что это произойдет до рождественских праздников. ⁷⁴

Непосредственное беспокойство властей вызвала проповедь, которую Глемп должен был произнести в воскресенье днем в иезуитской церкви Марии Божьей Матери в Старом городе Варшавы. ⁷⁵ Им не стоило беспокоиться. Лейтмотивом проповеди Глемпа было предостережение. “Несогласие с решениями властей в условиях военного положения, – предупредил он, – может вызвать жестокую расправу, вплоть до кровопролития, поскольку в распоряжении властей есть вооруженные силы… Нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь”. “Слова примаса, – пишет историк Тимоти Гартон Эш, – вызвали горькое возмущение многих христианских поляков, которые в тот момент готовились рискнуть собственной жизнью ради того, что они считали высшими ценностями”. Ярузельский, напротив, испытывал огромное чувство облегчения. Проповедь Глемпа неоднократно транслировалась по телевидению, печаталась в партийной газете и была вывешена на стенах армейских казарм. ⁷⁶

В первый день военного положения Брежнев позвонил Ярузельскому, чтобы поздравить его с началом операции икс. ⁷⁷ Крючков, Павлов и Куликов совместно телеграфировали из Варшавы, что первые этапы операции успешно завершены. “Но самыми опасными днями, – считали они, – будут понедельник, вторник и среда следующей недели [14-16 декабря], когда активисты “Солидарности”, все еще находящиеся на свободе, попытаются посеять беспорядки среди рабочих и студентов”. ⁷⁸ “В течение следующих двух недель, – сказал Крючкову Ярузельский, – многое будет зависеть от ситуации на рынке”. Лучшим противоядием против “Солидарности” будут хорошо укомплектованные полки в польских магазинах к Рождеству. Он призвал Москву как можно быстрее отправить обувь, детские игрушки и другие потребительские товары: “Любая материальная помощь сейчас будет стоить гораздо меньше, чем расходы, которые потребует польская ситуация, если здесь начнет происходить немыслимое”. 79

Самое жестокое насилие после объявления военного положения произошло на угольной шахте под Катовице, где более 2 000 шахтеров начали сидячую забастовку. Во вторник 15 декабря вертолеты сбросили на шахту слезоточивый газ, а военизированная полиция ZOMO из министерства внутренних дел при поддержке сорока танков начала стрелять в шахтеров резиновыми пулями. Затем силы безопасности напали на врачей и водителей машин скорой помощи, которые приехали, чтобы оказать помощь раненым. ⁸⁰ Семь шахтеров были убиты и тридцать девять ранены; сорок один полицейский ZOMO также был ранен, хотя никто из них не погиб. В целом, однако, потери были гораздо меньше, чем ожидали SB и КГБ. Одна лишь угроза советского вмешательства оказалась столь же эффективной для подавления оппозиции, как и реальная советская интервенция в Чехословакию тринадцатью годами ранее. К концу года организованная оппозиция военному положению практически исчезла. Граффити на стенах польских городов оптимистично гласили: “Зима – ваша. Весна будет нашей!”. Но весна по-настоящему вернулась только в 1989 году с формированием правительства под руководством “Солидарности” и распадом коммунистического однопартийного государства.

Основную заслугу в успехе операции “Икс” Ярузельский отнес на счет SB, ZOMO и МВД. На встрече в министерстве 31 декабря он высоко оценил преданность SB социализму и высокие морально-политические качества ее оперативных сотрудников. “Вы были защитниками социализма в Польше”, – сказал Ярузельский. “Польская армия внесла свой вклад в успех, но основная работа была сделана Министерством внутренних дел”. Главной задачей SB теперь было глубокое проникновение в оппозиционное движение для получения разведданных, необходимых “для нейтрализации противника самым быстрым способом”. Отвечая на вопрос о “мягкости” приговоров, вынесенных организаторам забастовки в Катовице и других местах, Ярузельский сказал, что, хотя лично он выступает за более суровое наказание, необходимо учитывать общественное мнение: “Если бы мы назначили слишком суровое наказание, скажем, десять-двенадцать лет лишения свободы, люди бы сказали, что мы мстим “Солидарности”. Поэтому мы должны довольствоваться умеренными приговорами”. Как обычно, отчет о встрече был передан в Центр представительством КГБ в Варшаве. ⁸¹

