30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) (фактически правящий орган партии и Советского Союза) провело заседание для рассмотрения деятельности ИНО и приказало ему увеличить сбор разведывательной информации в трех целевых областях: Великобритания, Франция и Германия (ведущие европейские державы); западные соседи Советского Союза – Польша, Румыния, Финляндия и страны Балтии; и Япония, его главный азиатский соперник1. Соединенные Штаты, установившие дипломатические отношения с Советским Союзом только в 1933 году, не упоминались. Хотя первые советские нелегалы были отправлены через Атлантику еще в 1921 году,2 относительная изоляция США от мировых дел делала сбор разведданных в Америке задачей второстепенной важности3.
По указанию Политбюро основное расширение операций ИНО было достигнуто за счет увеличения числа нелегальных резидентур, каждая из которых насчитывала до семи (в некоторых случаях до девяти) нелегальных сотрудников. Для сравнения, даже в Великобритании и Франции легальные резидентуры, работавшие под дипломатическим прикрытием в советских посольствах, имели не более трех сотрудников, а иногда только одного.
Их основной функцией было обеспечение каналов связи с Центром и другой технической поддержки для ценимых выше нелегалов 4. В 1920-е годы и легальные, и нелегальные резидентуры имели право решать, каких агентов вербовать и как это делать. Однако, сменив Трилиссера на посту главы ИНО в 1930 году, Артур Артузов (фото), герой операций “СИНДИКАТ” и “ТРЕСТ”, пожаловался, что существующая агентурная сеть содержит “нежелательные элементы”. Он постановил, что для дальнейшей вербовки агентов необходимо разрешение Центра. Отчасти из-за проблем со связью его указания не всегда выполнялись5.
Начало и середина 1930-х годов войдут в историю советской внешней разведки как эпоха “великих нелегалов” – разнообразной группы необычайно талантливых людей, которые в совокупности преобразили вербовку агентов ОГПУ и сбор разведданных. Послевоенные нелегалы должны были пройти длительную подготовку, направленную на обустройство их фиктивной личности, их прикрытие и подготовку к операциям на Западе. Их довоенные предшественники добились успеха отчасти потому, что у них было больше свободы от бюрократической рутины и больше возможностей для проявления собственной инициативы. Но им также приходилось иметь дело с гораздо более мягкими целями, чем преемникам. По стандартам холодной войны большинство западных систем безопасности межвоенного периода были примитивными. Индивидуальное чутье великих нелегалов в сочетании с относительной уязвимостью их целей придавало некоторым их операциям гораздо более неортодоксальный, порой даже эксцентричный характер по сравнению с периодом холодной войны.
Некоторые из этих самых способных шпионов были вовсе не русскими, а космополитичными, многоязычными выходцами из Центральной Европы, которые до вступления в ОГПУ работали в подполье Коминтерна и разделяли веру в коммунизм – светлое будущее всего человечества6. Арнольд Дойч, главный вербовщик студентов и молодых выпускников Кембриджского университета (о нем речь пойдет в главе 4), был австрийским евреем.
Самым успешным из нелегалов Четвертого отдела (военной разведки) был немец Рихард Зорге (фото), которого один из его поклонников в Коминтерне позже назвал “поразительно симпатичным… романтичным, идеалистичным ученым”, излучавшим обаяние7. Если Зорге добился главных успехов, выдавая себя за нацистского журналиста в Японии, то нелегалы ОГПУ/НКВД в основном действовали в Европе. Хотя нелегалов в наше время больше помнят, особенно в Великобритании, своей вербовкой молодых, талантливых, идейных агентов, их первыми крупными успехами было менее гламурное, но едва ли менее важное приобретение дипломатических шифров и документов у агентов, которыми двигали жажда денег и секса, а не идеология. Часто предполагается, что взлом шифров зависит не более чем от криптоаналитического гения гениальных математиков, которым сегодня помогают огромные компьютерные сети. В действительности, большинство крупных кодов взлома двадцатого века, о которых имеется информация, были осуществлены при помощи, иногда решающей, агентурной разведки кодов и шифров. Царские шифровальщики лидировали в мире в основном благодаря своему умению красть или покупать коды и шифры иностранных держав.
За десять лет до Первой мировой войны британский посол в Санкт-Петербурге сэр Чарльз Хардинг (фото) узнал, что его главному служителю канцелярии предложили огромную по тем временам сумму в 1000 фунтов за кражу главного шифра посольства. Хотя охранка тогда потерпела неудачу, она преуспела во многих других делах. Хардингу было не по себе, когда российский государственный деятель сказал ему, что он “не возражает против того, чтобы я сообщал письменно то, что он сказал мне в разговоре, но он умолял меня ни в коем случае не телеграфировать, поскольку все наши [шифрованные] телеграммы становятся известны!”. Охранное отделение стало первой современной спецслужбой, сделавшей одним из своих главных приоритетов кражу иностранных шифров в помощь своим шифровальщикам. Тем самым она создала важный прецедент для своих советских преемников8.
Исследования, посвященные формированию внешней политики Сталина, имеющиеся на сегодняшний день, едва ли учитывают большой объем западного дипломатического трафика, в обеспечении которого принимали участие “великие нелегалы” и шифровальщики.
ДОКУМЕНТЫ, полученные от Франческо Константини в британском посольстве в Риме начиная с 1924 года, включали важные шифрматериалы9. Документы КГБ, однако, приписывают главную заслугу в первых успехах ОГПУ в получении иностранных дипломатических шифров самому эпатажному из нелегалов, Дмитрию Александровичу Быстролетову (фото), фигурировавшему под кодовыми именами ГАНС или АНДРЕЙ и действовавшему за границей под рядом псевдонимов, включая несколько фиктивных дворянских титулов. Он был одним из ведущих героев внешней разведки, которые впоследствии были удостоены чести быть отобранными для размещения на стенах секретной “комнаты памяти” в Первом главном управлении КГБ (внешняя разведка) в Ясенево (ныне штаб-квартира СВР). Быстролетов был поразительно красивым, многоязычным экстравертом, родившимся в 1901 году, незаконнорожденным сыном матери-кубанской казачки и, как позже он сам себя убеждал, знаменитого писателя Алексея Толстого10.
Неудивительно, что в описании карьеры Быстролетова, опубликованном СВР в 1995 году, не упоминается ни его фантазирование о личности отца, ни тот факт, что одним из его первых притязаний на славу в ОГПУ было совращение сотрудниц, имевших доступ к секретным документам в иностранных посольствах и министерствах11, то есть метод, который позже был использован в более широком масштабе спецслужбами советского блока в таких операциях, как “наступление на секретарш” в Западной Германии. В отчете Митрохина по этому поводу было отмечено, что Быстролетов “быстро сближался с женщинами и делил с ними постель”. Его первое крупное завоевание в пользу для ОГПУ произошло в Праге, где в 1927 году он соблазнил 29-летнюю сотрудницу французского посольства, которую ОГПУ назвало ЛАРОШ12. В течение следующих двух лет она передавала Быстролетову копии французских дипломатических шифров и секретных сообщений13.
Нетрадиционная эпатажность Быстролетова может помочь объяснить, почему он так и не добился офицерского звания в советской разведке и остался просто нелегальным агентом,14 прикрепленным в начале 1920-х и конце 1930-х годов к нелегальной берлинской резидентуре Бориса Базарова (кодовое имя КИН) 15. В отличие от Быстролетова, простые сотрудники ОГПУ упустили ряд возможностей для вербовки агентуры, имевшей доступ к дипломатическим шифрам. Одна из таких возможностей, которая впоследствии привела к личному упреку Сталина в адрес ответственных сотрудников ОГПУ, произошла в Париже в августе 1928 года. Незнакомец, которого позже опознали как швейцарского бизнесмена и авантюриста Джованни Де Рю (кодовое имя РОССИ), явился в советское посольство и попросил встречи с военным атташе, или первым секретарем16. Согласно более позднему рассказу Быстролетова, основанному на отчете посольства, Де Рю был невысоким мужчиной и его красный нос контрастировал с желтым портфелем17. Он якобы сказал резиденту ОГПУ Владимиру Войновичу:18
Этот портфель содержит коды и шифры Италии. У вас, несомненно, есть копии шифрованных телеграмм местного итальянского посольства. Возьмите портфель и проверьте подлинность его содержимого. Убедившись в их подлинности, сфотографируйте их и передайте мне 200 000 французских франков.
