Архив Митрохина. Глава 31. ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ОТ ОДНОПАРТИЙНОГО ГОСУДАРСТВА К ПРЕЗИДЕНТСТВУ ПУТИНА

Роль российской разведки

Большинство академических историков не спешат признавать роль разведывательных сообществ в международных отношениях и политической истории ХХ века. Один из ярких примеров касается истории Радиоэлектронной разведки (РЭР). Начиная с 1945 г. практически во всех очерках по истории Второй мировой войны упоминается успех американцев во взломе главного японского дипломатического шифра более чем за год до нападения на Перл-Харбор.

Британские успехи во взломе немецких шифров во время Первой мировой войны также были общеизвестны; более того, одна из широко разрекламированных немецких дешифровок, подготовленных британскими шифровальщиками, – телеграмма Циммермана – ускорила объявление войны Германии со стороны США в 1917 году. Но вплоть до раскрытия секрета ULTRA в 1973 г. практически никому из историков (за исключением бывших офицеров разведки, которым запрещалось упоминать об этом) не приходило в голову, что, возможно, крупные успехи в сфере РЭР были достигнуты не только в противостоянии с Германией, но и в борьбе против Японии. Даже после раскрытия важной роли ULTRA в британских и американских военных операциях на западе прошло еще пятнадцать лет, прежде чем кто-либо из историков поднял довольно очевидный вопрос о существовании российской ULTRA на восточном фронте. ¹

В конце двадцатого века многие историки, которые сегодня признают значение РЭР во Второй мировой войне, по-прежнему полностью игнорируют его в своих исследованиях холодной войны. Внезапное исчезновение этой разведки с исторического ландшафта сразу после победы над Японией породило ряд эксцентричных аномалий даже в некоторых ведущих исследованиях, посвященных политикам и международным отношениям.

Так, например, в огромной и в основном авторитетной многотомной официальной биографии Черчилля, написанной сэром Мартином Гилбертом, признается его увлечение РЭР в качестве военного лидера, но нет ни одного упоминания о его постоянном интересе к ней в качестве премьер-министра мирного времени с 1951 по 1955 год.

                В биографиях Сталина о РЭР говорится еще меньше. Хотя существует несколько прекрасных историй Советского Союза, трудно найти хоть одну, в которой хотя бы в одном предложении рассказывалось бы об огромном объеме данных РЭР, генерируемом КГБ и ГРУ. Во многих исследованиях, посвященных советской внешней политике, КГБ практически не упоминается. Библиография последней академической истории российских внешних отношений с 1917 по 1991 год (издана в 1998 г.), которую британский авторитет назвал “лучшей общей историей советской внешней политики”, не содержит, если исключить биографию Берии, ни одной работы о советской разведке среди  более 120 глав. ²

Хотя подобные отклонения ведущих историков отчасти объясняются чрезмерной классификацией архивов разведки (худшее в отношении РЭР), в основе их лежит то, что психологи называют “когнитивным диссонансом” – трудность, с которой все мы сталкиваемся при восприятии новых концепций, нарушающих наше существующее представление о мире. ³ Для многих историков, политологов и специалистов по международным отношениям ХХ века секретная разведка была именно такой концепцией. Конечно, наивно полагать, как это делали некоторые “шпионские писатели”, что самые секретные источники обязательно дают самую важную информацию. Но также наивно полагать, что исследования международных отношений и авторитарных режимов ХХ века (это лишь два примера) могут позволить себе игнорировать роль спецслужб. С наступлением нового столетия традиционное академическое пренебрежение к разведке переживает серьезный, если еще не окончательный, упадок. Появилось новое поколение ученых, которые в меньшей степени, чем большинство их предшественников, дезориентированы ролью разведки и ее использованием (или злоупотреблением) политиками ⁴. Их ждет обширная исследовательская программа.

Исследования, посвященные советской эпохе, уже подорвали распространенное представление о базовой симметрии между ролью разведки на Востоке и Западе. ЧК и ее преемники занимали центральное место в функционировании советской системы таким образом, каким никогда этого не делали разведывательные сообщества в управлении западными государствами.

Великий диссидент XIX века Александр Герцен (портрет), возможно, первый настоящий русский социалист, говорил, что в ХХ веке он боится “Чингисхана с телеграфом” – традиционного деспота, обладающего всей мощью современного государства. В сталинской России кошмар Герцена стал реальностью. Но власть сталинского государства, как понял Джордж Оруэлл, была в значительной степени тайной властью. Построение и выживание первого в мире однопартийного государства в России и ее “ближнем зарубежье” зависело от создания после Октябрьской революции беспрецедентной системы слежки, способной отслеживать и подавлять любые формы инакомыслия.

В романе “1984” Оруэлл изображает государство, построенное на почти тотальной слежке:

Невозможно было понять, следят ли за тобой в тот или иной момент. О том, как часто и по какой системе “полиция мысли” подключается к тому или иному проводу, можно было только догадываться. Можно было даже предположить, что они следят за всеми постоянно. Но в любом случае они могут подключиться к вашему проводу, когда захотят. ⁵

Миллионы людей в сталинской России чувствовали за собой почти такое же пристальное наблюдение, как Уинстон Смит в романе “1984”. “Из-за повсеместной распространенности осведомителей НКВД, – пишет историк Джеффри Хоскинг (фото), – у многих людей не было никого из знакомых, кому бы они полностью доверяли”. ⁶

Основы сталинского государства слежки были заложены Лениным, самым ярым сторонником ЧК в большевистском руководстве, который отвергал протесты против ее жестокости как слабые “стенания”. При личном содействии Ленина ЧК постепенно проникла во все сферы жизни советского режима⁷. Например, когда Ленин хотел искоренить празднование русского Рождества, он обратился именно в ЧК. “Все чекисты, – распорядился он 25 декабря 1919 г., – должны быть начеку и расстреливать каждого, кто не явится на работу из-за “Николы” (дня святого Николая) ⁸.

Сталин использовал преемников ВЧК – ОГПУ и НКВД – для проведения самых масштабных в истории Европы преследований в мирное время, жертвами которых стали большинство партийного руководства, высший командный состав и даже комиссары госбезопасности, отвечавшие за осуществление Большого террора.

Среди западных наблюдателей за террором, неспособных понять, что такие преследования возможны в, казалось бы, цивилизованном обществе, наблюдались хрестоматийные случаи когнитивного диссонанса.

Американский посол Джозеф Дэвис сообщил Вашингтону, что в ходе показательных процессов были получены “доказательства, не вызывающие сомнений, которые оправдывают вердикт о виновности в государственной измене”.

Историк сэр Бернард Парес, считающийся ведущим британским специалистом своего поколения по русскому языку, писал в 1962 году:

“Почти все [осужденные на процессе] признали, что участвовали в заговоре против жизни Сталина и других, и в этом нет необходимости сомневаться”. ⁹

После Второй мировой войны НКВД и его преемник, МГБ, сыграли центральную роль в создании новой советской империи в Восточной и Центральной Европе. Их роль, согласно ханжеской советской официальной истории, заключалась в “помощи народам освобожденных стран в создании и укреплении свободной внутренней формы правления “¹⁰ , т.е. в создании ряда послушных однопартийных государств вдоль западных границ Советского Союза. На всей территории советского блока важнейшую роль в установлении сталинских режимов сыграли службы безопасности и разведки, созданные по образу и подобию МГБ. Даже в Германской Демократической Республике число информаторов было в семь раз больше, чем в нацистской Германии. Как и в Восточной Германии, многие руководители новых однопартийных государств были не только верными сталинистами, но и бывшими советскими агентами.

Хотя послесталинские враги народа были переведены КГБ в разряд диссидентов и подверглись менее убийственным методам репрессий, кампания против них оставалась бескомпромиссной. Для понимания устройства советского государства необходимо более детальное исследование методов социального контроля КГБ. Заметки Митрохина о документах внутренних управлений КГБ, попавших в картотеку ПГУ, свидетельствуют о том, что в архивах современной российской службы безопасности – ФСБ – до сих пор хранится огромное количество совершенно секретных материалов о функционировании советской системы. Одним из нововведений КГБ в годы холодной войны стало карательное использование психиатрии против идеологических диверсий.

В Институте судебной психиатрии имени Сербского (фото 1913 г) и других институтах были завербованы психиатры, которым предписывалось ставить политическим диссидентам диагноз “параноидная шизофрения” и тем самым обрекать их на бессрочное заключение в психиатрических больницах, где их можно было накачать наркотиками и транквилизаторами. Один из “планов агентурно-оперативных мероприятий”, реализованный в конце 1975 г., предусматривал использование четырех агентов (КРАЕВСКИЙ, ПЕТРОВ, ПРОФЕССОР и ВАЙКИН) и шести соисполнителей (БЕА, ЛДР, МГВ, МЗН, НРА и САБ) в психиатрической профессии ¹¹. Почти наверняка их было гораздо больше. Примечательно, что большинство заключенных диссидентов сохранили рассудок даже после лечения у психиатров КГБ. Обследование двадцати семи из них в 1977-8 гг. врачом Долгопрудненской психиатрической больницы Александром Александровичем Волошановичем показало, что ни один из них не страдает каким-либо психическим расстройством ¹². В 1983 г. советские психиатры вышли из состава Всемирной психиатрической ассоциации – как раз вовремя, чтобы избежать исключения за систематические издевательства над пациентами.