Согласно самодовольной статистике SB, предоставленной КГБ, в течение года после объявления военного положения была выявлена 701 подпольная оппозиционная группа, 430 из которых были связаны с теперь уже нелегальной “Солидарностью”; 10 131 человек был интернирован; разогнано более 400 демонстраций; конфисковано 370 нелегальных печатных станков и 1200 единиц печатного оборудования; предотвращено распространение более 1,2 миллиона листовок; закрыто 12 подпольных радиостанций “Солидарности”. Как утверждается, в этих операциях было задействовано в общей сложности 250 000 сотрудников сил безопасности, в том числе 90 000 сотрудников резервных подразделений полиции, более 30 000 солдат и 10 000 членов добровольного резерва полиции. 82 Цифры по развертыванию сил безопасности, однако, подозрительно высоки и, вполне возможно, были существенно завышены, чтобы произвести впечатление на Москву. Ярузельский похвалил всех, кто принимал участие в введении военного положения, как бесстрашных защитников польского социализма.

Самой большой проблемой SB был Валенса, всемирная известность которого не позволяла ни устроить над ним показательный суд, ни обращаться с ним с той непринужденной жесткостью, с которой обращались с менее известными активистами “Солидарности”. (Даже жена Валенсы Данута и их маленькие дочери подвергались унизительным обыскам с раздеванием). Однако, когда первоначальный шок от интернирования прошел, к Валенсе вернулся его прежний боевой дух, и он отказался вести переговоры с властями. Первой тактикой SB была попытка убедить Валенсу следовать более сговорчивой политике кардинала Глемпа, предоставив пресс-секретарю примаса, отцу Алоизию Оршулику, регулярный доступ к нему. ⁸³ Оршулика вначале сопровождал сотрудник МВД, которого позже опознали как полковника Адама Пьетрушку, заместителя начальника церковного отдела SB, который три года спустя был замешан в убийстве священника “Солидарности” отца Ежи Попелушко. Валенса не принял Оршулика. Когда ему предложили отказаться от сопротивления переговорам с Военным советом национального спасения, Валенса звоскликнул: “Они приползут ко мне на коленях!”. Польские католики обычно не кричали на своих священников, и Оршулик, похоже, был шокирован. По словам Валенсы, он “не одобрял отсутствие у меня христианского смирения, и нам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть друг к другу”. ⁸⁴

Стычки Валенсы с Оршуликом имели то преимущество, что, с точки зрения SB, отчуждали Глемпа. В январе 1982 года Кищак с явным удовлетворением и, возможно, с некоторым преувеличением сообщил в КГБ, что Глемп “полностью разочаровался в Валенсе” и считает, что лидеры “Солидарности” “ничему не научились из событий и отказываются сдвинуться со своих прежних позиций”. ⁸⁵ SB также сообщила КГБ, что визиты Оршулика в конечном итоге оказали “благоприятное воздействие” на Валенсу. ⁸⁶ Как позже признал Валенса, он снял одно за другим все свои условия для переговоров с властями, “окончательно присоединившись к позиции церкви”. ⁸⁷

SB также пыталась использовать менее тонкие методы воздействия и дискредитации Валенсы. Работая в начале 1970-х годов электриком на судоверфи, Валенса поддерживал контакты с SB. Среди досье этой службы, обнаруженных в начале 1990-х годов после падения коммунистического режима, было одно с кодовым названием BOLEK, полное содержание которого еще не раскрыто, а подлинность еще предстоит установить, но известно, что оно содержит предполагаемые детали роли Валенсы как информатора SB. По некоторым данным, после ознакомления с копией досье в 1992 году Валенса, к тому времени президент Польской Республики, начал готовить публичное заявление, в котором он признал, что поставил свою подпись под “тремя или четырьмя” протоколами допросов SB, но попросил понять трудное положение тех, на кого SB оказывала давление, заставляя выступать в качестве информаторов в 1970-х годах. В итоге, как утверждается, Валенса передумал и отказался от заявления. ⁸⁸