Де Рю также предложил предоставить в будущем итальянские дипломатические шифры за аналогичную сумму. Войнович отнес шифры в заднюю комнату, где их сфотографировала его жена. Затем он вернул оригиналы Де Рю, объявил их подделкой, приказал ему покинуть посольство и пригрозил вызвать полицию. Хотя позднее Центр изменил свое мнение, в то время он похвалил Войновича за его проницательность в получении итальянских шифров без затрат для ОГПУ19.
Ровно через год, в августе 1929 года, в посольстве в Париже произошел еще один подобный случай. На этот раз посетителем был шифровальщик из отдела связи Министерства иностранных дел Эрнест Холлоуэй Олдхэм (фото), который в то время сопровождал британскую торговую делегацию в Париже. Войнович, похоже, попытался повторить обман, примененный к Де Рю годом ранее. Олдхэм, однако, был более осторожен, чем Де Рю. Он не взял с собой никаких шифровальных материалов, старался не допустить раскрытия своей личности и стремился ограничить свой контакт с ОГПУ одной сделкой. Он представился только как “Чарли”, ввел Войновича в заблуждение, заявив, что работает в отделе печати Министерства иностранных дел, и сообщил, что может получить копию британского дипломатического шифра, за 50000 фунтов. Войнович сбил цену до 10000 фунтов, и они договорились о встрече в Берлине в начале следующего года20.
Прежде чем эта встреча состоялась, работа парижского посольства и резидентуры ОГПУ была нарушена дезертирством советского поверенного в делах Григория Беседовского в октябре 1929 года. Обвиненный в контрреволюционном “заговоре”, Беседовский совершил отчаянный побег через стену посольства, преследуемый охранниками ОГПУ, получившими приказ вернуть его в Москву для допроса и, почти наверняка, казни. Мемуары Беседовского, опубликованные в 1930 году, вызвали возмущение в Центре. В них осуждался Сталин как “воплощение самого бессмысленного типа восточного деспотизма” и раскрывался ряд секретов ОГПУ: в частности, предложения итальянских и британских шифров парижской резидентуре от неизвестных прохожих21.
Эти откровения привели к срочному отзыву Быстролетова в Москву. На Лубянке Абрам Аронович Слуцкий (впоследствии глава внешней разведки) показал ему копию мемуаров Беседовского. Напротив упоминания об обмане Де Рю, неизвестного самохода, предоставившего итальянские шифры в 1928 году, на полях была сделана приписка “Найти!”, написанная самим Сталиным. Слуцкий поручил Быстролетову немедленно вернуться в Париж, выяснить личность обманутого двумя годами ранее самохода, возобновить с ним контакт и получить от него новые шифры. “Где я могу его найти?” спросил Быстролетов. “Это ваше дело”, – ответил Слуцкий. “У вас есть шесть месяцев, чтобы разыскать его”22.
Быстролетов случайно встретил Де Рю в женевском баре. Полагая, что после обмана, совершенного над ним в Париже двумя годами ранее, он может отвергнуть предложение ОГПУ, Быстролетов решил применить метод, который позже стал известен как “ложный флаг”, и притворился, что работает на японскую разведку. Хотя Де Рю лишь на короткое время поддался этому обману, он согласился продать итальянские шифры, которые, как он утверждал, мог получить от коррумпированного итальянского дипломата. Дальнейшие встречи с Де Рю обычно проходили в Берлине, где якобы находился дипломат. Документы КГБ, возможно, неполные, показывают, что де Рю было заплачено не менее 200 000 французских франков23.
Быстролетову также было поручено разыскать британского самохода Эрнеста Олдхэма, который предложил продать шифры Министерства иностранных дел в парижскую резидентуру. В апреле 1930 года на встрече, назначенной в предыдущем году, Олдхэм (получивший кодовое имя АРНО) передал только часть дипломатического шифра, вероятно, в качестве меры страховки от двойного обмана, и потребовал предоплату в размере 6 000 долларов, прежде чем предоставить остальную часть. ОГПУ попыталось найти его после встречи, но обнаружило, что он указал ложный адрес24. Вероятно, вскоре после первой встречи с Де Рю, Быстролетову удалось разыскать Олдхэма в парижском баре, завязать с ним разговор, завоевать его доверие и поселиться в отеле, где он остановился. Там Быстролетов представился Олдхэму и его жене Люси как обедневший венгерский аристократ, попавший, как и Олдхэм, в лапы советской разведки. С согласия жены Олдхэм согласился предоставить Быстролетову шифры Министерства иностранных дел и другие секретные документы для передачи в ОГПУ. Олдхэм получил первый платеж в размере 6000 долларов, второй – 5000 долларов, затем получал по 1000 долларов в месяц. Быстролетов изображал из себя сочувствующего друга, несколько раз навещал Олдхэмов в их лондонском доме в Пембрук Гарденс, Кенсингтон. Однако документы Олдхэмов были переданы на встречах во Франции и Германии.
Изначально пытавшийся держать ОГПУ на расстоянии, Олдхэм все больше нервничал из-за риска работы в качестве советского агента. Чтобы оказать на него давление, на несколько встреч Быстролетова сопровождал глава нелегальной резидентуры в Берлине Борис Базаров (кодовое имя КИН), выдававший себя за итальянского коммуниста по имени да Винчи. Поскольку Базаров и Быстролетов играли в игру “добрый/злой”, Олдхэм согласился продолжить работу, но стал все больше пить. Быстролетов укрепил свою власть над Люси Олдхэм (отныне носящей кодовое имя МАДАМ), поставив свои отношения с ней на то, что в отчете ОГПУ лукаво описывается как “интимная основа”25.
Хотя Быстролетов успешно обманывал Олдхэмов, он, похоже, не знал, что Олдхэмы также обманывают его. Во время их первой встречи Олдхэм объяснил, что он “лорд, который разрабатывал шифры для Министерства иностранных дел и был очень влиятельным человеком”, а не мелкий чиновник. На более поздних встречах Олдхэм утверждал, что выезжал за границу по дипломатическому паспорту, незаконно предоставленному ему другом из Министерства иностранных дел по имени Кемп, который, как он утверждал, почти наверняка ложно, служил в Секретной разведывательной службе. Помогая Быстролетову получить британский паспорт на имя Роберта Гренвилла, Олдхэм рассказал ему, что паспорт был выдан лично министром иностранных дел сэром Джоном Саймоном, который считал, что он предназначен для малолетнего британского аристократа его знакомого, лорда Роберта Гренвилла, проживавшего в то время в Канаде.
“Я не знал, что лорд Роберт находится здесь, в Великобритании”, – якобы заметил Саймон Олдхэму. Миссис Олдхэм также специализировалась на небылицах. Она рассказала Быстролетову, что была сестрой армейского офицера по фамилии Монтгомери, который, по ее словам, занимал (несуществующий) пост главы разведывательной службы в Министерстве иностранных дел; в более поздней записке в досье КГБ, датируемой, вероятно, 1940-ми годами, таинственный и, возможно, мифический Монтгомери был назван фельдмаршалом виконтом Монтгомери Аламейнским! Хотя Быстролетов был достаточно опытным контролером агентов, его незнание системы Министерства иностранных дел и британского истеблишмента делало его легковерным, хотя и, похоже, не более доверчивым, чем Центр, который также был обведен вокруг пальца27.
Де Рю тем временем снабжал Быстролетова на встречах в Берлине смесью подлинных дипломатических документов (среди которых, вероятно, главными были итальянские шифры) и красочных выдумок. По словам Быстролетова, когда его спросили, являются ли некоторые из его материалов подлинными, он возмущенно ответил: “Что это за вопрос? Конечно, подлинные… Ваши японцы – идиоты. Напишите и скажите им, чтобы они начали печатать американские доллары. Вместо того чтобы платить мне 200 000 настоящих франков, дайте мне миллион фальшивых долларов, и дело с концом”. По крайней мере, некоторые выдумки Де Рю ввели Центр в заблуждение.