Наиболее распространенными методами социального контроля КГБ были более простые, хотя и чрезвычайно трудоемкие способы повсеместного наблюдения и запугивания. Опыт Андропова в качестве посла в Будапеште в 1956 г., подкрепленный чехословацким кризисом в первый год его работы на посту председателя КГБ, убедил его в том, что КГБ не может позволить себе упустить ни одного случая идеологической диверсии. “Каждый такой акт, – настаивал он, – представляет собой опасность”. ¹³ Ни один случай, каким бы банальным он не казался, не проходил мимо внимания КГБ. Усилия и средства, затраченные на розыск каждого автора анонимного письма или граффити с критикой советского строя, зачастую превышали те, что тратятся на Западе на расследование крупного убийства. Среди многих успешных операций по борьбе с такими авторами, о которых рассказывалось в секретном внутреннем журнале “Сборник КГБ “, была охота за диссидентом под кодовым именем ХУДОЖНИК, который в июле 1971 года начал рассылать в комитеты КПСС и ВЛКСМ анонимные письма с нападками на марксизм-ленинизм и различных партийных функционеров. Письма были написаны шариковой ручкой и подписаны “ЦК партии свободы”. Криминалистическая экспертиза выявила на обороте некоторых писем едва различимые следы карандашных рисунков – отсюда кодовое имя ХУДОЖНИК и гипотеза о том, что он учился в художественной школе. Детальное изучение содержания писем также показало, что он регулярно читал “Комсомольскую правду” и слушал зарубежные радиостанции. В связи с тем, что часть писем была направлена в военные комсомольские организации, была проведена огромная работа по изучению учетных дел лиц, уволенных из военных учебных заведений, и дел офицеров запаса. Поиск ХУДОЖНИКА был сосредоточен в Москве, Ярославле, Ростове и Гаврилов-Яме, куда направлялись его письма. Во всех четырех местах почтовая цензура (Служба ПК) в течение многих месяцев искала почерк, похожий на почерк ХУДОЖНИКА; многочисленным агентам и сотрудникам КГБ также показывали образцы почерка и давали предполагаемый психологический портрет ХУДОЖНИКА. Была проведена огромная исследовательская работа по выявлению и тщательному изучению официальных бланков, которые мог заполнять ХУДОЖНИК. В конце концов, после почти трехлетней охоты, его подпись была обнаружена на заявлении в Ростовскую городскую жилищную комиссию. В 1974 году ХУДОЖНИК был разоблачен как председатель ростовского жилищного комитета по фамилии Коробов. После непродолжительной слежки он был арестован, предан суду и заключен в тюрьму. ¹⁴ Как и во многих других подобных случаях, в триумфальном отчете КГБ о длительной операции по розыску ХУДОЖНИКА не прослеживалось понимания абсурдности выделения таких огромных средств на поиски автора “клеветы на советскую действительность”, ни одна из которых так и не стала достоянием гласности.

Сотрудникам КГБ регулярно напоминали статьями в “Сборнике КГБ” и другими увещеваниями, что даже западная популярная музыка по своей сути является подрывной.

Провинциальные КГБ прилагали огромные усилия, чтобы выяснить степень интереса местных жителей к такой музыке, и, как правило, были обеспокоены тем, что обнаруживали.

Так, в Днепропетровской области, где Брежнев начинал свою партийную карьеру, в середине 1970-х годов после, видимо, длительного изучения личной переписки молодежи КГБ подсчитал, что почти 80% возрастной группы 15-20 лет “систематически слушают передачи западных радиостанций”, особенно популярную музыку, и проявляют другие нездоровые признаки интереса к звездам западной эстрады, например, пытаются получить их фотографии.

Почти сюрреалистический характер отчета о музыкальных диверсиях в Днепропетровской области напоминает о том, как охота за идеологическим диссидентством зачастую уничтожала всякое представление об абсурде у тех, кто вел священную войну с ним:

Даже прослушивание музыкальных передач формировало у молодежи искаженное представление о советской действительности и приводило к инцидентам предательского характера. Увлечение модной западной популярной музыкой, музыкальными группами и исполнителями, попавшими под их влияние, приводит к тому, что эти молодые люди могут встать на враждебный путь. Такое увлечение негативно влияет на интересы общества, разжигает тщеславные амбиции и необоснованные требования, может способствовать возникновению неформальных [официально не одобренных] групп с изменнической направленностью” ¹⁵.

Таким образом, Майкл Джексон и Pink Floyd, в частности, были определены как потенциальные угрозы советской системе. Тот факт, что коммунистические однопартийные государства чувствовали такую угрозу со стороны западных поп-звезд, подтверждал их статус символов молодежного бунтарства. Даже в Албании после краха в 1992 году последнего и самого изолированного коммунистического режима в Европе (изолированного даже от Москвы) элегантный Бульвар в центре Тираны был полон молодых людей в футболках с Майклом Джексоном (или “Miel Jaksen” по-албански).

На обезглавленной статуе Сталина крупными красными буквами было написано “Pink Floyd”. Все точки соприкосновения советских граждан с западными людьми рассматривались Центром как потенциальные источники идеологической заразы. В зарубежных резидентурах имелись сотрудники линии СК, главной обязанностью которых было предотвращение такого заражения в местной советской колонии, где неизменно находилось большое количество агентов и сослуживцев КГБ. В середине 1970-х годов 15% советских сотрудников в Нью-Йорке были полностью завербованными агентами. ¹⁷ Давно известно, что советские группы, выезжавшие за рубеж, всегда тщательно опекались сотрудниками КГБ. Однако обычно не придавалось значения тому, насколько велика была доля агентов и соглядатаев в каждой группе (часто более 15%), которые следили за поведением своих попутчиков.

Например, когда в октябре и ноябре 1974 года советский Государственный академический симфонический оркестр давал концерты в ФРГ, Италии и Австрии, два сотрудника КГБ – Павел Васильевич Соболев (фото) и Петр Трубагард – выдавали себя за сотрудников оркестра. Среди 122 членов оркестра было также не менее восьми агентов и одиннадцати соглядатаев. В ходе гастролей были получены “компрометирующие материалы” на 35 участников оркестра, в том числе свидетельства “злоупотребления алкоголем”, “спекуляции” (вероятно, в основном попыток приобретения западных товаров народного потребления), а в случае с музыкантами-евреями – “дружеской” переписки с лицами в Израиле. Кроме того, была получена “компрометирующая” информация о семьях музыкантов, например, о том, что жена одного из скрипачей (в записках Митрохина она названа по имени) обменивалась поздравлениями с днем рождения со знакомыми во Франции ¹⁸. В октябре 1974 года под руководством сотрудника КГБ Михаила Александровича Сизова состоялась поездка Московского камерного оркестра на Запад. Из тридцати участников оркестра трое были агентами, а пятеро – соглядатаями. Компрометирующая информация”, собранная восемью информаторами об остальных двадцати двух участниках, которая больше всего беспокоила КГБ – это сведения о том, что некоторые из них переписывались с иностранными знакомыми¹⁹.

КГБ во многом благодаря огромным затратам времени и сил в войне на всех фронтах против идеологических диверсий во много раз превосходил по численности любую западную разведку или службу безопасности. Примером чрезмерной концентрации провинциальных КГБ на делах об идеологических диверсиях может служить секретный отчет Управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области за 1970 год. Не было выявлено ни одного случая шпионажа или терроризма. Напротив, 502 человека были подвергнуты “профилактическим инструктажам” (предупреждениям) за участие в “политически вредных инцидентах”, 41 человек был привлечен к уголовной ответственности за совершение или попытку совершения государственных преступлений (почти наверняка связанных с идеологической диверсией), 34 советских гражданина были пойманы при попытке пересечения границы. В высших учебных заведениях проводилась большая работа “по предупреждению враждебных инцидентов”. Почтовая цензура перехватила около 25 тыс. документов “идеологически вредного содержания”, еще 19 тыс. документов было конфисковано на границе. Виновными в распространении подрывных листовок и рассылке анонимных писем было выявлено 19 человек (в 1969 г. – 99), при этом выйти на след 27 человек, подозреваемых в этом. Огромная агентурная сеть КГБ выросла за год еще на 17,3%. С другой стороны, по данным службы наблюдения КГБ, в ходе работы было разбито двадцать семь автомобилей²⁰.

Олег Калугин (фото), ставший в 1980 г. заместителем председателя Ленинградского КГБ, в частном порядке назвал свою работу “тщательно срежиссированным фарсом”, в котором он отчаянно пытался обнаружить достаточно идеологических диверсий, чтобы оправдать свое существование. ²¹

Будучи главой КГБ с 1967 по 1982 год, Андропов стремился к тому, чтобы идеологическая диверсия была в центре внимания руководства. Такие тривиальные (по западным меркам) вопросы, как деятельность небольшой группы Свидетелей Иеговы в глубине Сибири или несанкционированная публикация в Париже рассказа советского писателя, могли попасть не только на стол Андропова, но и, в отдельных случаях, в Политбюро. Хотя даже ведущие диссиденты не находили отклика у остального населения СССР, по крайней мере, до эпохи Горбачева, они становились предметом многочасовых дискуссий в Политбюро. В начале 1977 г. в Советском Союзе и за рубежом проводились или готовились к проведению тридцать две активные операции против Андрея Сахарова, которого Андропов назвал “врагом народа номер один”. ²² Ни одна группа советских диссидентов в годы “холодной войны” не могла сколько-нибудь долгое время избежать проникновения в нее одного или нескольких из нескольких миллионов агентов и соратников КГБ. Их возможности публичного протеста ограничивались тайным распространением самиздатовских брошюр или кратковременным разворачиванием транспарантов на Красной площади, после чего они срывались сотрудниками КГБ в штатском. Вплоть до последних лет существования советской системы диссиденты составляли ничтожное меньшинство среди советского населения и не пользовались особой поддержкой и сочувствием. В этом и заключался их героизм, поскольку они мужественно боролись с трудностями, которые, наверное, казались непреодолимыми.

КГБ способствовал тому, что идея серьезных политических изменений казалась несбыточной. Подавляющему большинству россиян просто не приходило в голову, что советской системе есть какая-то альтернатива. Несмотря на недовольство уровнем жизни, почти беспрекословное согласие со статус-кво оказало глубокое влияние на отношение к нему Запада и, соответственно, на его внешнюю политику. В период “холодной войны” большинство западных наблюдателей неохотно допускали, что советская система будет существовать неопределенно долго. Отсюда общее чувство шока и удивления, когда в последние месяцы 1989 г. коммунистический строй в Восточной Европе так быстро рухнул, а через два года последовал почти столь же быстрый распад советского однопартийного государства.