Документы КГБ, на которые ссылается Митрохин, не раскрывают точных масштабов сотрудничества Валенсы с SB в 1970-х годах. Но они показывают, что служба безопасности пыталась запугать Валенсу после его интернирования, “напоминая ему, что они платили ему деньги и получали от него информацию”. Если Валенса на каком-то этапе своей карьеры действительно выступал в качестве платного информатора SB, легко представить, какое давление оказывалось на него, как и на миллионы других информаторов спецслужб советского блока. Кищак сообщил КГБ, что Валенса столкнулся с одним из своих якобы бывших сотрудников по делам SB, и разговор между ними был записан на диктофон. ⁸⁹

Поскольку SB не хотела афишировать свою обширную сеть добровольных и невольных информаторов, она лишь ограниченно использовала прошлый контакт Валенсы с ней в активных мерах, направленных на его дискредитацию. Вместо этого она прибегла к серии выдумок, призванных представить Валенсу жадным и грубым мошенником. ⁹⁰ Чтобы придать своим фальшивкам достоверность, она украла магнитофонную запись, сделанную его братом Станиславом во время празднования дня рождения Валенсы 29 сентября. ⁹¹ 11 ноября, в годовщину независимости Польши, Валенса был освобожден из заключения. Москва была возмущена тем, что эта новость была передана в Польше одновременно с объявлением о смерти Брежнева накануне. ⁹² Кищак пытался заверить Павлова, что, несмотря на освобождение Валенсы, все еще предпринимаются активные меры по его компрометации. ⁹³ Ярузельский сказал Аристову, что материалы, собираемые для дискредитации Валенсы, включают порнографические фотографии (предположительно, Валенсы с любовницей) и разоблачают его как “интригана и нечистоплотного человека с гигантскими амбициями”. Валенса, утверждал Ярузельский, уже потерял половину того народного авторитета, которым он обладал до интернирования. Хотя он оставался потенциальной угрозой, у него больше не было базы “Солидарности”, и он не смог бы восстановить свой прежний союз с церковью. ⁹⁴

Москву всё это далеко не успокоило. После неожиданно успешного введения военного положения многие из ее прежних сомнений в отношении Ярузельского всплыли вновь. Агент КГБ в окружении Ярузельского описывал его как “отпрыска богатых польских землевладельцев”, мало симпатизирующего трудовому народу: “Он придерживается прозападных взглядов и окружает себя генералами, которые являются потомками польских помещиков и настроены антисоветски”. Агент (предположительно антисемит) также сообщил, что Ярузельский поддерживает контакт с “представителем польского сионизма”: “Следует проверить, не является ли он сам сионистом”. По контрасту, Ярузельский “практически проигнорировал” наставление советского посла. ⁹⁵

В отчетах миссии КГБ и советского посольства в 1982 году неоднократно осуждалась терпимость Ярузельского к людям с ревизионистскими тенденциями в польском руководстве, главным из которых был Мечислав Раковский, чье якобы пораженческое отношение к антисоциалистическим силам вызывало глубокое подозрение в Москве. Сообщалось, что в июне Раковский заявил Совету министров: “ПОРП больна. Военное положение позволило преодолеть пик оппозиции, но заметных изменений к лучшему в отношении широких слоев населения нет”. Сила католической церкви означала, что политика конфронтации была бы простым “авантюризмом”. ⁹⁶ В докладе Раковского от 22 июня был сделан вывод о том, что в польских школах насчитывается “100 000 враждебно настроенных учителей”, но что невозможно уволить их всех. ⁹⁷ Ярузельский, как утверждают, сказал Милевскому: “Я знаю, что Раковский – свинья, но он мне все равно нужен”. Однако в телеграмме Брежневу 29 июня Аристов утверждал, что сохранение Раковского и других единомышленников в польском руководстве – “не просто тактический ход, а стратегическая линия Ярузельского, который разделяет их позицию по ряду проблем”: “Поэтому очень важно на данном этапе продолжать оказывать влияние на товарища В. Ярузельского”. ⁹⁸