Возможно для сокрытия факта продажи итальянских шифров также французам и другим покупателям, он заявил, что зять Муссолини, граф Галеаццо Чиано ди Кортеллаццо (впоследствии министр иностранных дел Италии – фото), организовал “обширную торговлю шифрами” и, когда в берлинском посольстве пропал шифр, приказал ликвидировать невинного козла отпущения, чтобы отвлечь внимание от себя. Поскольку ОГПУ считало, что западные спецслужбы, как и оно само, организуют тайные убийства, ему было совсем нетрудно поверить в неправдоподобную историю Де Рю28. Тот, по-видимому, пытался обмануть ОГПУ еще в двух случаях, введя его в контакт с фиктивными чиновниками, которые утверждали, что у них есть на продажу немецкие и британские дипломатические шифры29.
Однако Центр придал большое значение знакомству де Ри со своим другом, парижским бизнесменом Родольфом Лемуаном (фото), агентом и вербовщиком французской службы внешней разведки, военного кабинета “Deuxième Bureau” (Второе бюро)30. Урожденный Рудольф Штальманн, сын богатого берлинского ювелира, Лемуан начал работать на Бюро в 1918 году и получил французское гражданство. Разведка для Лемуана была не только страстью, но и второй профессией. По словам одного из его начальников в Deuxième Bureau, “он подсел на шпионаж, как пьяница на алкоголь”.
Величайшим переворотом Лемуана стала вербовка в 1931 году немецкого шифровальщика и сотрудника управления радиоэлектронной разведки (РЭР) Ханса-Тило Шмидта (фото), чьи навязчивые похождения по представительницам прекрасного пола привели его к долгам.
В течение следующего десятилетия Шмидт (французы называли его HE и ASCHE) был самым важным иностранным агентом Deuxième Bureau31.
Некоторые из предоставленных им разведданных заложили основу для взлома немецкого шифра машины “Энигма” британскими криптоаналитиками во время Второй мировой войны32.
После того, как Быстролетов установил первый контакт с Лемуаном (кодовое имя РЕКС в Deuxième Bureau и ЖОЗЕФ в ОГПУ), ему было поручено передать дело другому, менее эпатажному советскому нелегалу, Игнасу Рейссу (псевдоним “Игнас Порецкий”, кодовое имя РЭЙМОНД – фото), чтобы тот мог сосредоточиться на управлении Олдхэмом. На встречах с Лемуаном Рейсс поначалу выдавал себя за сотрудника американской военной разведки. Лемуан, как оказалось, стремился наладить обмен разведданными о Германии и иностранных шифросистемах и предоставил любопытную смесь хороших и плохих разведданных в качестве доказательства готовности Второго бюро к сотрудничеству. Итальянский шифр, который он предоставил в мае 1931 года, кажется, был подлинным. Однако в феврале 1932 года Лемуан сообщил сенсационно ложную новость о том, что Гитлер (который менее чем через год стал канцлером Германии) совершил два секретных визита в Париж и находится на содержании Deuxième Bureau. “Мы, французы, – утверждал он, – делаем все, чтобы ускорить его приход к власти”. Центр отверг это сообщение как дезинформацию, но приказал продолжать встречи с Лемуаном и платить ему, вероятно, намереваясь расставить ловушку, которая закончится его вербовкой33.
В ноябре 1933 года Лемуан привез с собой на встречу с Рейссом начальника отдела РЭР Второго бюро Гюстава Бертрана (фото), которого в Центре называли ОРЁЛ. Чтобы убедить Бертрана в том, что он является сотрудником американской разведки, желающим обменяться шифрами, Рейсс предложил ему латиноамериканские дипломатические шифры. Бертран, что вполне предсказуемо, был больше заинтересован в европейских34. Вскоре после первой встречи с Бертраном Рейсс сообщил Лемуану, что он работает не на американскую разведку, а на ОГПУ. Центр, вероятно, рассчитал, что поймал Лемуана в ловушку, вынудив его либо признаться начальству, что ОГПУ ему заплатило и обмануло, либо скрыть эту информацию и подвергнуться риску шантажа, заставив работать на Советский Союз. Шантаж не удался35. Лемуан, вероятно, уже давно понял, что Рейсс, которого он знал как “Вальтера Скотта”, работает на советскую разведку. Рейсс провел еще несколько встреч с Лемуаном и Бертраном, на которых они обменялись разведданными об итальянских, чехословацких и венгерских шифрах36.
В то время как Рейсс поддерживал контакт с Лемуаном, Быстролетов обнаружил, что Олдхэм все отчаяннее пытается вырваться из объятий ОГПУ. К лету 1932 года Быстролетов опасался, что усиливающийся алкоголизм Олдхэма и его небрежность на работе привлекут внимание МИ-5. Центр пришел к выводу, что все более неустойчивое поведение Олдхэма также рискует подвергнуть Быстролетова страшной мести со стороны якобы безжалостных британских спецслужб. В знак признания его храбрости перед лицом несуществующих британских эскадронов убийц 17 сентября Центр вручил ему винтовку с надписью “За неустанную борьбу с контрреволюцией, от ваших коллег по ОГПУ”37.
30 сентября 1932 года, менее чем через две недели после того, как Быстролетов получил свою винтовку, Олдхэм подал в отставку из Министерства иностранных дел, не выдержав давления своей двойной жизни38. К его отчаянию, ОГПУ по-прежнему отказывалось оставить его в покое. В течение следующего года Быстролетов выведал у него сведения обо всех его бывших коллегах по отделу связи, надеясь завербовать хотя бы одного из них в качестве преемника Олдхэма. По мере того, как его пьянство выходило из-под контроля, Олдхэм все больше убеждался, что его арест – лишь вопрос времени. Его жена сказала Быстролетову, что ее муж считает, что постоянный заместитель министра иностранных дел сэр Роберт Ванситтарт лично установил за ним наблюдение, и что британская разведка также вышла на след Быстролетова. Хотя эти опасения, вероятно, не имели под собой никакой основы, Центр воспринял их всерьез. 6 июля в Центр из Лондона поступило сообщение от “летучего нелегала” Теодора Мали о том, что Быстролетову угрожает большая опасность:
Возможно, что Андрей [Быстролетов] будет ликвидирован противником. Тем не менее я не отдал приказа о его немедленном отъезде. Его отъезд сейчас означал бы потерю источника такой важности [Олдхэм], что это ослабило бы нашу оборону и усилило бы мощь противника. Потеря АНДРЕЯ возможна сегодня, как и потеря других коллег завтра. Характер их работы делает такой риск неизбежным40.
Центр ответил 10 августа:
Пожалуйста, сообщите АНДРЕЮ, что мы здесь полностью осведомлены о самоотречении, дисциплине, находчивости и мужестве, которые он проявил в очень трудных и опасных условиях последних дней во время работы с АРНО”41.
Быстролетов продолжал получать высокие оценки за свое умение перехитрить британскую версию Серебрянской службы, которая существовала только в конспиративном воображении ОГПУ. 29 сентября 1933 года, почти через год после отставки из Министерства иностранных дел, Олдхэм был найден без сознания в наполненной газом кухне своего дома в Пембрук Гарденс, срочно доставлен в больницу и по прибытии объявлен мертвым. Дознание установило, что он покончил с собой в результате “удушья угольным газом”, будучи “в здравом уме”42. Центр не сомневался, что Олдхэм был убит. В своем отчете о его смерти он заключил: “Чтобы избежать скандала, [британская] разведывательная служба физически устранила АРНО, обставив его смерть как самоубийство”. Тем не менее, там полагали, что Быстролетов так успешно замаскировал свою личность, что Министерство иностранных дел поверило, что Олдхэм работал на французскую, а не на советскую разведку43.
Самоубийство Олдхэма мало что сделало, если вообще что-то сделало, чтобы обратить внимание Министерства иностранных дел на хронические проблемы собственной безопасности и безопасности британских посольств за рубежом44. Однако Быстролетов, все еще обеспокоенный опасениями, что его преследует секретный британский отряд убийц, не понял, насколько незащищенным объектом оставался МИД. Он пришел к выводу, что более безопасным местом для вербовки является Женева, где несколько бывших коллег Олдхэма работали шифровальщиками в британской делегации в Лиге Наций. В декабре 1933 года он установил там контакт с Раймондом Оуком (кодовое имя ШЕЛЛИ), одним из наиболее перспективных потенциальных новобранцев в отделе связи, выявленных Олдхэмом.