Генри Киссинджер заявил в 1992 году: “Я не знал никого… кто бы предсказал подобную эволюцию Советского Союза”. ²³

НЕДООЦЕНИВАЯ ЦЕНТРАЛЬНОЕ МЕСТО СИСТЕМЫ социального контроля КГБ в функционировании советской системы, западные наблюдатели часто недооценивали силу и влияние руководителей органов безопасности и разведки. Берия, возглавивший НКВД в конце террора, стал вторым по влиянию человеком в Советском Союзе – “моим Гиммлером”, как однажды назвал его Сталин. В 1945 г. он был назначен ответственным за создание первой советской атомной бомбы. После смерти Сталина в 1953 г. Берия стал первым руководителем советских спецслужб, претендовавшим на верховную власть. Однако страх перед его амбициями объединил против него все остальное советское руководство и привел к его расстрелу в конце года.

В дальнейшем часто высказывалось мнение, что ни один из руководителей КГБ больше никогда не получит от остального советского руководства возможности успешно претендовать на власть. Это предположение оказалось верным в случае с Александром Шелепиным, динамичным и относительно молодым председателем КГБ в 1958-1961 годах, который не скрывал своего желания стать генсеком, но после свержения Хрущева был фактически отодвинут на второй план Брежневым и другими ведущими заговорщиками.

Юрий Андропов вел гораздо более тонкую игру, чем Берия или Шелепин, планируя свой приход к власти в 1970-е годы. По мере того, как Брежнев все более слабел, Андропов постепенно утверждался в роли наследника, сменив его на посту генсека в 1982 году. Однако ни на 2000 страницах мемуаров Генри Киссинджера о периоде 1969-77 гг., ни в мемуарах Сайруса Вэнса о его работе на посту госсекретаря, сменившего Киссинджера в 1977-1980 годах, нет ни одного упоминания об Андропове²⁵.

Столь же недооцененным был и Владимир Крючков (фото из книги) на посту председателя КГБ десять лет спустя.

Большинство западных наблюдателей было застигнуто врасплох, когда он оказался организатором неудавшегося путча в августе 1991 г., целью которого было свержение Горбачева и установление жесткого режима.

Однако, как и Берия, Крючков перестарался.

Хотя КГБ до сих пор был незаменимым оплотом коммунистического однопартийного государства, ошибочная попытка Крючкова укрепить его лишь ускорила его крах.

Евгений Примаков (фото), первый руководитель преемника ПГУ – СВР, также привлек удивительно мало внимания со стороны большинства западных комментаторов. В нашумевшем американском исследовании “Россия Ельцина”, опубликованном накануне назначения Примакова премьер-министром в сентябре 1998 г., о нем не было ни единого упоминания²⁷. К весне 1999 г. Примаков, хотя и отказался от стремления стать преемником Ельцина, возглавил опросы общественного мнения о возможных кандидатах на президентских выборах следующего года. Придя к выводу, что Примаков стал слишком влиятельным, Ельцин в мае 1999 г. отправил его в отставку.

ЧЕКА И ЕГО ПРЕЕМНИКИ играли центральную роль в проведении советской внешней политики, а также в управлении однопартийным государством.

Ким Филби (фото) с гордостью заявил на лекции в КГБ в 1980 году: “Наша служба, действующая за рубежом, – это первая линия обороны Советского Союза”²⁸. То, что многие западные историки не считают КГБ одним из основных рычагов советской внешней политики, отчасти объясняется тем, что зачастую цели советской политики не вписывались в западные представления о международных отношениях. В обзорах сталинской внешней политики неизменно упоминаются переговоры о коллективной безопасности против нацистской Германии, которые велись Литвиновым и советскими дипломатами, но обычно полностью игнорируются менее традиционные операции против белогвардейцев в Париже, план убийства генерала Франко в начале гражданской войны в Испании, ликвидация ведущих троцкистов в Западной Европе в конце 1930-х годов и заговор с целью убийства Тито в 1953 году – все это было поручено службе внешней разведки. ²⁹ Даже после смерти Сталина советская внешняя политика во многом не выстраивалась по западной модели.

ИНО, внешняя разведка эпохи меж двух войн, создала себе репутацию, разгромив ряд контрреволюционных заговоров с участием антибольшевистских эмигрантов и империалистических спецслужб. Несмотря на то, что, по имеющимся сегодня данным, ни один из этих (в действительности довольно банальных) заговоров не имел ни малейших перспектив на успех, в воображении советского руководства они занимали большое место. Точно так же ликвидация с помощью ИНО ведущих белогвардейцев и троцкистов за пределами СССР была, с точки зрения Сталина, крупной победой. В начале Второй мировой войны Сталин был больше обеспокоен Троцким, чем Гитлером.

В 1930-е годы советская внешняя разведка, в основном благодаря “Великим нелегалам”, лидировала в мире. Вербовка “великолепной пятерки” и других идеологических агентов высокого полета открывала перспективу проникновения в самые уши империалистической власти в западных столицах. Большое количество британских и других дипломатических документов, добытых ИНО, оказало важное, хотя и малоизученное влияние на формирование советской внешней политики. На протяжении всей сталинской эпохи соперничество советской разведки как с Великобританией – главным объектом довоенного внимания, так и с США – главным противником в холодной войне – было удивительно односторонним. В межвоенный период СИС не имела своего московского отделения, а в США до 1941 г. вообще не было ни одного органа шпионажа. Основные поражения ИНО в предвоенный период были нанесены им самим: прежде всего, это расправа над многими лучшими офицерами, ставшими жертвами паранойи Большого террора.

Проникновение советской разведки на Запад достигло апогея во время Второй мировой войны. Никогда ранее ни одно государство не узнавало столько секретов своих союзников.

В Тегеране и Ялте (фото) Сталин, вероятно, был лучше информирован о картах, находившихся в руках других участников переговоров, чем любой государственный деятель на любой предыдущей конференции. Сталин знал содержание многих особо секретных британских и американских документов, которые Черчилль и Рузвельт скрывали даже от большинства членов своих кабинетов. ULTRA, хотя и была раскрыта только шести британским министрам, была известна Сталину. Так же, как и манхэттенский проект, который тщательно скрывался от вице-президента Гарри Трумэна до тех пор, пока он не сменил Рузвельта в апреле 1945 года. (Тогда же Трумэну впервые сообщили об ULTRA). ³⁰

В решении Трумэна на Потсдамской конференции в июле 1945 года (фото выше) сообщить Сталину, что “у нас есть новое оружие необычной разрушительной силы”, есть своеобразная ирония. ³¹ Сталин, похоже, не был впечатлен этим сообщением – что и следовало ожидать, ведь он знал о планах создания американской атомной бомбы в пятнадцать раз дольше, чем Трумэн.

Сталин также был гораздо лучше, чем большинство американских и британских политиков, информирован о первом крупном успехе американо-британской разведки против Советского Союза в годы холодной войны – расшифровке ВЕНОНЫ которая раскрыла кодовые имена и подсказки к личностям нескольких сотен советских агентов. Примечательно, что Трумэн, похоже, вообще не был проинформирован  о ВЕНОНЕ. Почти наверняка не были проинформированы об этом и члены кабинета Эттли в Великобритании. Из-за внутренних разногласий в разведывательном сообществе США даже ЦРУ не было поставлено в известность до конца 1952 года.

Однако Центр узнал о ней уже в начале 1947 года от Уильяма Вайсбанда (фото), агента американского агентства РЭР (ASA).

Таким образом, как это ни поразительно, Сталин знал о величайшем секрете американской разведки начала холодной войны за пять лет до президента или ЦРУ. ³²

Чрезвычайные успехи Центра в деле проникновения к своим союзникам во время Второй мировой войны и тот факт, что некоторые из его агентов остались на своих местах после победы, породили завышенные ожидания того, чего советская разведка сможет добиться в холодной войне против главного противника и его союзников по НАТО. В основе послевоенной стратегии КГБ лежала попытка воссоздать довоенную эпоху “великих нелегалов”, создать разветвленную сеть нелегальных резидентур и завербовать новое поколение идеологических агентов высокого полета. Наряду с легальными резидентурами в Вашингтоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско Центр планировал еще в начале 1980-х гг. создать шесть нелегальных резидентур, в каждой из которых работали бы агенты в самом сердце администрации Рейгана. Планы оказались неоправданно оптимистичными.

Несмотря на ряд ярких тактических успехов, послевоенная грандиозная стратегия КГБ по проникновению в коридоры власти своего главного противника провалилась. По крайней мере, до начала 1960-х годов главным источником разведывательной информации об американской внешней политике было, вероятно, проникновение в посольство США в Москве.

К началу холодной войны миф о сталинской России как первого в мире подлинно социалистического рабоче-крестьянского государства, вдохновлявший “Великолепную пятерку” и их американских коллег, стремительно таял. Большинство идеалистически настроенных студентов-революционеров конца 1960-х годов, в отличие от своих довоенных предшественников, обращались за вдохновением не к старым коммунистическим партиям, а к новым левым, которые казались глубоко подозрительными все более стареющему руководству брежневского Советского Союза.

Маргинализация послевоенных коммунистических партий в США и Великобритании лишила советскую разведку главного источника вербовки и поиска талантов. Наиболее благодатными западными районами вербовки сразу после окончания Второй мировой войны стали Франция и Италия – две западноевропейские страны с наиболее мощными коммунистическими партиями, обе из которых участвовали в послевоенных коалиционных правительствах. Самые долгоживущие и, вероятно, самые продуктивные французские и итальянские агенты, выявленные в досье Митрохина, – ЖУР и ДАРИО – в эти годы вошли в состав соответствующих министерств иностранных дел. ³⁴

К 1950-м годам КГБ получал от основных членов НАТО в континентальной Европе, вероятно, больше высококачественной дипломатической и политической информации, чем от США и Великобритании. Проникновение в министерства иностранных дел Франции, Италии и других западных стран, а также в посольства в Москве не только позволило получить большое количество дипломатических документов, но и оказало существенную помощь шифровальщикам КГБ. На протяжении большей части холодной войны, если не всей её, общее количество дипломатических дешифровок, которые Центр считал достаточно значимыми для передачи в ЦК, вероятно, никогда не опускалось ниже 100 тыс. в год. Во время холодной войны в целом, в результате раздела Германии и потока беженцев с Востока на Запад, ФРГ была основным членом НАТО, наиболее уязвимым для агентурного проникновения, хотя успехи КГБ превосходили успехи его восточногерманского союзника. Успех агента HVA Гонтера Гийома, ставшего помощником канцлера Западной Германии в решающий момент отношений между Востоком и Западом, когда Вилли Брандт начинал свою “Остполитику”, стал одним из крупнейших разведывательных переворотов времен холодной войны.