Павлов и Аристов продолжали добиваться новых арестов и судебных процессов над контрреволюционерами. На встрече с Кищаком 7 июля Павлов осудил политику МВД и СБ как “слабую и нерешительную”. Кищак ответил, что в стране насчитывается 40 000 активистов “Солидарности”, и преследовать их всех невозможно. ⁹⁹ Четыре дня спустя Аристов принес Ярузельскому личное послание от Брежнева и повторил советское требование о большем количестве судебных преследований. Ярузельский утверждал, что судить Валенсу невозможно из-за международного и польского резонанса, который это вызвало бы, и что суд над ведущими деятелями оппозиции, исключающий Валенсу, не заслуживает доверия. ¹⁰⁰ Принятое Польшей в декабре решение приостановить (хотя формально еще не отменить) военное положение вызвало предсказуемое недовольство в Москве. Однако, когда Аристов потребовал оставить его в силе, Ярузельский прочитал нечто вроде лекции, о чем было должным образом сообщено в Москву:

Мы не можем продолжать военное положение, как будто мы живем в бункере; мы хотим вести диалог с народом…”. Последние заявления Глемпа таковы, что их можно было бы даже напечатать в “Трибуне Люду” [партийная газета]. Он призывает к спокойствию, сдержанности и реализму… Мы, конечно, играем в игру с католической церковью; наша цель – нейтрализовать ее вредное влияние на население. Цели церкви и мои цели все еще различны. Однако на данном этапе мы должны использовать нашу общую заинтересованность в стабилизации ситуации для укрепления социализма и позиций партии. ¹⁰¹

Отношение Ярузельского к Москве стало заметно менее почтительным после операции Икс годом ранее. Миссия КГБ сообщила, что в одном из случаев он заявил: “Советские товарищи ошибаются, если думают, что польская секция ЦК КПСС будет проводить польскую политику, как во времена Герека. Этого не будет. Те времена прошли”. 102 На Ярузельского первоначально произвели благоприятное впечатление признаки нового, менее жесткого стиля в советском руководстве после смерти Брежнева. Он рассказал Кищаку после встречи в Москве с Андроповым, преемником Брежнева, в декабре 1982 года:

Это был настоящий разговор на равных между лидерами двух партий и стран, а не монолог, как это было раньше с Брежневым. В разговоре, продолжавшемся три часа, Андропов сказал, что все социалистические страны должны учитывать специфические условия Польши. Польские проблемы не являются заботой только одной страны, это мировая проблема.

Андропов, однако, выразил озабоченность тем, что Раковский и его товарищ по умеренным взглядам Барциковский продолжают оставаться в польском руководстве. Ярузельский попросил Андропова довериться его суждению о том, как долго им оставаться на своих постах. Тот факт, что Андропов оказался так хорошо информирован о польской ситуации, по мнению Ярузельского, был вызван главным образом сообщениями из миссии КГБ в Варшаве. ¹⁰³

Миссия КГБ по-прежнему глубоко подозревала о существовании ревизионистских тенденций в польском руководстве. В конце 1982 года она телеграфировала об этом в Центр:

Раковский продолжает влиять на Ярузельского. Они постоянно встречаются для обмена мнениями не только на работе, но и дома, и Раковский был первым человеком, с которым Ярузельский встретился сразу после возвращения из Москвы. ¹⁰⁴

Недоверие КГБ к Ярузельскому продолжало расти в течение 1983 года. Варшавская миссия сообщила, что 12 января он выступил с опасным пораженческим обращением к центральному комитету ПОРП:

Лозунги Герека о моральном и идеологическом единстве поляков, о развитии социализма – все это фантазии и мир грез. У нас есть многопартийная система. Есть неравномерные темпы развития капитализма, но есть и такая вещь, как неравномерные темпы развития социализма… В [нынешней] ситуации тактика должна преобладать над стратегией.

Даже Ленин в разные моменты своей карьеры предпринимал тактические отступления. Польша, утверждал Ярузельский, должна сделать то же самое. ¹⁰⁵ Павлов считал, что Ярузельский намеревался отступить слишком далеко. Опасность того, что он так поступит, значительно возросла после того, как польский режим уступил давлению церкви в отношении второго визита Иоанна Павла II в июне. По словам Павлова:

Епископат и правые силы в ППВП и в стране в целом стремятся повлиять на Ярузельского и запугать его мощью Церкви. Есть много признаков того, что правому крылу и Церкви это удается”. 106

Среди других тревожных признаков восприимчивости Ярузельского к давлению правых была его готовность разрешить семейные фермы и частную собственность на землю в конституции Польши. ¹⁰⁷ Советское посольство осудило доклад, представленный 1 февраля Политбюро ПОРП на тему “Причины и последствия социальных кризисов в истории Польской Народной Республики”, как продукт “буржуазной методологии”:

[Доклад] сводит суть классовой борьбы в Польской Народной Республике к конфликтам между властью и обществом, тем самым сознательно исключая возможность анализа действий антисоциалистических сил, их связей с идеологическими диверсионными центрами Запада. Нет ни слова о помощи СССР в восстановлении и развитии экономики Польши.