У Оука были веские причины для недовольства своим низким статусом. С момента поступления на работу в МИД в 1920 году он оставался в скромном звании “временного клерка” без права на пенсию46. Быстролетов передал культивирование Оука голландскому художнику Анри Кристиану (“Хану”) Пику (фото), который действовал как нелегал ОГПУ под кодовым названием КУПЕР47.
Пик был почти таким же ярким экстравертом, как и Быстролетов, с общительной манерой поведения, благодаря которой он приобрел широкий круг друзей и знакомых среди британских чиновников и журналистов в Женеве. Он приглашал Оука и других шифровальщиков остановиться в его доме в Гааге, где оказывал им тёплый приём, оценивая их как возможных рекрутов. Главной заслугой Оука перед советской разведкой было знакомство с капитаном Джоном Х. Кингом, который в 1934 году поступил на работу в отдел связи МИДа в качестве “временного клерка”48 и впоследствии стал гораздо более важным агентом, чем сам Оук. Пик сообщил, что Кинг родился в Ирландии, считал себя скорее ирландцем, чем британцем, и, хотя был настроен антисоветски, “ненавидел англичан”. Разлученный с женой и имеющий американскую любовницу, которую нужно было содержать, он с трудом жил на скромную зарплату в Министерстве иностранных дел. Пик обрабатывал Кинга терпеливо и умело. Однажды он и его жена взяли Кинга и его любовницу на дорогой туристический отдых в Испанию, остановившись в лучших отелях. Миссис Пик жаловалась, что весь отпуск был “настоящим испытанием” и что Кинг и его любовница были “невероятно скучными”49. Гостеприимство Пиков, однако, окупилось сторицей. Через семь месяцев после первой встречи с Пиком Кинг (в дальнейшем он носил кодовое имя МАГ) начал передавать большое количество секретных материалов, включая телеграммы Министерства иностранных дел, шифры и секретные ежедневные и еженедельные сводки дипломатической переписки50.
АНАЛИЗ, проведенный Центром, показал, что около 30 процентов материалов Кинга совпадали с документами, предоставленными Франческо Константини (ДУНКАНОМ), долгое время работавшим агентом ОГПУ в британском посольстве в Риме51. Такое совпадение почти всегда считалось полезным для проверки подлинности документов, полученных от обоих агентов.
О том, какое значение придавалось разведданным Константини, свидетельствует тот факт, что Абрам Аронович Слуцкий, сменивший Артузова на посту главы ИНО в 1934 году, решил перевести его из легальной резидентуры в Риме к другому великому нелегалу, Моисею Марковичу Аксельроду (кодовое название ОСТ или ОСТО – фото), одному из ведущих советских контролеров, управлявших агентами. Родившийся в еврейской семье в Смоленске в 1898 году, Аксельрод был членом российского отделения сионистской социалистической организации Поалей Цион до ее роспуска в 1922 году. Затем он присоединился к большевикам и в 1925 году начал карьеру в ИНО52. Как и большинство выдающихся нелегалов, Аксельрод был замечательным лингвистом, свободно владевшим арабским, английским, французским, немецким и итальянским языками, и, по словам одного из его товарищей-нелегалов, человеком “необычайной культуры” с “прекрасным безразличием к риску”53. В 1934 году он отправился в Рим по австрийскому паспорту, чтобы создать новую нелегальную резидентуру и действовать в качестве контролера Константини. Свою первую встречу с Константини он провел в январе 1935 года54.
Мало кто из советских контролеров встречался с агентами так часто, как Аксельрод с Константини. Временами их встречи бывали ежедневными. 27 октября 1935 года Центр послал Аксельроду телеграмму: “Между 24 сентября и 14 октября вы встречались с [Константини] 16 раз. В неделю должно быть не более двух-трех встреч”. Нетрудно понять энтузиазм Аксельрода по отношению к агенту Дункану. Константини снабдил его замечательным набором документов, дипломатических посылок, картотек и шифров из красных ящиков посольства и, возможно, из сейфа посольства. Документы состояли не только из материалов о британско-итальянских отношениях, но и включали отчеты Министерства иностранных дел и депеши британских послов по широкому кругу важнейших международных вопросов, которые направлялись для информации в посольство в Риме. В отчете Центра от 15 ноября 1935 года отмечалось, что от Константини с начала года было получено как минимум 101 документ и они все были признаны достаточно важными, чтобы быть “направленными товарищу Сталину”: среди них записи переговоров между сэром Джоном Саймоном, министром иностранных дел Великобритании, Энтони Иденом, младшим министром иностранных дел (который стал министром иностранных дел в конце года), и Гитлером в Берлине; между Иденом и Литвиновым, советским наркомом иностранных дел, в Москве; между Иденом и Йозефом Беком, министром иностранных дел Польши, в Варшаве; между Иденом и Эдвардом Бенешем, министром иностранных дел Чехословакии, в Праге; и между Иденом и Муссолини в Риме55.
В списке наиболее важных документов Министерства иностранных дел, переданных Сталину Центром, бросается в глаза отсутствие отчета Идена (фото) о его переговорах с ним во время визита в Москву в марте 1935 года, несмотря на то, что этот документ был отправлен в посольство в Риме и, вероятно, был среди тех, которые получил Константини56. Поскольку это была первая встреча Сталина с министром из западного правительства, их беседа имела необычное значение. Наиболее вероятным объяснением того, что Центр не отправил в Кремль британский протокол встречи, является то, что Слуцкий опасался передать Сталину некоторые комментарии Идена о нем. ИНО не постеснялось бы сообщить о том, что Иден был впечатлен “замечательными знаниями и пониманием международных дел” Сталина. Но у него, несомненно, не хватило бы духу повторить вывод Идена о том, что Сталин был “человеком с сильными восточными чертами характера, непоколебимой уверенностью и стремлением к контролю, чья вежливость никоим образом не скрывала от нас непримиримой безжалостности”. Центр, вероятно, также опасался сообщать о некоторых мнениях, приписываемых Иденом Сталину – например, о том, что он “возможно, более ценил [немецкую] точку зрения, чем месье Литвино[в]”. 57
В Москве не было более опасного занятия, чем повторение критики Сталина или приписывание ему еретических мнений.
Британский посол в Москве, виконт Чилстон, оптимистично сообщал, что в результате визита Идена “советское правительство, похоже, избавилось от мысли, что мы поощряли Германию против советских планов по обеспечению безопасности на Востоке”58. Сталин, однако, редко – если вообще когда-либо – отказывался от теории заговора и оставался глубоко подозрительным к британской политике. В коммюнике по окончании переговоров в Москве Иден приветствовал поддержку Советским Союзом принципа коллективной безопасности, последовавшую за его вступлением в предыдущем году в Лигу Наций (до сих пор осуждаемую Москвой как “Лига грабителей”). Но Сталин, должно быть, узнал из документов Министерства иностранных дел, что Иден не склонен вовлекать Советский Союз в какие-либо соглашения о коллективной безопасности, направленные на сдерживание нацистской Германии59.
Для глубоко подозрительного Сталина это нежелание было еще одним доказательством британского заговора с целью сосредоточить немецкую агрессию на востоке60. Хотя он был довольствовался тем, что доверил большую часть повседневной дипломатии эффективному и гораздо более прагматичному Литвинову (фото), именно Сталин определял стратегическую направленность советской внешней политики.
Центр уже некоторое время подозревал, что его главный источник британских дипломатических документов за последнее десятилетие, наемный агент Франческо Константини (Дункан), продавал некоторые материалы итальянской разведке, а также НКВД. Эти подозрения получили драматическое подтверждение в феврале 1936 года, когда британская оценка итало-эфиопской войны, выкраденная Константини из британского посольства, была опубликована на первой странице газеты Giornale d’Italia61.