Хотя Центр получил от стран НАТО значительный объем высококачественных разведданных, он никогда не был удовлетворен достигнутым. В Европе, как и в Северной Америке, он отказался от своих амбиций времен холодной войны по созданию нового поколения “великих нелегалов”. В 1970-е годы он получал обещания от коммунистических лидеров всего мира, что ему найдут  новых ричардов зорге. Однако документы, с которыми ознакомился Митрохин, свидетельствуют о том, что удалось найти совсем мало таковых, если вообще хотя бы один был найден. К середине 1970-х годов наиболее яркие молодые члены партии в тех немногих западноевропейских странах, где коммунизм оставался мощной силой, как правило, были сторонниками еврокоммунизма, а не слепо послушными просоветскими лоялистами, готовыми пожертвовать своей жизнью на благо “отечества угнетенных тружеников”. Даже некоторым советским нелегалам было трудно сохранить свою идеологическую приверженность, столкнувшись с реальностью жизни на Западе. По мере развития “холодной войны” лучшие агенты КГБ все чаще становились не столько идейными (как Ким Филби), сколько наемниками (как Олдрич Эймс).

Однако резидентуры продолжали испытывать давление со стороны руководства Центра, практически не имевшего опыта работы на Западе, в плане подготовки крупных политических фигур. Отсюда безнадежно нереальные планы КГБ по вербовке Гарольда Вильсона, Вилли Брандта, Оскара Лафонтена, Сайруса Вэнса, Збигнева Бжезинского и других высокопоставленных западных государственных деятелей, которые, несомненно, были одобрены политическим руководством. На эти и другие неудачи Крючков ответил не более реалистичной кадровой политикой, а усилением бюрократии, требуя все более длинных отчетов и заполнения бланков. Резиденты, должно быть, внутренне застонали в апреле 1985 г., когда получили из Центра недавно разработанную анкету, которую Крючков велел им использовать в качестве основы для отчетов о политиках и других “видных деятелях Запада”, рассматриваемых в качестве возможных “объектов для обработки”. Анкета содержала пятьдесят шесть вопросов, многие из которых были очень сложными и детально проработанными.

                Вопрос 14 раздела 4 анкеты, например, требовал информации об

…образе жизни: увлечения, удовольствия, вкусы; книги – каких писателей предпочитает; театр, музыка, живопись, что особенно любит; коллекционирование; отношение к спорту (верховая езда, охота, рыбалка, плавание, шахматы, футбол, игры, мотоспорт, парусный спорт и т.д.), полученные призы; походы; с каким окружением и какими людьми предпочитает общаться; какую кухню предпочитает и т.д.

Пятьдесят пять других вопросов содержали столь же подробные требования о предоставлении информации на такие разные темы, как “компрометирующая информация об испытуемом” и “отношение испытуемого к американской внешней политике”. Для получения полного ответа на вопросник по любой “известной фигуре на Западе” потребовались бы месяцы расследований со стороны оперативных сотрудников резидентуры.

ОСНОВНАЯ СЛАБОСТЬ ЦЕНТРА в области политической разведки заключалась, как предполагалось, не в сборе информации, а в умении интерпретировать собранные сведения. И при Сталине, и при Хрущеве Центр ежедневно направлял в Кремль подборку донесений внешней разведки, полученных из резидентур и других источников, но, как правило, отказывался от более чем конспективной интерпретации этих донесений, опасаясь противоречить взглядам политического руководства. И Сталин, и Хрущев выступали в роли собственных, неквалифицированных главных аналитиков разведки. Брежнев, напротив, уделял мало времени интерпретации разведывательной или любой другой информации, что давало Андропову больше возможностей, чем любому из его предшественников, для представления разведывательных оценок.

Хуже всего оценка разведданных проводилась в сталинскую эпоху. Сталин сам несет значительную долю личной ответственности за то, что не прислушался к неоднократным предупреждениям разведки о вторжении Германии в 1941 году. Введенная в ранг института  паранойя сталинской системы привела к ряду других провалов в оценке, в том числе к заблуждению в середине войны, что “Великолепная пятерка”, одни из самых талантливых и продуктивных агентов Центра, были частью тщательно продуманного британского обмана. Хотя после смерти Сталина анализ разведданных уже никогда не опускался до таких параноидальных глубин, в кризисные моменты холодной войны КГБ был склонен подменять взвешенную оценку теорией заговора. Уже через год после того, как Андропов стал председателем КГБ, он представлял в Политбюро искаженные оценки разведки, призванные укрепить его решимость подавить Пражскую весну вооруженной силой. Одержимость идеей, что Запад стоит за попытками идеологической диверсии в советском блоке не позволяла ему рассматривать любые факты, свидетельствующие об обратном. В 1968 г. Центр уничтожил секретные американские документы, полученные вашингтонской резидентурой, из которых следовало, что ни ЦРУ, ни какое-либо другое американское ведомство не манипулировало реформаторами “Пражской весны”. ³⁸

Как в начале 1960-х, так и в начале 1980-х годов Центр считал, что Соединенные Штаты планируют первый ядерный удар по Советскому Союзу. Хотя некоторые сотрудники ПГУ в западных резидентурах, гораздо лучше знакомые с Западом, чем советские руководители и председатели КГБ, в частном порядке отвергали подобные опасения как нелепое кликушество, они не осмеливались открыто оспаривать суждения Центра. Шеф внешней разведки Восточной Германии Маркус Вольф, возмущенный потерей времени из-за требований КГБ оказать помощь HVA в раскрытии несуществующих планов первого американского удара, также знал, что лучше не жаловаться в Москву. “Эти приказы, – утверждает он, – были не более открыты для обсуждения, чем другие приказы сверху”.

Искажение результатов анализа советской разведки в корне вытекало из природы однопартийного государства и присущего ему недоверия ко всем противоположным взглядам. Поэтому Советскому Союзу было сложнее, чем его западным соперникам, понять, а значит, и использовать собранные им политические разведданные. Хотя советское руководство так и не смогло понять Запад до конца “холодной войны”, оно было бы возмущено, если бы его заблуждения были опровергнуты данными разведки. Неортодоксальные взгляды в советской системе всегда рисковали быть осужденными как подрывные. Те сотрудники спецслужб, которые осмеливались открыто высказывать их в конце 1930-х годов, скорее всего, были вынуждены резко сократить продолжительность своей жизни. Даже в послесталинскую эпоху, когда их выживанию уже ничего не угрожало, их карьера, как и карьера Митрохина, почти наверняка пострадала. Закрытые или полузакрытые общества имеют неоспоримое преимущество перед открытыми обществами в сборе разведданных из человеческих источников, поскольку в западных столицах уровень безопасности и наблюдения неизменно гораздо ниже, чем в коммунистических и других авторитарных режимах. В равной степени, однако, однопартийным государствам присущи недостатки в анализе разведданных, поскольку аналитики обычно опасаются говорить партийному иерарху то, что он не хочет слышать.

Хотя авторы докладов ИНО в 1930-е годы старались не задеть чувства политического руководства страны, они знали, что находятся в большей безопасности, если приводят доказательства британских антисоветских заговоров. В годы “холодной войны” их преемники из ПГУ также знали, что они ничем не рискуют, если используют США в качестве козла отпущения.

 Один из сотрудников линии ПР, допрошенный через несколько недель после неудавшегося путча 1991 г., сказал “Известиям”, что он и его коллеги большую часть своей карьеры действовали по принципу: “Сваливай все на американцев, и все будет хорошо”. ⁴⁰ Таким образом, разведывательная информация, получаемая советским руководством, скорее укрепляла, чем исправляла его неверные представления о внешнем мире.

Нет более убедительного доказательства “нового мышления” Горбачева по отношению к Западу в первый год его пребывания на посту генсека, чем его осуждение традиционной предвзятости политической отчетности ПГУ. Тот факт, что в конце 1985 г. Центр был вынужден издать строгую инструкцию “о недопустимости искажения фактического положения дел в сообщениях и информационных докладах, направляемых в ЦК КПСС и другие руководящие органы”, является убедительным доказательством подчинения КГБ стандартам политкорректности, которых придерживались прежние советские руководители. Однако при всех своих искажениях донесения разведки порой оказываются крайне важными для понимания советской внешней политики. На политику Н.С. Хрущева в отношении США, в частности на ужасно опасную авантюру с кубинскими ракетными базами, большое влияние оказали ошибочные сообщения о подготовке американцев к первому ядерному удару.

Рост авторитета Андропова в 1970-е годы и его политическая тройка с Громыко и Устиновым – свидетельство влияния разведывательных оценок Центра в брежневскую эпоху. Все более апокалиптические формулировки Андропова как преемника Брежнева, достигшие кульминации в осуждении “вопиющего милитаристского психоза”, якобы навязанного американскому народу администрацией Рейгана, отражали, как и в начале 1960-х годов, алармистские оценки Центра относительно (несуществующей) угрозы первого американского удара.

Несмотря на раннее осуждение Горбачевым оценок КГБ, при переориентации советской внешней политики на США он стал опираться на данные внешней разведки. Отсюда его беспрецедентное решение взять с собой главу ПГУ в свой первый визит в Вашингтон в 1987 г. и последующее катастрофическое назначение Крючкова на пост председателя КГБ. Преемник Крючкова на посту главы ПГУ, Шебаршин, утверждает, что к этому времени доклады внешней разведки были свободны от прежних, политкорректных искажений. Однако по мере того, как в 1990-91 гг. советская система начала рушиться, некоторые из старых антиамериканских теорий заговора стали всплывать на поверхность. Крючков и другие высокопоставленные сотрудники КГБ обвиняли США и их союзников в заражении советского импорта зерна, стремлении подорвать курс рубля, заговоре распада Советского Союза и подготовке агентов для саботажа в экономике, администрации и научных исследованиях.