После активного лоббирования со стороны советского посольства, которое получило предварительную копию, доклад был отклонен, и было решено подготовить пересмотренный вариант, подчеркивающий предполагаемые достижения Польши в социалистическом строительстве под руководством ПЮП. Однако Аристов продолжал жаловаться, что “идеологическая работа остается самым запущенным сектором деятельности ПОРП” и что руководство ПОРП не в состоянии справиться с “ревизионистским право-оппортунистическим уклоном в партии”. Пресса была глубоко запятнана ревизионизмом и еврокоммунизмом, а польские переводы советских учебников открыто пренебрегались:

Получила распространение идея о том, что советская модель не подходит для Польши, ПОРП не способна разрешить противоречия в интересах всего общества, и необходимо выработать “третий путь”. Растет критика реального социализма. ¹⁰⁹

По мере приближения времени возвращения Иоанна Павла II в Польшу официальные настроения как в Варшаве, так и в Москве становились все более нервозными. 5 апреля 1983 года Павлов передал председателю КГБ Виктору Чебрикову просьбу Кищака об “оказании материально-технической помощи в связи с визитом Папы Римского”: 150 винтовок, используемых для стрельбы резиновыми пулями, 20 бронетранспортеров, 300 автомобилей для перевозки людей в штатском и оборудования для наблюдения, 200 армейских палаток и различные медицинские принадлежности. ¹¹⁰ По словам Павлова, Кищак был близок к панике, заявив, что он больше не может “ни на кого положиться”. Источники SB в Ватикане сообщали, что, хотя заявления, подготовленные для Иоанна Павла II, обычно были умеренными, он был склонен отходить от подготовленных текстов, импровизировать и увлекаться. Кищак опасался, что он будет делать то же самое в Польше.

Единственным основанием для оптимизма у SB было ухудшение здоровья Папы после покушения на него в прошлом году. “В настоящее время, – сказал Кищак, – мы можем только мечтать о том, что Бог вернет его в свое лоно как можно скорее”. Кищак охотно хватался за любые свидетельства, которые говорили о том, что дни Папы сочтены. Согласно одному невероятному сообщению SB, которое он передал в КГБ, Иоанн Павел II страдал лейкемией, но пользовался косметикой, чтобы скрыть свое состояние. ¹¹¹ Двумя годами ранее КГБ получил столь же недостоверный отчет от венгерского AVH, в котором утверждалось, что Папа страдает от рака позвоночника. ¹¹² Примерно через две недели после обращения Кищака за помощью в КГБ, Аристов сообщил еще одно свидетельство того, что польские власти слабеют под папским давлением. Сначала отказавшись разрешить большие мессы под открытым небом в Кракове и Катовице, они уступили и согласились на обе мессы, тем самым подвергая себя неприемлемому риску “разжечь религиозный фанатизм среди рабочего класса”. ¹¹³

Накануне прибытия Папы 16 июня 1983 года подпольный варшавский еженедельник “Tygodnik Mazowsze” выразил надежду, что его визит “позволит людям преодолеть барьер отчаяния, так же как его визит 1979 года преодолел барьер страха”. В своих первых словах после эмоционального возвращения в аэропорт Варшавы Иоанн Павел II обратился к тем, кто находится в заключении и преследуется режимом:

Я прошу тех, кто страдает, быть особенно близкими мне. Я прошу об этом словами Христа: “Я был болен, и вы посетили Меня. Я был в темнице, и вы пришли ко Мне”. Я сам не могу посетить всех тех, кто в тюрьме [шум в толпе], всех тех, кто страдает. Но я прошу их быть близкими мне по духу, чтобы помочь мне, как они всегда это делают. ¹¹⁴