После того, как Аксельрод бросил ему вызов, Константини был вынужден признать, что он предоставил итальянцам некоторые документы, но скрыл, в каких масштабах он это сделал. Константини также признал в 1936 году, что потерял работу в британском посольстве, хотя, очевидно, упустил из виду, что его уволили за нечестность. Он попытался успокоить Аксельрода, сказав ему, что у него есть бывший коллега в посольстве, который продолжит снабжать его секретными документами. Позже этот коллега был идентифицирован как брат Константини Секондо (кодовое имя ДУДЛИ), работавший служащим в канцелярии посольства в течение предыдущих двадцати лет62.
Секондо Константини, однако, принимал меньше мер предосторожности, чем его брат Франческо. В январе он украл бриллиантовое колье, принадлежащее жене посла, из запертого красного ящика (обычно используемого для дипломатических документов, а не драгоценностей), который хранился в квартире посла рядом с канцелярией. Посол, сэр Эрик Драммонд (вскоре ставший лордом Пертом), который ранее отвергал мысль о том, что британские дипломатические документы, появившиеся в итальянской прессе, могли быть украдены из его посольства, теперь начал понимать, что безопасности посольства, в конце концов, надо уделить более серьезное влияние.
Поскольку в МИДе не было сотрудника службы безопасности, он был вынужден обратиться за помощью к майору Валентину Вивиану (фото), главе контрразведки СИС. Вивиан скромно отрицал наличие у себя значительного опыта в обеспечении безопасности посольств, но, учитывая еще больший недостаток его у Министерства иностранных дел, согласился провести расследование63. Оказавшись в Риме, он быстро обнаружил череду ужасных элементарных упущений. Документы посольства, сейф и красные ящики не были защищены, и “для посторонних лиц не было бы невозможным или даже затруднительным проводить длительное время в канцелярии или регистрационной комнате”. Вивиан быстро определил Секондо Константини как человека, вероятно, ответственного за кражу как бриллиантового колье, так и по крайней мере некоторых документов, переданных итальянской разведке:
С. Константини … проработал в канцелярии двадцать один год. Поэтому он мог быть прямо или косвенно ответственен за любую или все кражи бумаг или ценностей из этого представительства, которые произошли на самом деле или предположительно случились. Как я понимаю, он был не совсем свободен от подозрений в причастности к нечестной сделке, за которую его брат [Франческо], тогда еще служащий Канцелярии, был уволен некоторое время назад. Более того, хотя дипломатический персонал в то время не связывал его с этим делом, я уверен, что обстоятельства пропажи двух копий Кодекса “R” из запертого пресса [картотеки] в Канцелярии в 1925 году указывают на С. Константини, или его брата, или обоих, как на виновных64.
Хотя сэр Эрик Драммонд (фото) вежливо принял рекомендации Вивиана по улучшению безопасности его посольства, он не предпринял никаких действий65. В частности, ни он, ни большинство его сотрудников не могли поверить обвинениям против Секондо Константини, которого они считали “своего рода другом семьи”66. Вместо того чтобы быть уволенным, агент Дудли и его жена были – что удивительно – приглашены в Лондон в мае 1937 года в качестве гостей правительства Его Величества на коронацию короля Георга VI в качестве награды за его долгую и якобы верную службу.
Когда Секондо Константини вернулся из своего оплаченного путешествия в Лондон, он смог возобновить передачу секретных британских документов своему брату Франческо, который передавал их для копирования как нелегальной резидентуре Аксельрода, так и итальянской разведке, а затем возвращал их в папки посольства. Центр рассматривал всю неправдоподобную историю о продолжении доступа Константини к файлам посольства после расследования Вивиана как глубоко подозрительную. Не в силах понять наивность британской дипломатической службы в вопросах безопасности посольства, Центр подозревал, что это некий глубоко задуманный заговор британской и/или итальянской разведки. Регулярные встречи с Франческо Константини были приостановлены в августе 1937 года68.
ШИФРОВАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ, полученные от братьев Константини, капитана Кинга и других агентов в посольствах и министерствах иностранных дел западных стран, были переданы в самый секретный отдел советской разведки – совместное подразделение ОГПУ – Четвертый отдел (Радиоэлектронная разведка (РЭР), располагавшийся не на Лубянке, а в здании МИДа на Кузнецком мосту.
По словам Евдокии Карцевой (впоследствии Петровой – фото), поступившей на службу в это подразделение в 1933 году, его сотрудникам запрещалось сообщать даже местонахождение своего офиса ближайшим родственникам69. Как и большинство молодых женщин в отряде, Карцева боялась его начальника, Глеба Ивановича Бокия, который прославился сначала проведением “красного террора” в Петрограде в 1918 году, а затем террором в Туркестане во время гражданской войны70. Хотя Бокий был в возрасте около пятидесяти лет, он все еще гордился своим сексуальным атлетизмом и устраивал групповой секс по выходным на своей даче. Карцева жила в страхе, что ее пригласят на оргии. В ночную смену, когда она чувствовала себя наиболее уязвимой, она надевала “самую простую и скучную одежду, боясь привлечь нежелательное внимание [Бокия]”71.
Чекист Глеб Бокий, всесильный куратор Соловецкого лагеря.
Несмотря на личную развращенность начальника, объединенное подразделение ОГПУ/Четвертого департамента было самым крупным и обеспеченным ресурсами агентством Радиоэлектронной разведки в мире. В частности, благодаря Быстролетову и другим, оно получало больше т шпионских сведений, чем любое аналогичное агентство на Западе. Записи, которые видел Митрохин, показывают, что подразделение Бокия смогло расшифровать по крайней мере часть дипломатического трафика Великобритании, Австрии, Германии и Италии72. Другие свидетельства показывают, что подразделение Бокии также смогло расшифровать некоторые японские, турецкие73 и – почти наверняка – американские74 и французские75 телеграммы. Ни одно западное агентство подобного рода в 1930-е годы, похоже, не собирало столько политической и дипломатической информации.
Недоступность большинства дешифровок, сделанных подразделением Бокия, делает невозможным детальный анализ их влияния на советскую внешнюю политику. Однако успехи советской разведки включали важные японские дешифровки о переговорах по Антикоминтерновскому пакту между Германией и Японией (фото). Опубликованная версия пакта, заключенного в ноябре 1936 года, предусматривала лишь обмен информацией о деятельности Коминтерна и сотрудничество по превентивным мерам против него. Секретный протокол, однако, добавлял, что если одна из подписавших сторон станет жертвой “неспровоцированного [советского] нападения или угрозы нападения”, обе стороны немедленно проведут совместные консультации о том, какие действия следует предпринять, и не сделают “ничего, чтобы облегчить положение СССР”. Москва, что неудивительно, усмотрела в этой запутанной формуле зловещие намерения, хотя в действительности Япония все еще не хотела быть втянутой в европейскую войну и не имела намерения заключать военный союз. Через три дня после подписания Антикоминтерновского пакта Литвинов в своей речи на съезде Советов публично заявил, что Москве известен его секретный протокол. Его речь также содержала любопытный завуалированный намек на взлом кода:
Неудивительно, что многие полагают, что германо-японское соглашение написано особым кодом, в котором антикоммунизм означает нечто совершенно отличное от словарного определения этого слова, и что люди расшифровывают этот код по-разному76.
Успех подразделения Бокии в дешифровке итальянской дипломатической переписки, вероятно, обеспечил разведданные о решении Италии присоединиться к Антикоминтерновскому пакту в следующем году.
Благодаря своим агентам и шифровальщикам, а также примитивной охране Министерства иностранных дел, советская разведка смогла собрать гораздо больше информации о внешней политике своего главного западного объекта – Великобритании, чем гораздо меньшее по численности британское разведывательное сообщество смогло получить о советской политике. С 1927 года британские шифровальщики не могли расшифровать ни одного советского сообщения высокого уровня (хотя они имели определенный успех в работе с менее сложными шифрами Коминтерна). У СИС не было даже московской станции. В 1936 году британский посол, виконт Чилстон, наложил вето на предложение о её создании на том основании, что это “может привести к серьезным осложнениям”. Но без присутствия СИС внутри СССР он не мог надеяться на то, чтобы узнать что-либо важное о советской политике.