СОВЕТСКОЙ СИСТЕМЕ было гораздо легче переварить научно-техническую, чем политическую разведку. Если западная политика по своей сути была подрывной по отношению к однопартийному государству, то большинство западных научных разработок таковыми не являлись. Впервые “достижения зарубежной техники” были определены в качестве объекта советской разведки Дзержинским в 1925 году⁴². К началу Второй мировой войны наука и технологии, особенно в военной сфере, стали считаться чрезвычайно важными. Ничто так не помогло, как разведывательная информация о британо-американских планах создания первой атомной бомбы, донести до Сталина и Центра необходимость научно-технического прогресса для того, чтобы советские военные технологии не отставали от западных. Как и в случае с ядерным оружием, раннее развитие советской радиолокации, ракетной техники и реактивной тяги в значительной степени зависело от подражания западным технологиям. Сталин, действительно, больше доверял западным ученым, чем своим собственным. Он не доверял советским технологическим инновациям до тех пор, пока они не были подтверждены западным опытом. ⁴³

Огромный поток западных (особенно американских) научно-технических разработок на протяжении всей холодной войны помогает объяснить один из главных парадоксов советского государства, которое, как известно, было названо “Верхней Вольтой с ракетами”: его способность оставаться военной сверхдержавой, в то время как детская смертность и другие показатели социального неблагополучия находились на уровне стран третьего мира. Тот факт, что разрыв между советскими системами вооружений и западными был гораздо меньше, чем в любой другой сфере экономического производства, объясняется не только их огромным приоритетом в советской системе, но и поразительным успехом сбора научно-технической информации на Западе. На протяжении большей части холодной войны американский бизнес было гораздо легче пробить, чем федеральное правительство.

Задолго до того, как в 1985 г. КГБ наконец-то приобрел крупного шпиона в ЦРУ, внедрив туда Олдрича Эймса, он задействовал ряд других агентов-наемников в американских оборонных компаниях. Проникновение советских агентов сопровождалось перехватом факсимильной связи некоторых крупнейших американских компаний. ⁴⁴ В начале 1980-х годов, вероятно, 70% всех существующих систем вооружений Варшавского договора были основаны на западных технологиях. ⁴⁵ Обе стороны “холодной войны” удивительным образом зависели от американских ноу-хау. Андропов и, по крайней мере, на первых порах Горбачев рассматривали более широкое использование научно-технических достижений в невоенных сферах как один из ключей к омоложению советской экономики в целом. Реальная экономическая выгода от использования западных научно-технических секретов, хотя и оценивалась Управлением “Т” в миллиарды долларов, была, однако, сильно ограничена структурными недостатками командной экономики. Идеологическая негибкость советской системы сочеталась с ее экономической жесткостью и сопротивлением инновациям по сравнению с рыночной экономикой Запада. Отсюда великий экономический парадокс 1980-х годов: несмотря на наличие большого количества высококвалифицированных ученых и инженеров и огромного объема научно-технического задела, советские технологии неуклонно отставали от западных конкурентов. До прихода к власти Горбачева масштабы этого отставания скрывались от советского руководства. Политически корректные отчеты ПГУ в подавляющем большинстве случаев посвящались экономическим проблемам капиталистического Запада, а не “социалистического” Востока. В двухгодичном отчете об операциях внешней разведки, завершенном в феврале 1984 г., Крючков подчеркнул “углубление экономического и социального кризиса в капиталистическом мире”, но не упомянул о гораздо более серьезном кризисе в советском блоке⁴⁶. Даже Горбачев, выступая на XXVII съезде партии в 1986 году с призывом к “новому мышлению” в советской внешней политике, утверждал, что кризис капитализма продолжает усугубляться. ⁴⁷

 Вплоть до последних лет “холодной войны” наблюдался необычайный контраст между привилегированным доступом Кремля к секретам передовых западных технологий и его неспособностью осознать характер и масштабы собственной экономической бесхозяйственности. Горбачев стал первым послевоенным советским лидером, получившим доступ к умеренно точным статистическим данным о состоянии советской экономики.

Абел Аганбегян (фото), его самый влиятельный экономический советник в первые годы перестройки, подсчитал, что с 1981 по 1985 год наблюдался “нулевой темп роста”. Открытие масштабов стагнации и долгосрочного спада советской экономики по сравнению с Западом оказало гораздо более глубокое влияние на политику Горбачева, чем успехи в сборе научно-технических ресурсов против западных объектов, которые ранее так впечатляли его. К концу десятилетия он перешел от попыток возродить командную экономику к признанию рынка в качестве основного экономического регулятора⁴⁸.

Завершение “холодной войны” не только не положило конец российским научно-техническим операциям на Западе, но и создало новые возможности для “линии Х” в виде расширения научных обменов между Востоком и Западом и создания совместных коммерческих предприятий, которыми СВР охотно воспользовалась. Возобновление в начале 1990-х гг. деятельности ведущего британского агента Линии Х Майкла Смита стало одним из многих признаков того, что в ельцинскую эпоху сбору научно-технической информации по-прежнему уделялось приоритетное внимание. ⁴⁹ Для СВР, как и для ПГУ, главным объектом “Линии Х” оставались США. Ослабление американских мер безопасности в попытке навести мосты с Москвой и Пекином привело в 1994 г. к резкому увеличению числа российских и китайских ученых, которым разрешили посетить ядерные лаборатории в Лос-Аламосе и Сандии, а также другие институты, ведущие секретные исследования. Однако “Линия Х” не встретила такого энтузиазма в отношении своей продукции, как во времена “холодной войны”. Развал российской командной экономики привел к тому, что военно-промышленный комплекс, который раньше был главным заказчиком научно-технических разработок, оказался в затруднительном положении. Во время (а возможно, и до) президентства Ельцина российские научно-технические разработки, похоже, были вытеснены китайскими. По результатам расследования, проведенного Конгрессом в 1999 г., Китай за два предыдущих десятилетия получил подробную разведывательную информацию обо всех боеголовках, имеющихся в ядерном арсенале США ⁵⁰. Вряд ли стоит сомневаться в том, что феноменальные достижения китайских научно-технических разработок были вдохновлены, по крайней мере отчасти, успехами Советского Союза, скопировавшего первую американскую атомную бомбу и создавшего большинство своих систем вооружений времен холодной войны на основе западных технологий.

ВАЖНО НЕ ОЦЕНИВАТЬ УСПЕХ зарубежных операций КГБ по чисто западным стандартам. В конечном счете, приоритет Центра был даже выше, чем сбор разведданных на Западе. ВЧК была создана через шесть недель после захвата власти большевиками “для революционного сведения счетов с контрреволюционерами”. Выполняя свою главную задачу – защиту большевистского однопартийного государства от инакомыслия во всех его проявлениях, – ВЧК и ее преемники добились поразительных успехов.

С 1920-х годов война с “контрреволюцией” велась как за рубежом, так и внутри страны. Роль ПГУ в борьбе с идеологическими диверсиями породила в ельцинской России любопытную официальную амнезию. Как и Крючков, и некоторые другие бывшие высокопоставленные сотрудники ПГУ, СВР утверждает, что ПГУ не была причастна к преследованию диссидентов и нарушению прав человека. В действительности же она была централизованно вовлечена в этот процесс. В советском блоке борьба с идеологическими диверсиями все больше координировалась между внутренними органами КГБ и его внешней разведкой.

Сразу после подавления венгерского восстания советскими танками в 1956 году и после уничтожения “Пражской весны” в 1968 году многие западные наблюдатели сомневались в том, что джинн свободы может быть быстро возвращен в бутылку. На самом деле, во многом благодаря КГБ и его венгерским и чехословацким союзникам, однопартийные государства были восстановлены и в Будапеште, и в Праге с поразительной быстротой и успехом. С 1968 года за состоянием общественного мнения в советском блоке тщательно следили опытные нелегалы, выдававшие себя за западных туристов и бизнесменов, которые выискивали критиков коммунистических режимов и делали вид, что сочувствуют им. В отчетах о результатах этих “операций ПРОГРЕСС” ПГУ откровеннее, чем раньше анализировала, например, сатирические комментарии советских граждан о растущей физической дряхлости Брежнева.

На протяжении всей холодной войны КГБ вел активную борьбу с идеологическими диверсиями как в зарубежных столицах, так и на советской земле. Резидентуры на Западе имели постоянные инструкции собирать как можно больше материалов, способствующих преследованию диссидентов как внутри страны, так и за рубежом:

Для активных действий против диссидентов важно знать о разногласиях между ними, о разногласиях и конфликтах в диссидентской среде, о причинах их возникновения и возможных путях их обострения, о фактах, дискредитирующих лично диссидентов (алкоголизм, аморальное поведение, профессиональный упадок и т.п., а также указания на связи с ЦРУ, западными спецслужбами и идеологическими центрами). ⁵¹

 От резидентур требовалось также быть нацеленными на основных сторонников диссидентов на Западе. Среди мишеней КГБ в Великобритании был лондонский невролог Гарольд Мерски, который вел кампанию в защиту жертв советского психиатрического насилия. 20 сентября 1976 г. в лондонской резидентуре было размещено письмо Мерски от анонимного доброжелателя, в котором он предупреждался о готовящейся попытке неизвестных причинить ему тяжкие телесные повреждения. Предполагалось, что Мерски будет озабочен своей личной безопасностью и станет меньше времени уделять поддержке заключенных диссидентов⁵².

Таким образом, война с диссидентами стала для ПГУ не просто дополнением к более традиционным операциям внешней разведки, а одним из ее главных приоритетов.

Так, например, среди наиболее важных операций этого управления в 1978 г. была попытка добиться того, чтобы диссидент Юрий Орлов (фото) не получил Нобелевскую премию мира, как это сделал Сахаров тремя годами ранее. То, что вместо него премию получили Анвар Садат и Менахем Бегин, было воспринято Центром как большой триумф, хотя на самом деле, вероятно, это было мало связано с активными действиями КГБ. Суслов, главный блюститель идеологической ортодоксии в Политбюро, был разбужен посреди ночи телефонным звонком из резидентуры в Осло, чтобы сообщить радостную новость. ⁵³ Мало что может лучше показать, какое значение придается той или иной информации в любой политической системе, чем решение разбудить министра.