На каждом этапе в течение следующих девяти дней, как и во время первого визита Иоанна Павла II четырьмя годами ранее, пропасть между его огромным моральным авторитетом и дискредитировавшим себя однопартийным государством была очевидна для всех. Даже Ярузельский почувствовал это во время своей первой встречи с Папой в богатой обстановке президентского дворца Бельведер. Будучи неверующим, Ярузельский позже признался: “Мои ноги дрожали, колени стучали одно о другое… Папа Римский, эта фигура в белом, все это подействовало на меня эмоционально. Вне всякого разумного объяснения…”. ¹¹⁵

Для миллионов поляков этот визит был столь же незабываемым. Многие шли пешком через всю Польшу, чтобы увидеть Иоанна Павла II, часто ночуя на обочинах дорог во время своего путешествия. Где бы Папа ни останавливался, там его редко ждали менее полумиллиона человек. ¹¹⁶ “Нам приходится иметь дело с самым известным поляком в мире, – ворчал Кищак, – и, к сожалению, нам приходится делать это здесь, в Польше!” ¹¹⁷ Хотя Папа не смог встретиться с лидерами нелегального подполья “Солидарности” во время своего визита, он послал эмиссара, отца Адама Бонецкого, чтобы тот встретился с ними до своего приезда и передал им свою благодарность и восхищение. ¹¹⁸ Сначала власти отказали Валенсе во встрече с Папой; затем, в последний день его визита, они уступили, и Валенса был доставлен на самолете на встречу в Татрах. На подпольной карикатуре того времени агенты SB, переодетые в овец и коз, сжимали микрофоны, пытаясь подслушать разговор. ¹¹⁹

Официальное прекращение военного положения через месяц после визита Папы Римского мало способствовало восстановлению пошатнувшейся репутации режима. Не помог и визит Раковского для выступления перед рабочими Гданьской судоверфи в третью годовщину подписания соглашений в августе 1980 года. Приехав, чтобы объявить “Солидарность” мертвой, а Валенсу – бывшим, он оказался оттесненным от сцены аплодисментами “Солидарности”. Валенса, в своем, безусловно, неуклюжем выступлении, склонил рабочих на свою сторону, когда обвинил Раковского и его коллег в использовании забастовок 1980 года для отстранения Герека от власти и продвижения собственной карьеры. Возможно, именно этот гданьский дембель окончательно убедил режим выпустить в эфир клеветническое видео о Валенсе, состряпанное SB в конце предыдущего года. Снятые скрытой камерой SB кадры, на которых Валенса обедает на дне рождения со своим братом Станиславом, были использованы в качестве основы для фальшивого “документального фильма” под названием “Деньги”, который якобы разоблачал жадность и коррупцию Валенсы. Диалог был построен путем соединения некоторых публичных заявлений Валенсы, недостоверных отрывков из украденной записи празднования его дня рождения и слов, произнесенных варшавским актером, имитирующим голос Валенсы. ¹²⁰

Польские файлы, которые видел Митрохин, заканчиваются слишком рано, чтобы прояснить, кто именно был вовлечен в решение продолжить активные действия, начатые более года назад. Кищак позже пытался возложить вину на своего подчиненного по SB Адама Пьетрушку, но он, несомненно, должен был быть среди тех, кто дал разрешение на использование видео. Диалог фильма включал в себя сфабрикованный обмен мнениями о предполагаемом состоянии Валенсы в западных банках:

ЛЕХ ВАЛЕНСА: Вы знаете, в общей сложности это более миллиона долларов… Кто-то должен все это разместить где-то. Но эти деньги не ввезешь в страну.

СТАНИСЛАВ ВАЛЕНСА: Нет, нет, нет!

ЛЕХ ВАЛЕНСА: И я подумал об этом, и они приехали сюда, и у этого священника была идея, чтобы они открыли счет в этом банке, папском. Они там дают 15 процентов. . . Кто-то должен все это организовать, открыть счета в Ватикане. Но я не могу к этому прикоснуться, иначе мне разобьют морду. Ну а ты можешь…

Частично целью активных действий SB было саботировать перспективы Валенсы получить Нобелевскую премию мира. Актер, изображающий Валенсу, объясняет, что премия – это большие деньги, а затем жалуется: “Я бы получил ее, если бы не церковь! Но церковь начинает вмешиваться”. “Да, – говорит его брат, – потому что они снова поставили Папу Римского”. ¹²¹