Советская способность понимать собранные политические и дипломатические разведданные, однако, никогда не приближалась к ее способности собирать эти разведданные. Разумная тенденция не применять теорию заговора, а пользоваться прагматическим анализом при оценке намерений окружающих империалистических держав усугублялась в 1930-е годы растущей склонностью Сталина выступать в роли собственного аналитика разведки. Сталин, действительно, активно препятствовал анализу разведданных другими людьми и осуждал такой анализ как “опасные догадки”. “Не говорите мне, что вы думаете”, – говорил он. “Дайте мне факты и источник!”. В результате в ИНО не было аналитического отдела. Разведывательные отчеты на протяжении всей сталинской эпохи и даже после нее, как правило, представляли собой компиляции соответствующей информации по конкретным темам с небольшим количеством аргументов или анализа78. Те, кто составлял их, все больше опасались за свою продолжительность жизни, если им не удастся сказать Сталину то, что он ожидал услышать. Главной задачей, которую они ставили перед собой, просматривая сокровищницу британских дипломатических документов и дешифровок Центра, было выявление антисоветских заговоров, о которых товарищ Сталин, “выдающийся ученик Ленина, лучший сын большевистской партии, достойный преемник и великий продолжатель дела Ленина”, точно знал, что таковые существуют. Таким образом, основная функция советской внешней разведки заключалась в том, чтобы скорее укрепить, чем опровергнуть непонимание Сталиным Запада.
Характерным примером искаженного, но политически корректного представления Центром важной разведывательной информации стало его отношение к протоколу встречи в марте 1935 года между сэром Джоном Саймоном, Энтони Иденом и Адольфом Гитлером в Берлине (фото), составленному Министерством иностранных дел. Копии протокола были предоставлены как капитаном Кингом в Министерстве иностранных дел, так и Франческо Константини в посольстве в Риме79. За девять дней до этой встречи, вопреки Версальскому договору, заключенному после Первой мировой войны, Гитлер объявил о введении воинской повинности. Тот факт, что встреча – первая между Гитлером и британским министром иностранных дел – вообще состоялась, сам по себе вызывал подозрения в Москве. С британской стороны переговоры носили в основном исследовательский характер – выяснить, каков на самом деле масштаб требований Гитлера о пересмотре Версальского договора и каковы перспективы их удовлетворения. Москва, однако, видела основания для глубоких подозрений. Отказавшись от намерения напасть на Советский Союз, Гитлер заявил, что существует явная опасность развязывания войны Россией, и объявил себя “твердо убежденным в том, что в один прекрасный день сотрудничество и солидарность будут крайне необходимы для защиты Европы от … большевистской угрозы”. Саймон и Иден не проявили ни малейшего интереса к антибольшевистскому соглашению, но их вполне обычный обмен дипломатическими любезностями принял в Москве зловещий подтекст. Согласно отчету Министерства иностранных дел, “британские министры были искренне благодарны за то, как их приняли в Берлине, и увезут с собой очень приятные воспоминания о проявленной к ним доброте и гостеприимстве”80.
Британский отчет о переговорах составил более 23000 слов. Русский перевод, распространенный Центром для Сталина и других членов советского руководства, содержал их менее 4000 слов. Вместо обычного предисловия Центр отобрал ряд высказываний Саймона, Идена, Гитлера и других участников переговоров и собрал их в единое целое. Таким образом, значение некоторых отдельных высказываний было искажено путем изъятия их из подробного контекста. Вероятно, в то время, и уж точно впоследствии, один из комментариев Саймона был неверно истолкован как предоставление Германии карт-бланша на захват Австрии81.
Несомненно, в соответствии с теориями заговора самого Сталина, Центр интерпретировал визит Саймона и Идена в Берлин как первую из серии встреч, на которых британские государственные деятели не только стремились умиротворить Гитлера, но и подтолкнуть его к нападению на Россию82. В действительности, хотя некоторые британские дипломаты были бы довольны если бы два диктатора столкнулись по собственной воле, ни один британский министр иностранных дел и ни одно британское правительство не думали о том, чтобы организовать такой конфликт. Однако теории заговора, зародившиеся в сталинской Москве в 1930-х годах, удивительным образом пережили конец советской эпохи. Официальная история СВР, опубликованная в 1997 году, настаивает на том, что нельзя полагаться на многие тома опубликованных документов Министерства иностранных дел, а также на еще более объемные неопубликованные файлы в Public Record Office. Британское правительство, утверждает она, до сих пор участвует в заговоре с целью скрыть существование документов, раскрывающих страшную правду о британской внешней политике до Второй мировой войны:
Некоторые документы 1930-х годов, связанные с переговорами британских лидеров с высшим руководством фашистской Германии, в том числе непосредственно с Гитлером, до сих пор хранятся в секретных архивах британского МИДа. Англичане не хотят, чтобы посторонние взглянули на доказательства их политики сговора с Гитлером и подстегивания Германии к ее восточному походу83.
Примечание к третьей главе “Великие нелегалы”
1. т. 7, гл. 9.
2. т. 6, гл. 12.
3. В 1930 году в США легальных резидентов не было, а была лишь одна нелегальная резидентура, где работали четыре офицера ОГПУ и четыре нелегальных агента. Большая часть интереса Центра к США на данном этапе заключалась в возможностях операций против Германии и Японии, которые предоставлялись большими сообществами немцев-экспатов и японцев. т. 6, гл. 8, часть 1.
4. т. 7, гл. 9. В 1930 году цель, так и не достигнутая полностью, заключалась в создании нескольких нелегальных резиденций во всех основных странах-объектах интереса. Напротив, в 1930-х годах ни в одной стране не было более одного легального резидента.
5. т. 7, гл. 9, п. 4.
6. т. 7, гл. 9.
7. Самая последняя и наиболее задокументированная биография Зорге написана Ваймантом, шпионом Сталина. Несмотря на то, что он был нелегалом Четвертого отдела (позже ГРУ), КГБ все еще цитировал Зорге в переговорах с западными коммунистическими лидерами в 1970-х годах как представителя нелегалов, которых комитет хотел завербовать.
8. Эндрю и Гордиевский, КГБ, стр. 46-50. См. Предстоящее исследование царской дипломатии Барбары Эмерсон, первого историка, получившего полный доступ к досье с секретами расшифровок в архивах царского министерства иностранных дел.
9. См. Выше, главу 2.
10. Как и во многих других межвоенных операциях, отчет о миссиях внешней разведки Быстролетова является неполным. Основными документами, которые видел Митрохин, были послевоенные мемуары, написанные Быстролетовым, фрагменты современных сообщений о его деятельности, которой обменивались Центр и резидентура, а также 26-томное дело об одном из его ведущих агентов, Эрнесте Холлоуэе Олдхэме (ARNO). Хотя мемуары Быстролетова написаны красочно, некоторые, но не все, основные события, зафиксированные в нем, могут быть подтверждены из других источников. СВР предоставила частичный доступ к своим записям о Быстролетове для написания двух книг в соавторстве бывшим офицером КГБ Олегом Царевым (ныне консультантом СВР) и западными историками: Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии) и Вест и Царев, The Crown Jewels (Драгоценности короны).
11. Самолис (ред.), Ветераны внешней разведки России, с. 19–21. Изложение карьеры Быстролетова в официальной истории СВР 1997 года также упускает из виду многое из важного, в том числе имена его главных британских агентов. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, гл. 22.
12. т. 7, гл. 9, п. 16. Документ, отмеченный Митрохиным идентифицирует Ларош (LAROCHE), в кириллической транслитерации как Элиану Окутюрье, родившуюся в 1898. Самолис в книге Ветераны внешней разведки России просто говорит, что Быстролеты «успешно обработал секретаршу в посольстве Франции , имевшую доступ к секретной переписке и шифрам министерства иностранных дел Франции» (стр. 19), но не содержит ни имени, ни кодового имени секретарши, ни упоминания о ее соблазнении.
13. т. 7, гл. 9.
14. В отчетах о карьере Быстролетова, опубликованных СВР в 1995 и 1997 годах, а также в материалах, предоставленных СВР для двух книг, написанных в соавторстве бывшим офицером КГБ Олегом Царевым и западными историками, не упоминается, что Быстролетов не был офицером ОГПУ/НКВД. Митрохин, изучив записи Быстролетова, обнаружил, что он был просто агентом (т. 7, гл. 9, п. 38). Даже после полной реабилитации в 1956 году, проведя шестнадцать лет в тюрьме с 1938 по 1954 год в качестве невинной жертвы сталинского террора, Быстролетов получил отказ в пенсии КГБ на том основании, что он никогда не имел офицерского звания. Поскольку СВР теперь изображает его как одного из главных довоенных героев советской внешней разведки, очевидно, что службе неловко признавать его скромный статус.