Резидентуры также с тревогой следили за появлением в некоторых ведущих западных коммунистических партиях еврокоммунистической ереси, которая ставила под сомнение традиционную непогрешимость московской линии и, таким образом, квалифицировалась как новая форма идеологической диверсии. Среди необычных активных мер, разработанных в конце 1970-х годов, были и направленные на дискредитацию лидеров еврокоммунистических партий. ⁵⁴

Одним из главных приоритетов ФКР до конца холодной войны было стремление не допустить признания за рубежом всех советских диссидентов и перебежчиков, даже в областях, совершенно не связанных с политикой (по крайней мере, в западном понимании). Огромное количество времени и сил Центр потратил на то, чтобы придумать, как испортить карьеру Рудольфу Нурееву, Наталье Макаровой и другим перебежчикам из советского балета⁵⁵.

К моменту отъезда на Запад в 1974 году великого виолончелиста Мстислава Ростроповича (кодовое имя ВОЯЖЕР) КГБ перестал планировать операции по нанесению физических увечий эмигрантам в сфере исполнительского искусства, но, похоже, удвоил активные кампании, направленные на создание плохих отзывов о них в западных СМИ. В 1976 г., после того как Ростропович и его жена, певица Галина Вишневская, были лишены советского гражданства, Центр обратился ко всем спецслужбам советского блока за помощью в поиске агентов для проникновения в их окружение. Центр был возмущен назначением Ростроповича в 1977 г. директором Национального симфонического оркестра в Вашингтоне, который он занимал до возвращения в Россию семнадцать лет спустя, но был воодушевлен нетипично критическим отзывом о его работе с оркестром, опубликованным в газете Washington Post в мае 1978 года. Центр распространил эту рецензию по западным резидентурам в качестве примера критики, которую они должны были поощрять, и потребовал, чтобы они вдохновлялись статьями, в которых Ростропович обвинялся в тщеславии, неспособности оправдать ожидания Запада и, что особенно иронично, учитывая активные действия КГБ против него, в попытках манипулировать западными СМИ. ⁵⁶

Шахматисты-диссиденты также становились объектами крупных операций КГБ, направленных на предотвращение их побед в матчах с идеологическими ортодоксами.

Так, во время чемпионата мира по шахматам 1978 года на Филиппинах между советским чемпионом мира Анатолием Карповым и перебежчиком Виктором Корчным Центр собрал группу из восемнадцати оперативных сотрудников ПГУ, чтобы обеспечить поражение Корчного⁵⁷. Активные действия КГБ вполне могли предопределить исход напряженного и противоречивого чемпионата. После ничьих в первых семи матчах, в которых Корчной владел преимуществом, Карпов отказался пожать руку сопернику в начале восьмого. Разъяренный Корчной, который, как известно, в гневе играл плохо, проиграл партию. После двенадцати партий счет сравнялся, и Корчной вновь оказался в лучшей форме.

Однако в следующих пяти партиях Корчной был выбит из колеи присутствием в зале русского гипнотизера, доктора Владимира Зухаря (фото), который пристально смотрел на него на протяжении всей партии. После семнадцати партий Корчной проигрывал три очка.

К концу матча он отыграл два поражения, но проиграл чемпионат с перевесом в одно очко. ⁵⁸

О причастности КГБ к советским шахматам еще предстоит написать книгу. ⁵⁹

ПОТЕНЦИАЛЬНО САМАЯ ОПАСНАЯ “идеологическая диверсия”, с которой КГБ пришлось бороться в годы “холодной войны”, исходила от организованной религии, особенно от христианства, которое так и не смогло исчезнуть, как надеялись и ожидали большевики. Несмотря на то, что в рамках коммунистического однопартийного государства не могло существовать ни одной политической партии, советские правители считали своим долгом декларировать лицемерное уважение к свободе вероисповедания. К концу Второй мировой войны попытка искоренить религиозную практику уступила место более тонким формам преследования, призванным обеспечить ее неуклонный упадок и дискриминацию верующих. В Русской православной церкви КГБ мог опираться на послушную иерархию, пронизанную его агентурой.

 Основные проблемы Центра исходили от других христианских церквей и смелого меньшинства православных священников, требовавших прекращения религиозных преследований. Однако для того, чтобы свобода вероисповедания в Советском Союзе продвигалась вперед, гонимые христиане нуждались в мощной поддержке со стороны всемирной церкви, в частности, Всемирного совета церквей. Но они ее не получили. Агенты КГБ в ВСЦ с большим успехом убеждали его сосредоточиться на грехах империалистического Запада, а не на религиозных преследованиях в советском блоке. В 1975 году агент АДАМАНТ (митрополит Никодим) был избран одним из шести председателей ВСЦ. ⁶⁰

То значение, которое КГБ придавал контролю над религиозным инакомыслием и отказу советским христианам в поддержке со стороны Запада, было полностью оправдано событиями в Польше, где проникновению СБ так и не удалось поставить католическую церковь под политический контроль.

К началу 1970-х годов КГБ уже определил Кароля Войтылу (фото), архиепископа Краковского, как потенциально опасного противника, не желающего идти на компромисс ни в вопросах религиозной свободы, ни в вопросах прав человека. Хотя СБ и хотела арестовать его, она не рискнула пойти на возмущение, которое вызвало бы протест как в Польше, так и на Западе. Избрание Войтылы Папой Иоанном Павлом II в 1978 г. нанесло польскому коммунистическому режиму, а в конечном итоге и всему советскому блоку, удар, от которого они так и не смогли оправиться. Во время его триумфального турне по Польше в 1979 г. контраст между дискредитировавшим себя коммунистическим режимом и огромным моральным авторитетом первого польского Папы был очевиден для всех. ⁶¹

Новые свободы горбачевской эпохи также в значительной степени оправдывали прежние опасения КГБ относительно возможного ущерба для советского режима, если политическим диссидентам будет позволено продолжать “идеологическую диверсию”. В 1989 г., менее чем через три года после того, как Сахаров был освобожден из внутренней ссылки и ему было разрешено вернуться в Москву, он, по словам Горбачева, стал “безусловно выдающейся личностью” на Съезде народных депутатов. Практически все основные требования диссидентов начала 1970-х годов теперь прочно вошли в политическую повестку дня. Только когда начался демонтаж огромного аппарата социального контроля КГБ, стала понятна вся степень его значимости для выживания Советского Союза. В манифесте лидеров августовского путча 1991 года во главе с Крючковым, попытавшихся свергнуть Горбачева, негласно признавалось, что ослабление кампании КГБ по борьбе с идеологической диверсией пошатнуло основы однопартийного государства:

Власть на всех уровнях потеряла доверие населения… Насаждается злобное глумление над всеми государственными институтами. Страна фактически стала неуправляемой.⁶²

Заговорщики не понимали, что время уже поздно повернуть вспять. “Если бы переворот произошел на полтора-два года раньше, – писал впоследствии Горбачев, – он мог бы, наверное, удаться. Но сейчас общество было полностью изменено”. ⁶³ Решающую роль в изменении настроений сыграло падение уважения к устрашающей силе КГБ, который до сих пор был способен задушить любую московскую демонстрацию при ее рождении.

Огромные толпы народа, который несколькими годами ранее ни за что не смог бы объединиться, собрались у штаб-квартиры Ельцина у Белого дома, чтобы защитить ее от нападения, а затем обошли Лубянку, с восторгом наблюдая за тем, как гигантская статуя Феликса Дзержинского снимается с постамента.

В то время скорость краха советской системы застала врасплох практически всех наблюдателей. Однако сейчас самым удивительным кажется не столько внезапная смерть коммунистического режима в конце 1991 года, сколько его выживание на протяжении почти 75 лет. Без системы слежки и репрессий, созданной Лениным и Дзержинским, без грандиозной кампании КГБ по борьбе с идеологическими диверсиями времен холодной войны коммунистическая эпоха была бы гораздо короче. КГБ действительно оказался “мечом и щитом” советской системы. Его самым значительным достижением стало сохранение самого долговечного однопартийного государства ХХ века.

С РАСПАДОМ ОДНОПАРТИЙНОГО ГОСУДАРСТВА исчезла большая часть обширной системы социального контроля КГБ. Но если власть внутренних управлений КГБ (последовательно реорганизованных в министерство безопасности, контрразведку и службу безопасности) резко упала, то влияние нового независимого преемника ПГУ – Службы Внешней Разведки – быстро возросло. Более того, вскоре СВР стала публично заявлять о себе гораздо активнее, чем когда-либо ПГУ. В 1993 г. глава СВР Евгений Примаков опубликовал доклад, в котором подверг критике расширение НАТО как угрозу безопасности России, причем сделал это в то время, когда МИД России занимал гораздо более мягкую и примирительную позицию.

Накануне визита президента Ельцина в Вашингтон в сентябре 1994 г. Примаков в очередной раз подставил министерство иностранных дел, опубликовав предупреждение Западу о недопустимости противодействия экономической и политической реинтеграции России с другими государствами, ранее входившими в состав Советского Союза.