Однако 5 октября пришло известие о том, что Валенса действительно был удостоен Нобелевской премии мира. Чтобы отбить попытку SB представить его коррумпированным охотником за удачей, Валенса объявил, что отдаст свои премиальные деньги на церковную программу помощи частным фермерам в модернизации и механизации сельской местности. ¹²² Хотя Андропов был уже смертельно болен, он едва сдерживал свою ярость. С больничной койки он отправил Ярузельскому яростное письмо:

Церковь возрождает культ Валенсы, вдохновляет его и поощряет его действия. Это означает, что церковь создает новый вид конфронтации с партией. В этой ситуации самое главное – не идти на уступки. . .

Ярузельский выглядел невозмутимым. Через месяц он написал замечательное письмо Иоанну Павлу II о том, что до сих пор часто вспоминает их беседы во время визита в Польшу, потому что, “несмотря на понятные различия в оценках, они были полны искренней заботы о судьбе нашей родины и благополучии человека”. ¹²³

В апреле 1984 года, через два месяца после смерти Андропова, Ярузельский был вызван для объяснений на еще одну секретную встречу в железнодорожном вагоне в пограничном городе Брест-Литовске, на этот раз с министром иностранных дел Громыко и министром обороны Устиновым. Мрачный отчет об этой встрече Громыко представил Политбюро 26 апреля:

Что касается отношения польской церкви, то [Ярузельский] назвал церковь союзником, без которого прогресс невозможен. Он ни словом не обмолвился о решительной борьбе с кознями церкви.

Преемник Андропова, Константин Черненко, заявил, что Церковь ведет контрреволюционное наступление в Польше, “вдохновляя и объединяя врагов коммунизма и недовольных существующим строем”. Комментарии Михаила Горбачева, который сменил Черненко одиннадцать месяцев спустя, оказались пророческими. “Мне кажется, – сказал он, – что мы еще не понимаем истинных намерений Ярузельского. Возможно, он хочет иметь в Польше плюралистическую систему правления”. ¹²⁴

Как и в Чехословакии во время и после Пражской весны, за каждым этапом польского кризиса наблюдали нелегалы, участвовавшие в операциях ПРОГРЕСС. В Польше, как и в Чехословакии, есть признаки того, что по крайней мере некоторые из нелегалов стали симпатизировать реформаторам. Наиболее наглядно это видно на примере Валентина Викторовича Баранника (кодовое имя ОРЛОВ) и его жены Светланы Михайловны (кодовое имя ОРЛОВА), которые, начиная с 1978 года, были направлены на ряд заданий в Польшу по поддельным западногерманским паспортам. Летом 1982 года ОРЛОВА направила в центр уничтожающую критику природы польского однопартийного государства:

Отсутствие легальной оппозиции приводит к тому, что успеха добиваются только люди, всё время говорящие «да». Мнения, противоречащие мнению руководства, не обсуждаются, а подавляются и уничтожаются. Весь правящий слой ведет скрытую борьбу, индивидуальную и групповую, за еще более высокий пост, престижное назначение и другие преимущества. Таким образом, партийная бюрократия не в состоянии руководить страной, всесторонне учитывая все ее проблемы и потребности. Без творчества и свободного предпринимательства общество нежизнеспособно, и оно становится жертвой бюрократии. ¹²⁵

В документах, отмеченных Митрохиным, не зафиксирована реакция Центра, несомненно, возмущенная. Однако нет сомнений, что были и другие нелегалы, которые в частном порядке согласились с тем, что Орлов осмелился сказать открыто.

УЖЕ В 1980 ГОДУ СОВЕТСКОЕ ПОЛИТБЮРО было вынуждено неохотно признать, что единственной эффективной защитой от польской контрреволюции является страх перед советской военной интервенцией. Однако этот страх был лишь слабеющим активом, основанным на воспоминаниях о Будапеште в 1956 году, Праге в 1968 году и Кабуле в 1979 году. Как только в 1980 году Политбюро тайно отказалось от идеи вторжения в Варшаву, его политика была основана на блефе, который не мог продолжаться бесконечно.