15. Хотя резиденция Базарова находилась в Берлине, она действовала против ряда стран, включая – с 1929 года – Великобританию. Среди других нелегалов в резиденции были Теодор Мали и Д.А. Последний, т. 7, гл. 1.
16. т. 7, гл. 9, пп. 24-30. Позднее Де Рю также привлек внимание французского Второго бюро как «un trafiquant de codes» (торговец кодами) с доступом к итальянским шифрам (Paillole, Notre espion chez Hitler (Наш шпион в стане Гитлера), стр. 223).
17. т. 7, гл. 9, п. 26. Хотя Быстролетов не присутствовал при этой первой встрече с Росси, резиденция Парижа сообщила о ней подробности, чтобы помочь его выследить.
18. В рассказе Быстролетова (т. 7, гл. 9, п. 26) чиновник, который разговаривал с прохожим в парижском посольстве, указан только как «старший товарищ». Другие фрагментарные отчеты об этом же эпизоде указывают на то, что товарищем был Владимир Войнович, он же Янович и Волович: Беседовский, Откровения советского дипломата, стр. 247-8; Корсон и Кроули, Новый КГБ, стр. 433-5; Костелло и Царев, Смертельные иллюзии, с. 198.
19. т. 7, гл. 9, п. 27. Фотограф шифров был опознан как жена Войновича перебежчиком Григорием Беседовским, в то время высокопоставленным дипломатом в советском посольстве. Беседовский, Откровения, с. 247.
20. т. 7, гл. 9. Корсон и Кроули, Новый КГБ, стр. 140 и далее смешивают дела Де Рю и Олдхэма и заявляют, что Олдхема тоже успешно обманули. Авторы, не имевшие доступа к файлам КГБ, не называют Де Рю по имени или кодовому имени и называют Олдхэма «Скоттом». Эндрю и Гордиевский (КГБ, стр. 195-196) идентифицируют Олдэма, но вслед за Корсоном и Кроули предполагают, что он был обманут Войновичем. Удивительно, но Костелло и Царев, несмотря на доступ к документам КГБ, не упоминают Де Рю и неточно утверждают в своем абзаце об Олдхэме, что он «был слит» Войновичем, который «очевидно подозревал британский провокационный заговор». Deadly Illusions (Смертельные иллюзии) с. 198.
21. Воспоминания Беседовского «На путях к Термидору» были опубликованы на русском, французском и немецком языках в 1930 г.; сокращенный английский перевод (в котором имя автора транслитерируется как «Бесседовслей») появился в 1931 году. Его оскорбительные ссылки на Сталина делают несостоятельной гипотезу о том, что он был фиктивным перебежчиком, внедренным на Запад. Однако есть некоторые признаки того, что в ходе не лишённой экстравагантности жизни в изгнании Беседовский все же в какой-то степени сотрудничал с советской разведкой после Второй мировой войны.
22. т. 7, гл. 9.
23. Коррумпированный итальянский дипломат получил в советской разведке кодовые имена ПАТРОН (оружейный), и PATTERN (возможно «УЗОР» – прим. перев.); т. 7, гл. 9.
24. т. 7, гл. 9.
25. т. 7, гл. 9.
26. Единственная реальная должность, с которой мог быть перепутан несуществующий пост главы разведки в министерстве иностранных дел, – это должность главы политической разведки в СИС и офицера связи в министерстве иностранных дел. Однако с 1921 года до начала Второй мировой войны на этом посту занимал майор Малькольм Вулкомб.
27. т. 7, гл. 9.
28. Митрохин не нашел записи с запросом этого рассказа.
29. т. 7, гл. 9.
30. т. 7, гл. 9, пп. 30-1. Записи французской разведки подтверждают как дружбу Лемуана с Де Рю, так и их общую заинтересованность в получении иностранных дипломатических шифров; Paillole, Notre espion chez Hitler (Наш шпион у Гитлера), стр. 223.
31. О карьере Лемуана в Deuxième Bureau и найме Шмидта см. Пайоль, Notre espion chez Hitler (Наш шпион у Гитлера), p. 223.
32. Французские криптоаналитики не смогли использовать разведданные об Энигме, предоставленные Шмидтом. Первые шаги к её взлому были сделаны польскими военными криптоаналитиками, которым Deuxième Bureau предоставило шифровальный материал Шмидта. Результаты, достигнутые поляками, были переданы британцам накануне Второй мировой войны, Гарлински, Intercept (Перехват), гл. 2, 3; Эндрю, Секретная служба, стр. 628-32.
33. т. 7, гл. 9, п. 30. Ни Лемуан, ни его кодовое имя ЖОЗЕФ, не фигурируют в биографии Быстролетова под редакцией СВР от 1995 года, которая, однако, подтверждает, что «В период между 1930 и 1936 годами, работая с другим агентом, Быстролетов … установил оперативный контакт с одним из членов французской военной разведки. Он получил от него сначала австрийский, а затем итальянский и турецкий шифровальные материалы и даже секретные документы из гитлеровской Германии ». Самолис, Ветераны Внешней разведки России, стр. 20.) Из этого подвергнутого цензуре отчета ясно, что товарищ Быстролетова -нелегал Игнас Рейсс (псевдоним Игнас Порецкий), совместно с которым он контролировал ЖОЗЕФА, остается в историографии СВР неупоминаемой личностью из-за его последующего отступничества; он упоминается только как «другой агент». В рассказе о карьере Быстролетова в книге Веста и Царева The Crown Jewels (Драгоценности короны) нет упоминания о ЖОЗЕФЕ .
34. В досье, отмеченном Митрохиным, OРЁЛ указан только как босс Лемуана в Deuxième Bureau; Центр мог не знать его настоящую личность (том 7, гл. 9, п. 30). Рейсс был известен Лемуану и Бертрану как «Вальтер Скотт». Фотография Deuxième Bureau, почти наверняка сделанная без ведома Рейсса, показывает его на встрече с Лемуаном и Бертраном в Роттердаме в 1935 году. Пайоль, Notre espion chez Hitler (Наш шпион у Гитлера), иллюстрация на стр. 161).
35. vol. 7, гл. 9.
36. Пайоль, Notre espion chez Hitler (Наш шпион у Гитлера), p. 132. Какая сторона предоставила то, что вообще непонятно. Однако в записях Митрохина говорится, что ОРЕЛ (Бертран) передал Рейссу новый итальянский шифр в ноябре 1933 года.
37. т. 7, гл. 9, п. 18. Решение о награждении Быстролетова именной винтовкой занесено в дела КГБ под № 1042 от 17 сентября 1932 г.
38. Дата отставки Олдхэма указана в его послужном списке Министерства иностранных дел за 1933 год .
39. т. 7, гл. 9.
40. т. 7, гл. 11, п. 56.
41. т. 7, гл. 9.
42. Список Министерства иностранных дел, 1934. Андрей и Гордиевский, КГБ, с. 196.
43. т. 7, гл. 9.
44. См. Ниже, главу 3.
45. т. 7, гл. 9.
46. Послужной список министерства иностранных дел, 1934 г. Оука подчеркивает его скромную позицию. В то время как в таких заявлениях для штатного персонала указывались полное имя, дата рождения и краткая информация о карьере, в заявлениях для «временных клерков», таких как Оук, указывались только фамилия, инициалы и дата поступления в министерство иностранных дел.
47. т. 7, гл. 9, п. 20.
48. Список министерства иностранных дел, 1934.
49. Cornelissen, De GPOe op de Overtoom, стр. 156-7.
50. т. 7, гл. 9, п. 22. Кинг мог поверить или нет рассказу Пика о том, что деньги, которые он получил за свои документы, поступили от голландского банкира, озабоченного добычей внутренней информации о международных отношениях; Андрю и Гордиевский, КГБ, с. 197.
51. Вест и Царев, Драгоценности короны, с. 94.
52. т. 7, гл. 14, поз. 1; к-4,200.