 Заместитель Примакова Вячеслав Трубников заявил, что СВР имеет право на общественное мнение, даже если оно не совпадает с мнением МИДа: “…Мы хотим быть услышанными… Мы выражаем свою точку зрения так, как считаем нужным”. ⁶⁴

Соперничество между СВР и МИДом в течение первых пяти лет президентства Ельцина закончилось решающей победой СВР с назначением Примакова министром иностранных дел вместо прозападного Андрея Козырева (фото) в декабре 1996 года. Вероятно, к неудовольствию многих российских дипломатов, Примаков взял с собой в МИД ряд офицеров СВР. И на посту министра иностранных дел, и позднее на посту премьер-министра Примаков поддерживал тесные контакты со своим бывшим заместителем Трубниковым, который сменил его на посту главы СВР. СВР также более напориста за кулисами, чем ПГУ, которое регулярно клялось в рабском повиновении партийному руководству – как, например, в типично многословной преамбуле к “плану работы” на 1984 год:

“Работа зарубежных резидентур должна быть спланирована и организована в 1984 году в строгом соответствии с решениями XXVI съезда партии, ноябрьского (1982) и июньского (1983) пленумов ЦК КПСС, программными указаниями и принципиальными выводами, содержащимися в выступлениях Генерального секретаря ЦК КПСС тов. В. Андропова, а также требования майской (1981 г.) Всесоюзной конференции руководства [ПГУ]. ⁶⁶

Современная СВР отказалась от такого бюрократического подхалимства. Она подчиняется непосредственно президенту и ежедневно направляет ему сводки внешней разведки, чем-то напоминающие “Ежедневную сводку президента”, выпускаемую ЦРУ США. Однако, в отличие от ЦРУ, СВР перечисляет варианты политики и без колебаний рекомендует те, которые ей больше нравятся. ⁶⁷

Неизвестно, сколько отчетов СВР прочел больной Ельцин в последние годы своего президентства. К середине 1990-х годов, когда ему вручали документы, он, как говорят, уже часто говорил своему многострадальному руководителю аппарата Виктору Илюшину (фото), чтобы тот не беспокоил его “всей этой ерундой”. Однако, как и Примаков до него, Трубников имел прямой личный доступ к Ельцину. В 1998 г. он помогал формировать российскую политику в ходе спора об инспекции ООН оружия в Ираке. Вскоре после этого он присутствовал на московских переговорах по Косово между Ельциным и Слободаном Милошевичем. Незамеченный СМИ, Трубников также сопровождал Примакова во время визита в Белград в марте 1999 г. для дальнейших переговоров с Милошевичем. Хотя СВР не является сторонником ни Саддама Хусейна, ни Милошевича, она не желает поражения Запада ни тому, ни другому.

К середине 1990-х гг. служба внутренней безопасности (тогда ФСК, теперь ФСБ) вернула себе часть былого влияния, хотя и лишь часть прежнего авторитета.

Сергей Степашин (фото), возглавивший ее в 1994 году, был одним из ближайших советников Ельцина. Политик центристского толка с реформаторскими замашками, он еще в 1991 году заявил: “КГБ должен быть ликвидирован”. Однако, возглавив ФСК, он стал жаловаться на то, что его служба “кастрирована”, и требовать расширения полномочий. Его влияние ярко проявилось в чеченском кризисе. В конце лета 1994 г. Степашин убедил Ельцина в том, что нападение на столицу Чечни Грозный позволит практически в одночасье свергнуть мятежного президента Джохара Дудаева и вернуть Чечню под прямой контроль Москвы. Нападение должно было быть организовано чеченскими противниками Дудаева, вооруженными и финансируемыми ФСК. Однако, когда в последний момент в ноябре большая часть чеченской оппозиции отказалась от участия в операции, ФСК перешла к использованию российских войск, что привело (как позже признал Степашин) к катастрофическим последствиям.

Дудаев (фото) отбил первую атаку и выставил пленных российских солдат перед телекамерами всего мира. Хотя Грозный впоследствии пал под ударами российских войск, чеченцы оказали решительное сопротивление, атакуя из сельской местности в ходе жестокой войны, которая в течение последующих двух лет унесла 25 000 жизней. Репутация Ельцина так и не была восстановлена. Степашин был уволен в июне 1995 г. в попытке умиротворить критиков войны в Думе, но остался близок к Ельцину и через два года был возвращен в правительство, сначала в качестве министра юстиции, а затем, в марте 1998 г., в качестве министра внутренних дел. В мае 1999 г. Ельцин выбрал его в качестве преемника Примакова на посту премьер-министра. ⁷⁰

Ельцин вызвал еще большее недоумение, заявив, что Путин будет следующим президентом. Однако недоумение быстро исчезло, когда Путин начал жестокое полномасштабное наступление на отделившуюся Чеченскую республику, которое в краткосрочной перспективе принесло гораздо больший успех, чем наступление Ельцина пятью годами ранее. Популярность Путина в опросах общественного мнения всего за три месяца взлетела с 2 до 70 процентов.

В канун Нового года Ельцин преподнес кремлевским наблюдателям последний сюрприз: он досрочно сложил с себя президентские полномочия и объявил, что Путин сменит его на посту исполняющего обязанности президента. Разительный контраст между немощным алкоголиком  Ельциным и жестким, бескомпромиссным стилем руководства, успешно культивируемым Путиным в первые месяцы пребывания в Кремле, принес ему победу на президентских выборах в марте 2000 года.

СВР И ФСБ БЫЛИ ГАРАНТИРОВАНЫ влиятельные роли при президентстве Путина. Возврата к холодной войне не предвидится. Более того, и у тех, и у других сейчас хорошо налажены, хотя и мало афишируемые, связи с основными западными спецслужбами. Тем не менее СВР и ФСБ рассчитывают на продолжение конфликта интересов с Западом.

Для этого у них есть все основания. Распад советской системы обнажил гораздо более древнюю линию разлома между Востоком и Западом, которая имеет больше общего с событиями IV века нашей эры, чем XX века. Она проходит не по линии “железного занавеса” времен “холодной войны”, а по линии разделения между православным и католическим христианством, которое началось с основания Константинополя как Нового Рима в 330 году и было окончательно закреплено расколом между православной и католической церквями в 1054 году. Хотя православный Восток был захвачен исламом, а единство католического Запада нарушено протестантской Реформацией, культурный разрыв между Востоком и Западом сохранялся.

“Со времен крестовых походов, – пишет историк Норман Дэвис, – православные смотрели на Запад как на источник порабощения хуже, чем со стороны неверных”. ⁷¹ Именно потому, что эта линия разлома так глубоко укоренилась, ее так трудно преодолеть. ⁷² Те восточноевропейские государства, которые вступили в НАТО в конце ХХ века, те, которые, вероятно, сделают это в начале XXI века, и наиболее вероятные будущие участники Европейского Союза – все они находятся на западной стороне разрыва. ⁷³ В православной Европе пока нет ни одного очень перспективного кандидата.

Для большинства россиян приветствие, которое западные государственные деятели в конце 1980-х годов оказали горбачевскому стремлению обеспечить России место в “общем европейском доме”, сегодня кажется пустым, если не сказать лицемерным.

“Россия, отгороженная от мира, – утверждает историк Джонатан Хаслам (фото), – неизбежно будет вызывать беспокойство”. Несмотря на членство России в Совете Европы, Совместном совете Россия – НАТО и другие попытки Запада преодолеть разрыв между Востоком и Западом, расширение НАТО и планируемое расширение Европейского союза подтверждают оттеснение России на задворки Европы. Неудивительно, что СВР решительно выступает против обеих инициатив. Ее оппозиция усиливается негодованием по поводу национального упадка России. За несколько месяцев 1989 года революции в Восточной Европе разрушили советский блок. Два года спустя Россия еще более неожиданно потеряла почти половину территории, которой раньше управляла из Москвы, и оказалась меньше, чем во времена Екатерины Великой. Есть основания полагать, что некоторые, а может быть, и многие офицеры СВР разделяют убеждение нынешнего лидера КПРФ Геннадия Зюганова в долгосрочном плане Запада сначала разрушить советское государство, а затем не допустить возрождения российской власти. Историческая миссия России, по их мнению, заключается в том, чтобы преградить путь американской глобальной гегемонии и торжеству западных ценностей. ⁷⁵

Президентство Ельцина было слишком коротким периодом для того, чтобы Россия смогла адаптироваться к исчезновению советского блока и распаду Советского Союза. Как и послевоенная Великобритания, посткоммунистическая Россия, по известному выражению Дина Ачесона, “потеряла империю и еще не нашла свою роль”. Но если в Великобритании потеря империи пришлась на период политической стабильности и экономического подъема, то в России она сопровождалась экономическим коллапсом и политической дезинтеграцией. В настоящее время Россия находится в необычном положении: у нее есть государственный гимн, но мало шансов договориться о словах для него – один из многих признаков нынешнего кризиса национальной идентичности. ⁷⁶

В поисках собственной идентичности в начале XXI века СВР обращается к героической, переосмысленной версии своего советского прошлого. 20 декабря 1995 г. она отметила семьдесят пятую годовщину со дня образования Иностранного отдела ВЧК как свой собственный семидесятипятилетний юбилей, опубликовав некритичное восхваление “большого количества славных дел” советских сотрудников внешней разведки, “внесших выдающийся вклад в обеспечение безопасности нашей Родины”. С тем прискорбным фактом, что некоторые из героев прошлого совершали злодеяния Большого террора или сотрудничали с ними, СВР справляется, абсурдно отрицая свою причастность к ним. По версии СВР, единственное участие иностранных разведок в терроре заключалось в создании мучеников, которые “погибли в пыточных камерах Ежова и Берии”⁷⁷.  Став главой СВР, Примаков стал “главным редактором” многотомной истории советской внешней разведки, призванной показать, что советская внешняя разведка “с честью и бескорыстно выполняла свой патриотический долг перед Родиной и народом”. Хотя история Примакова еще не дошла до эпохи “холодной войны”, уже сейчас ясно, что в ней не будет места никаким рассказам о причастности ПГУ к преследованию диссидентов и нарушению прав человека.

В 1996 году СВР выпустила CD-ROM на русском и английском языках под названием “Российская внешняя разведка: ВЧК-КГБ-СВР” (Russian Foreign Intelligence: VChK [Cheka ]-KGB-SVR), который претендует на то, чтобы “впервые дать профессиональный взгляд на историю и развитие одной из самых мощных секретных служб в мире”. Цель мультимедийного описания успехов прошлого, таких как вербовка “Великолепной пятерки” и атомный шпионаж, – подчеркнуть прямые связи между советской внешней разведкой и современной СВР. На обложке CD-ROM изображена статуя Дзержинского, которую СВР и ФСБ надеются вернуть на прежний пьедестал у Лубянки. Ничто так не иллюстрирует преемственность между советскими и российскими службами внешней разведки, как попытка СВР вернуть себе прошлое КГБ.

Примечания к главе 31.  Заключение. От однопартийного государства к президентству Ельцина. 

1. Джукс, The Soviets and ‘Ultra (Советы и Ultra). Хотя выводы Джукса спорны, его статья 1988 года остается новаторским исследованием.

 2. Кеннеди-Пайп, Russia and the World, 1917-1991 (Россия и мир, 1917–1991). В остальном ценная книга доктора Кеннеди-Пайп является лишь одним примером продолжающейся недооценки роли советской внешней разведки даже в некоторых из самых последних работ ведущих западных ученых.