Приход Горбачева к власти в 1985 году ускорил момент, когда блеф будет отменен. В ходе своих первых встреч в качестве генерального секретаря с лидерами стран Восточной Европы он предупредил, что они больше не могут рассчитывать на то, что Красная Армия придет им на помощь, если они рассорятся со своими согражданами. Горбачев передал то же послание более официально на встрече лидеров Comecon в Москве в ноябре 1986 года. ¹²⁶ Хотя восточноевропейские режимы, что вполне предсказуемо, не захотели делиться секретом со своими подданными, его раскрытие было лишь вопросом времени. Однако Горбачеву не пришло в голову, что он, возможно, открывает путь к концу коммунистической эры в Восточной Европе. Он ожидал, что на смену сторонникам жесткой линии, когда они больше не смогут держаться, придет поколение маленьких Горбачевых, стремящихся подражать реформам, проводимым в Москве. Немногие просчеты мирного времени имели столь серьезные последствия. Как только в советском блоке возник новый кризис и стало ясно, что Красная армия останется в казармах, “Социалистическое содружество” было обречено.

Эндшпиль обозначился в Польше. К началу 1989 года, когда экономика страны находилась в тяжелейшем положении и возобновились рабочие волнения, польское Политбюро обсуждало новые меры жесткой экономии, которые грозили вызвать взрыв недовольства, напоминающий 1980 год. Ярузельский отказывался рассматривать возможность возвращения к военному положению, будучи убежденным, что это приведет к гораздо большим человеческим жертвам, чем в 1981 году. Единственным выходом, по его мнению, было проведение переговоров с еще нелегальной “Солидарностью” в обмен на ее помощь в сохранении мира. Хотя Ярузельский пользовался поддержкой Чеслава Кищака, министра внутренних дел, отвечавшего за SB, и одного из ведущих сторонников жесткой линии в 1981 году, он смог провести свое предложение через Политбюро, лишь пригрозив уйти в отставку. Два месяца мучительных переговоров привели к легализации “Солидарности” и всеобщим выборам в июне по правилам, которые, хотя и были рассчитаны на большое коммунистическое большинство, давали “Солидарности” место в парламенте. Однако, к ошеломлению как ее самой, так и ее оппонентов, “Солидарность” одержала убедительную победу. За несколько месяцев до этого пресс-секретарь правительства Ежи Урбан назвал “Солидарность” “несуществующей организацией”, а Валенсу – “частным лицом”, не имеющим никакого политического значения. После поражения коммунистов он сказал уходящему правительству: “Это не просто проигранные выборы, господа. Это конец эпохи”. ¹²⁷

Конец наступил быстрее, чем кто-либо думал. Все оставшиеся сомнения в том, что Москва готова терпеть устранение старой коммунистической гвардии, исчезли во время визита Горбачева в Восточный Берлин в сентябре на празднование сорокалетия обреченной “Германской Демократической Республики”. Он сказал Хонеккеру фразу, быстро обнародованную советской делегацией: “В политике жизнь жестоко наказывает тех, кто отстает”. Сам Хонеккер отошёл от власти шесть недель спустя. Даже когда стало ясно, что в Восточной Европе под угрозой весь коммунистический строй, а не только старая гвардия, Горбачев не отступил.

Он отправил своего близкого советника Александра Яковлева (фото) в столицы распадающегося Социалистического Содружества, “чтобы он снова и снова повторял: Мы не собираемся вмешиваться”. Позже Яковлев сказал:

Пожалуйста, – заявили мы им, – делайте свои собственные расчеты, но убедитесь, что вы понимаете, что наши войска не будут использованы, хотя они там есть. Они останутся в своих казармах и никуда не пойдут, ни при каких обстоятельствах”. ¹²⁸

После того, как 9 ноября восточногерманские толпы в восторге прорвались через Берлинскую стену, потребовалось всего семь последних недель года, чтобы оставшиеся однопартийные государства рухнули как карточные домики.

Центр принял распад советского блока с гораздо меньшим хладнокровием, чем Горбачев. Хотя КГБ разработал активные меры в отчаянной попытке предотвратить падение коммунистических режимов, ему было отказано в разрешении на их реализацию. По словам главы ФКР Леонида Шебаршина, лидерам Восточной Европы было сказано, что они должны сами за себя постоять. “Но, – сетует он, – их учили только дружить с Советским Союзом, они не были готовы встать на ноги. Их просто бросили на съедение волкам”. ¹²⁹