53. Агабеков, ОГПУ, с. 151-2, 204, 237-40.
54. т. 7, гл. 14, поз. 1; к-4,200. Аксельрод ранее использовал австрийский паспорт на имя Фридриха Кайла (Агабеков, ОГПУ, стр. 240-2) и вполне мог использовать то же фальшивое имя в Италии. Примечательно, что в версии СВР ранней карьеры Аксельрода не упоминается его членство в Поалей Цион. КГБ-традиция, согласно которой герои советской разведки не были запятнаны сионизмом, похоже, сохраняется историками СВР. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3. С. 158-9.
55. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, гл. 13. Оригинальный текст отчетов министерства иностранных дел о переговорах с Гитлером, Литвиновым, Беком, Бенешем и Муссолини опубликован в Medlicott et al. (ред.), Документы по внешней политике Великобритании 1919-1939 гг., 2-я серия, т. 12. С. 703-46, 771-91, 803-10, 812-17; т. 13, с. 477-84; т. 14. С. 329-33. Версия протокола переговоров Саймона и Идена с Гитлером, переданная Сталину, состояла из переведенных отрывков, а не из полного документа министерства иностранных дел. То же самое, вероятно, относится к предоставленным Сталину отчетам о переговорах Идена с Литвиновым, Беком, Бенешем и Муссолини, которые пока недоступны.
56. Константини вполне мог быть не единственным источником этого документа. Записи министерства иностранных дел о переговорах Саймона и Идена с Гитлером, также в марте 1935 года, были предоставлены и Кингом, и Константини.
57. Встреча Идена со Сталиным произошла в Кремле 30 марта 1935 года, после его переговоров с Литвиновым в течение предыдущих двух дней. В его телеграмме о переговорах с Министерством иностранных дел говорится, что копия была отправлена в посольство Рима. Medlicott et al. (ред.), Документы по внешней политике Великобритании, 1919-1939, 2-я серия, т. 12. С. 766-9.
58. Meдликотт, Documents on British Foreign Policy (Документы по внешней политике Великобритании), 1919-1939, 2-я серия, т. 12, стр. 820.
59. О политике Идена в отношении Советского Союза и коллективной безопасности см. Карлтон, Anthony Eden (Энтони Иден), , p. 63.
60. См. Ниже, главу 3.
61. В отчете комитета, возглавляемого сэром Джоном Маффи, был сделан вывод о том, что британских интересов в Эфиопии и вокруг нее недостаточно для оправдания сопротивления итальянскому завоеванию. Решение Муссолини опубликовать его в феврале 1936 года, когда британское правительство рассматривало возможность введения нефтяных санкций против Италии, вызвало предсказуемое затруднение в министерстве иностранных дел. Дилкс, Flashes of Intelligence (Вспышки разума), стр. 107-8. Эндрю, Secret Service (Секретная служба), стр. 567-8. Нет упоминания об итальянской публикации отчета Маффи в двух отчетах о карьере Константини, основанных на санкционированном доступе к избранным материалам из его файла: Вест и Царев, The Crown Jewels (Драгоценности короны), гл. 5; Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, гл. 13.
62. Согласно записям Митрохина, Франческо Константини потерял работу в посольстве Великобритании в 1936 году (том 7, глава 14, пункт 1). Текущая версия его карьеры в СВР утверждает, что Константини был уволен в 1931 году. (Вест и Царев, The Crown Jewels (Драгоценности короны), гл. 5; Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, гл. 13). отмечает, что кодовое имя Константини напечатано как ДУДЛЕН – вероятно, это ошибка транскрипции ДУДЛИ.
63. Эндрю, Секретная служба, стр. 568-9.
64. [Валентин Вивиан], Report on Measures to Enhance the Security of Documents (Отчет о мерах по усилению защиты документов). В посольстве Великобритании в Риме (20 февраля 1937 г.), PRO FO 850/2 Y775. Этот отчет, хотя и не его авторство, впервые был обнародован Дилксом во Вспышках интеллекта, стр. 107 и далее. О расследовании Вивиан в Риме и его авторстве этого отчета см. Andrew, Secret Service, pp. 568-71, 771 n. 102.
65. Эндрю, Секретная служба, стр. 571-2.
66. Интервью Кристофера Эндрю с лордом Глэдвином (который, как Глэдвин Джебб, служил в посольстве Рима в годы до эфиопской войны), переданное по Timewatch, BBC2 (10 июля 1984 г.).
67. Эндрю, Секретная служба, с. 572.
68. Точная природа запутанных подозрений Центра в отношении Франческо Константини в разгар Большого террора в 1937 году неясна. Краткое изложение подозрений, зафиксированных в досье ДУНКАНА, состоявшее из одного предложения, Митрохина гласит: «Он был в контакте с OVRA [итальянской разведкой], занимался вымогательством, и документы, вероятно, были предоставлены Специальными [разведывательными] службами» (т. 7, гл. 14, п. 1. См. Вест и Царев, Драгоценности короны, гл. 5; Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, гл. 13).
69. Mrs. Petrov’s Statement Concerning Her Past Intelligence Work (Заявление г-жи Петровой о ее прошлой разведывательной работе »(15 мая 1954 г.), CRS A6283 / XR1 / 14, документы Петрова, Австралийский архив, Канберра.
70. Председатель Петроградской ЧК, Бокий сообщил 15 октября 1918 г., что 800 человек были расстреляны и 6 229 человек арестованы. к-9,218.
71. Петровы Empire of Fear (Империя страха), стр. 129–31.
72. т. 7, гл. 1, п. 13.
73. Официальный советский сборник документов разведки за период с 1938 по 1941 год включает ограниченный и далеко не полный набор (в основном немецких, итальянских, японских и турецких) перехватов; Степашин и др. (ред.), Органы Государственной Безопасности СССР в Великой Отечественной Войне: Сборник Документов, т. 1 и 2.
74. Андрю и Гордиевский, КГБ, стр. 237-42.
75. Британские межвоенные дешифровщики могли взламывать все французские дипломатические шифры до 1935 года. Эндрю, Secret Service (Секретная служба), стр. 375). Учитывая засекреченный французский дипломатический шифровальный материал, предоставленный Быстролетову ЛАРОШЕМ, едва ли можно вообразить, что подразделение Бокия было полностью повержено французским дипломатическим документооборотом.
76. Дегра, Документы по внешней политике СССР, т. 3, стр. 224. Андрю и Гордиевский, КГБ, стр. 194-5. Хотя такие публичные упоминания о взломе кодов были необычными, в период между войнами они были известны. В 1920-х годах два британских министра иностранных дел и несколько других министров публично упомянули об успехе Великобритании в расшифровке советских кодексов. Эндрю, Секретная служба, гл. 9, 10.
77. Эндрю, Secret Service (Секретная служба), стр. 471, 573.
78. Орлов, A Handbook of Intelligence and Guerrilla Warfare (Справочник по разведке и партизанской войне), с. 10. Костелло и Царев, Deadly Illusions (Смертельные иллюзии), с. 90. Фурсенко и Нафтали, Soviet Intelligence and the Cuban Missile Crisis (Советская разведка и кубинский ракетный кризис), с. 66.
79. Примаков и др., Очерки истории Российской внешней разведки, вып. 3. С. 6, 161, 245.
80. Протокол министерства иностранных дел о встрече, состоявшейся 25-6 марта 1935 г., напечатан у Медликотта в Documents on British Foreign Policy 1919-1939 ( Документы по внешней политике Великобритании 1919-1939 гг.), 2-я серия, т. 12. С. 703-45. В ходе встречи Гитлер предложил англо-германское военно-морское соглашение с соотношением 100: 35 в пользу Королевского флота. Это легло в основу соглашения, заключенного в Лондоне 18 июня 1935 года.
81. Сокращенный перевод на русский язык протокола переговоров МИД опубликован в качестве приложения к книге Примакова Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3. С. 461-7. В редакционной заметке (приложение, п. 111) утверждается, что своим заявлением по Австрии Симон «открыл путь к аншлюсу. ”
82. Примаков, Очерки истории Российской внешней разведки, т. 3, стр. 6.
83. Примаков, Очерки истории Российской внешней разведки, вып. 3, стр. 155.