 3. Значение РЭРT было прояснено в новаторской книге Дэвида Кана The Codebreakers (Взломщики кодов), опубликованной в 1967 году. Несмотря на то, что она стала бестселлером, ее содержание, похоже, ошеломило, а не вдохновило большинство историков международных отношений.

 4. Растущее меньшинство факультетов международных отношений, истории и других факультетов в британских университетах теперь предлагает курсы по разведке, хотя и в гораздо меньшем масштабе, чем в Северной Америке. Существует процветающая Британская исследовательская группа по разведке, в основном состоящая из академических кругов, и растущее число подобных групп в Северной Америке и континентальной Европе.

5. Оруэлл, Nineteen Eighty-Four (1984), p. 7.

6. Хоскинг, A History of the Soviet Union (История Советского Союза), с. 219.

7. Два ведущих историка большевистской революции, Орландо Файджес и Ричард Пайпс, согласны с описанием ЧК как «государства в государстве».

 8. Волкогонов, Взлет и падение Советской Империи, стр. 73-4.

9. Конквест, The Great Terror, (Большой террор), стр. 468-470. То, что книга Конквеста была единственной полномасштабной историей террора, опубликованной при жизни Советского Союза, свидетельствовало о трудности, с которой столкнулись многие западные историки при интерпретации Террора.

10. Остряков, Военные чекисты, с. 258.

11. к-25, 78. О карательном использовании психиатрии в Советском Союзе см. Блох и Реддэуэй, Russia’s Political Hospitals (Политические больницы России).

 12. к-25, 79. В записках Митрохина нет никаких намеков на то, что Волошанович работал на КГБ.

13. См. Выше, главу 20.

14. фраг. 1,7. В записях Митрохина нет подробностей ни о точных обвинениях, предъявленных Коробову, ни о сроке его наказания.

15. к-3б, 136.

16. Я благодарен доктору Клариссе де Ваал из Ньюнхэм-колледжа в Кембридже за эти воспоминания о Тиране в 1992 году.

 17. Еще 3 процента были сотрудниками КГБ.

 18. Т-7, 284.

  19. t-7, 286. Поведение информаторов в большинстве случаев не следует строго осуждать. Те, кто отказывался от приглашения информировать, скорее всего, навлекли на себя недоброжелательность КГБ по отношению к себе и своим семьям.

 20. фраг. 5, 3.

  21. Калугин, Spymaster, с. 287-98.

  22. См. главу 20.

  23. Киссинджер впоследствии признал, что сенатор Пэт Мойнихан был исключением. «Ваш хрустальный шар, – сказал он ему, – был лучше моего». Мойнихан, Секретность, стр. 6.

 24. Например, в русских разделах блестящей истории двадцатого века Эрика Хобсбаума Age of Extremes (Эпоха крайностей) не упоминается ни один из руководителей ЧК и ее преемников, за исключением мимолетной ссылки на карьеру Андропова до того, как он стал Генеральным секретарем. «Начальник аппарата безопасности» (с. 476).

  25. Однако в размышлениях Вэнса о периоде после его отставки есть однострочная ссылка на последующее появление Андропова в качестве советского лидера (Vance, Hard Choices, p. 421).

 26. Горбачев, однако, признал, что восемнадцатью месяцами или двумя годами ранее переворот мог быть успешным.

 27. Ремник, Resurrection (Воскресение). Американское издание этого замечательного исследования появилось в 1997 году.

28. к-13, 268.

29. Кеннеди-Пайп, Россия и мир, 1917–1991 – последнее из многих исследований советской внешней политики, в которых эти аспекты не упоминаются.

30. Эндрю, Только для глаз президента, стр. 149-52.

31. Трумэн, Year of Decisions (Год решений), с. 346.

 32. ВЕНОНА, документальный фильм BBC Radio 4, написанный и представленный Кристофером Эндрю (продюсеры: Марк Бурман и Хелен Вайнштейн), первая передача 18 марта 1998 г. Эндрю, «Секрет Веноны». Центр получал отчеты о ходе работы над Веноной от Вейсбанда до 1950 года и от Филби с 1949 по 1951 год.

  33. См. главу 9.

  34. ДАРИО уже служил в министерстве иностранных дел Италии перед Второй мировой войной, а затем был вновь принят на работу в министерство иностранных дел Италии.

 35. См. главу 21.

 36. Эндрю и Гордиевский, Инструкции из центра, стр. 29-40.

 37. Фурсенко и Нафтали, «Советская разведка и кубинский ракетный кризис», стр. 65-6.

  38. См. Главы 6, 7 и 15 выше.

  39. См. Выше, главу 26.

  40. Известия (24 сентября 1991 г.).

  41. Отчеты внешней разведки, представленные Сталину и Хрущеву, и более подробные оценки, предоставленные их преемникам, однажды станут основным источником для изучения советской внешней политики. Однако пока очень немногие из них доступны для исследования.

  42. к-9, 122; т. 2, приложение. 3.

  43. Холлоуэй, Сталин и бомба, стр. 145-7.

  44. См. главы 11, 13 и 21.

  45. Оценка Пентагона, цитируемая Таком, High-Tech Espionage (Хайтек – шпионаж), стр. 108-109.

  46. ​​ Эндрю и Гордиевский (ред.), Инструкции из центра, с. 33.

  47. Речь Горбачева была опубликована в «Правде» 26 марта 1986 года.

  48. Браун, Фактор Горбачева, стр. 134-5, 139.

  49. См. Выше, главу 25.

  50. Отчет комитета палаты представителей под председательством представителя Кристофера Кокса, рассекреченная версия которого была опубликована, когда этот том собирался напечатать в мае 1999 года.

  51. k-3b, 137. Хотя этот циркуляр для резидентур был разослан в 1977 году, он просто повторил приоритеты, сформулированные в предыдущих инструкциях Центра.

52. к-25, 186.

53. См. главу 20.

54. См. главу 18.

55. См. главу 22.

56. т. 6, гл. 1, часть 1; к-25, 56; к-21, 74, 96, 99.

57. т. 6, гл. 10. В записях Митрохина не указаны фамилии оперативников, назначенных на матч Карпов-Корчной. Официальный «секундант» Корчного, британский гроссмейстер Раймонд Кин, считал, что глава советской делегации на чемпионате В.Д. Батуринский был полковником КГБ (Кин, Карпов-Корчной, 1978, с. 32). Корчной рассказывает о своем бегстве и карьере до чемпионата мира 1978 года в своей автобиографии Chess is My Life (Шахматы – моя жизнь).

58. Кин, Карпов-Корчной, 1978, стр. 56, 147-9, 153-4. Во время матча-реванша между Корчным и Карповым в Мерано, Италия, в 1981 году, КГБ установил выделенную шифрованную линию связи, чтобы сообщать о ходе матчей, и организовал трансфер между резиденцией в Риме и оперативной группой КГБ, прикрывавшей чемпионат мира по шахматам. Было предпринято не менее четырнадцати активных мероприятий, чтобы в очередной раз обеспечить поражение Корчного (к-5, 921). Передовая группа КГБ под прикрытием в Мерано утверждала, что следит за питьевой водой, климатом, уровнями шума и даже уровнями радиоактивности (Каспаров, Child of Change (Дитя перемен), стр. 76). Корчной, на тот момент превосходивший свои лучшие результаты, и в свои пятьдесят лет, относительно пожилой претендент на титул чемпиона мира, проиграл с одиннадцатью очками против семи.

 59. Гари Каспаров, в конечном итоге победивший Карпова на чемпионате мира 1985 года, в значительной степени преодолел препятствия, поставленные на его пути советским истеблишментом. Однако сам он во многом был обязан поддержке главы азербайджанского КГБ Гейдара Алиева. Лоусон, The Inner Game (Внутренняя игра), стр. 17; Каспаров, Дитя перемен, с. 79.

 60. См. главу 28.

 61. См. главу 29.

 62. Текст обращения «Государственного комитета по чрезвычайному положению» от 18 августа 1991 г. был опубликован в газете «Таймс» (19 августа 1991 г.).

63. Горбачев, Августовский переворот, с. 31.

64. Найт, Spies Without Cloaks (Шпионы без плащей), стр. 130-1. Трубников – бывший старший офицер ПГУ, заработавший репутацию во время операций в Индии, о которых будет рассказано во 2 томе.

 65. Информация, не подтвержденная российскими источниками.

 66. Эндрю и Гордиевский (ред.), Инструкции из центра, с. 17.

 67. Информация, не подтвержденная российскими источниками.

68. Ремник, Воскресение, с. 370.

69. Информация, не подтвержденная российскими источниками.

70. Найт, Шпионы без плащей, стр. 89-91, 106-8. Ремник, Воскресение, стр. 276-7. Анна Блэнди, Return to Grace of the Baby-faced Hawk (Возвращение к милости ястреба с детским лицом), The Times (13 мая 1999 г.). Степашин – единственный из первых сторонников войны, признавший свою ошибку.

 71. Дэвис, Европа, стр. 328–32, 464–5.

 72. Классическим, хотя, возможно, и преувеличенным, анализом разломов между культурами является «Хантингтон», «Столкновение цивилизаций и переделка мирового порядка».

 73. Продвигаемая в сторону европейских ценностей элитой с западным образованием, часто не созвучной своему собственному населению, Греция остается чем-то вроде аномалии как православный член НАТО и ЕС. Стефан Вагстил, Керин Хоуп и Джон Торнхилл, «Древний раскол христианского мира», Financial Times (4 мая 1999 г.).

74. Хаслам, Russia’s Seat at the Table (Место России за столом), с. 129.

 75. Вуячич, «Геннадий Зюганов и «Третья дорога». ”

 76. Необычно, но не уникально. В результате разногласий, нанесенных гражданской войной, Испания также осталась без слов для своего национального гимна. Советский Союз оказался в похожей ситуации в 1956 году после того, как Хрущев исключил существующие слова в советском государственном гимне как слишком сталинские. Новые слова не были изобретены до 1977 года.

 77. Самолис, Ветераны внешней разведки России, с. 3-4.

 78. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, заключение.